Страница 8 из 44
— А дальше было вот что, — продолжал Кардуччи. — Увидев Сикко, Ренато не своим голосом закричал:
«Сон! Это действительно проклятый сон! Вы сказали правду, профессор!»
Сикко, в свою очередь, страшно удивился.
«Здорово, маэстро! Наконец-то ты пришел посмотреть на настоящую жизнь и на настоящее искусство. Но я вижу, ты изрядно нализался и орешь, как мул с перебитым хребтом. Это вы его напоили, синьор?»
«Уйдите! Уйдите скорее, — закричал я на Сикко. — Уйдите, иначе будет беда».
«С какой стати мне уходить? Я хорошо выспался. А впрочем, ладно, пойду сейчас к своим красоткам, они танцуют внизу. Пошли со мной, Ренато. Там девочки не то, что твоя слепая…»
Ренато совершенно оцепенел, и только его огромные глаза дико бегали из стороны в сторону, как бы в поисках чего-то, что могло спасти его жизнь. Затем, надломленный и обессиленный, он упал в кресло.
«Уйдите, прошу вас, — умолял я Сикко. — Моему другу плохо».
Тот пожал плечами и побрел к выходу из галереи.
«Сон… Это все мне снится…» — шептал Ренато.
Вдруг он поднял голову и процедил сквозь зубы:
«Это все ваши штучки, профессор. Можно мучить людей голодом, жаждой, подтягивать их на дыбы, засовывать им иголки под ногти, но вы мучаете меня страшнее, чем инквизитор. Теперь я знаю, вы изобрели свою адскую машину, чтобы низвергнуть на меня поток самых страшных страданий. Единственное мое утешение в том, что это только кошмарное сновидение».
Я хотел запротестовать, сказать, что теперь он уже не спит, что сон был раньше, а сейчас это настоящая, реальная жизнь и что именно реальная жизнь повинна во всех его страданиях. Но я не успел ничего сказать. Ренато вскочил на ноги и побежал по галерее.
«Ренато, куда вы? Куда?»
«Разве вам неизвестно? Ведь это вы придумали? Это вы придумали, чтобы так было! Молиться! Я иду молиться богу!»
У крохотной двери под самой крышей здания стоял монах, скрестив на груди руки.
«Ну и ловко же вы придумали с вашей машиной! Даже это предусмотрели! Платите ему двести, нет, триста лир!»
Я заплатил. Художник ворвался в крохотную часовню и упал к ногам священника. Я окаменел, потрясенный тем, что в этой клоаке изуродованных человеческих чувств приютилась религия. Она грабила истерзанных, потерянных людей, пытающихся найти утешение в боге1 Теперь и я был готов поверить, что все это болезненный, затянувшийся сон!
«Слушаю тебя, сын мой! — тихо произнес священник, поднимая Ренато с пола. — Покайся в своих грехах, и тебе станет легче».
Ренато встал и, повернувшись в мою сторону, крикнул:
«Вас нет, падре! Это он вас придумал. У него есть машина, которая создает людей, много людей, целые города, Рим, Неаполь, Адриатическое море. Его имя Кардуччи, профессор Кардуччи!»
«Кардуччи?» — удивился священник.
«Да. Его имя Кардуччи, падре, — Ренато упал на колени. — Я зарезал человека. Я зарезал Джованни Сикко за убийство моей возлюбленной Анджелы. Этот человек, — он повернул голову в мою сторону, — сделал так, что Сикко ожил! Понимаете, Сикко опять жив! Я только что видел его собственными глазами!»
Ренато обхватил колени священника руками, спрятал голову в его мантию и снова зарыдал.
«Святой отец, я объясню вам, в чем дело», — начал я…
«Продолжай, сын мой, продолжай, — мягко говорил священник. Его тонкие пальцы перебирали волосы на голове Ренато, а глаза впились в меня, как две иглы. — Это вы писали статьи о том, что душа человека состоит из одних электрических токов?» — шепотом спросил меня священник.
«Вы очень примитивно излагаете мои…»
Но он, не слушая мои объяснения, продолжал:
«И что можно познать устройство человеческой души?»
«Да, но…»
«Да, да! — снова закричал Ренато. — Он управляет душой, как сам дьявол. Он создал этот страшный дом, он создал вас. И он… Ведь мертвые никогда не встают из могил, падре? Они не выходят из вод Тибра на берег, как Джованни Сикко? Я сам, вот этими руками, убил его и бросил в воду… И теперь он там! Там! Внизу!»
Ренато подбежал ко мне.
«Если вы могущественнее бога, почему вы воскресили Сикко, а не воскресили Анджелу? Почему, я вас спрашиваю? Если вы честный человек, то вы должны были бы прежде всего воскресить ее».
«Милый мой