Страница 17 из 105
Гримобуччу притча привела в восторг. Он вскакивал, бормотал непонятные слова “лингвистический заповедник”, “новоявленный Гомер”, “песнь Оссиана”, а когда сказание подошло к завершению, водрузил на шею жрецу сверкающее ожерелье и крепко обнял. Он еще долго пытался уговорить Дагопеля повторить притчу, предлагая разные диковины из мира Больших Людей, но старик был непреклонен. Как всем камарискам, ему было присуще чувство меры. Дважды за вечер рассказывать одну и ту же историю его не смогла бы заставить даже великая дева Чегана.
Убедившись в тщетности своих намерений, Большой Человек воздал должное содержимому всех по очереди кувшинов. К полночи он угомонился и пристроился спать прямо у догорающего костра. Сколько его ни тормошили, он только мычал и ревел, как самец смутанга в период гона. И когда Моготовак убедился, что сон гостя крепок, он позвал Старейшин на совещательную лужайку. Место это называлось так потому, что и парламент, и церковь камарисков обладали правом только совещательного голоса. Окончательное решение оставалось за вождем.
— Отцы племени, друзья мои! — сказал он, когда собрались все. — Разговор предстоит долгий. В стойбище пришел Большой Человек, и мне неведомо, хорошо это или плохо? Когда мне было столько зим, сколько теперь моему младшему сыну, я отправился повидать иные земли. Так уж случилось, вы знаете, что мне пришлось пожить среди сородичей Гримобуччи. Они знают и умеют многое, и я многому от них научился, но до сих пор я не в силах ответить: пользу или вред принесло это камарискам? Судите сами: наши девушки стали носить украшения, и воины охотно берут их в жены…
Старейшины признали, что это — хорошо!
— …про бусы и серьги я узнал от Большой Женщины. Наши рыбаки ловят жирных солимов стальными, а не костяными крючками. Наши жены коптят рыбу, подвешивая на тех же стальных крючках за жабры. Когда не ладится охота на смутангов, мы обходимся рыбой. Камариски забыли как урчит Дух Пустого Брюха. Стальные крючки я принес из Большого Мира…
Старейшины согласились, что и, это — на пользу племени.
— …наши жены научились делать одежду чистой в скользкой воде, красить волосы в цвет талого снега и хранить пищу свежей, посыпая соленым порошком. Скользкую воду, краситель и соленый порошок я купил у Большого Человека по имени Инграм. У него же я раздобыл секрет, как варить “огненное пойло”. Длинные прежде зимние вечера, когда от тоски хочется выть на каждую из четырех лун, перестали быть длинными. Когда тебя посещает Дух Горящего Нутра, лица женщин становятся прекрасными, а речи мужчин — мудрыми…
Старейшина, который летом откликался на имя Белаксай, не выдержал. Он гортанно прокричал: “Слава Моготоваку!”
Остальные его дружно поддержали.
Дав эмоциям утихнуть, вождь продолжил:
— …все было бы славно, да напиток Настоящих Мужчин не всегда по нраву нашим женам…
Кривой на один глаз Усколий согласно кивнул — его благоверная частенько мылила ему холку за чрезмерное пристрастие к вышеупомянутому напитку.
— …а возьмем современную молодежь! Она совершенно отбилась от рук! Перестала чтить стариков, не желает заглядывать в Книгу, не советуется с Духами отошедших предков, узнав, что за горизонтом живут иначе! Вы помните, две зимы назад несколько юношей ушли в Космопорт якобы за стальными крючками и не думают возвращаться. Хуже всего, что их примеру собираются последовать другие. Если так пойдет дальше, скоро некому будет охотиться и рыбачить…
Старейшины вздохнули — перспектива их не радовала.
— Хвала Духам, юноши поклялись никому не показывать место нашего стойбища! — воскликнул самый молодой из Старейшин с летним именем Кандога.
— …приход Гримобуччи изменил все — теперь Большие Люди знают, где мы живем. Дайте срок, они приедут на железных смутангах, у которых вместо ног широкие ленты. Они сманят наших юношей, испортят нравы наших девушек. Камариски станут ленивыми, как солим из Лазурной заводи, и захотят жить на подачки. Старики отойдут к Духам предков, а молодые будут слушать чужую музыку и перестанут говорить на языке великой девы!
— Гримобучча назвался другом камарисков, и я ему верю, — возвысил голос Эстроних. — Большой Человек сказал, что любит слова, а не наших девушек и юношей. А слова — это только звуки, выходящие изо рта, “сердиток” за них никто не даст!
Забегая чуть вперед, следует сказать: дальнейшие события показали, что старейший из Старейшин заблуждался. Но остальные этого не знали и не вняли предостережению вождя. Кандога высказался даже в том смысле, что диковины из мешка Большого Человека способны изменить уклад жизни сильнее, чем стальные крючки, соленый порошок и дамская бижутерия вместе взятые. Вопрос только в том, захочет ли пришелец торговать с камарисками?
Попросил слова Дагопель.
— Конечно, заставить мы его не сумеем — Гримобучча силен, как целое стадо смутангов. Его объятья душат крепче, чем силки лучшего птицелова племени Яггера! Его взор исторгает яркий огонь желания, и Духи мне подсказывают, что этим можно воспользоваться. Мы предложим ему все, чем богато племя: целебный солимий жир, рога смутанга, покрытые резьбой, застывшие слезы девы Чеганы, которые иногда прячутся в раковинах. Если он отвергнет это, что ж, я готов еще раз поведать притчу о семиглавом!
Жрец приложил руку к ожерелью и закрыл глаза.
— Притча — это хорошо, — задумчиво промолвил Мо-готовак, — за притчу он тебе еще одни бусы навесит! Или зеркальце, как дикарю, всучит!
Он был раздражен и не скрывал этого. Но вождь не был бы вождем, если бы не умел держать себя в руках.
— Наверное, вы все правы, — сказал он, подводя черту под прениями. — Гримобучча не сделал пока ничего дурного. Пусть живет в стойбище, торгует, если захочет, а наступят холода — уйдет сам.
Старейшины покинули лужайку на рассвете, приняв соразмерное важности принятого решения количество “огненного пойла”.
Моготовак проснулся, когда полдень перестал быть таковым добрых полдня. Нещадно гудела голова, словно ее использовали вместо сигнального барабана Духи Грозы. Вождь ощупью отыскал подле себя законную супругу и сообщил слабым голосом:
— Жена, пить хочу. Принеси эту…
Он напрочь забыл название похлебки, что обычно помогала преодолеть недомогание после совещательной лужайки.
Жена, сонно покачиваясь на тоненьких ножках, помотала головой, приходя в себя. Жена вождя любила поспать и, в отличие от прочих жен, ей это часто удавалось. Тем не менее просьбу мужа выполнила с похвальной быстротой. Прожив вместе не один десяток зим, она угадывала желания супруга с полуслова:
— На, выпей эту…
Моготовак подумал было, что жена тоже не помнит название этой…, но мысль унеслась куда-то далеко-далеко, стоило поднести к пересохшим губам глиняную плошку.
В мозгах прояснилось, и вождь на четвереньках выполз из хижины. Младший отпрыск возился в строительной яме, перепачканный с головы до ног. Он заметил отца и радостно поделился:
— Гляди, батя, сколько “сердиток” отвалил Большой Человек!
Действительно, в руке у него было несколько блестящих кружочков.
— Просто так дал? — удивился Моготовак. Неужели он ошибался в отношении Гримобуччи?
— Как же, хапси прекана!
О, Духи! Как же испорчены нравы подрастающего поколения! Уж ежели всякие сопливцы в повседневной речи стали употреблять духомерзкие ругательства, до чего же вскорости докатится племя?!
Вождь с оттяжкой припечатал ладонь ниже спины духохульника. Сын взревел басом и, размазывая слезы по грязным щекам, стал оправдываться:
— Большой Человек все утро жаждой маялся. Я сбегал домой, отлил из кувшина то, что ты пьешь, когда голова болит. Он выпил и спросил, как это называется. Я сказал. Он дал мне “сердитку”. Пацаны перестали смеяться и за этой… побежали! Все.
— А остальные “сердитки” откуда?
— Я много названий ему сказал, все, что спрашивал.
— Ишь ты, оказия. Эта… ему понравилась. Эта… всем нравится, когда лишнего переберут.
А про себя Моготовак подумал: “Что-то здесь нечисто. Сын не говорит название похлебки. А ведь у него память молодая, не дырявая, не то, что у меня или матери…”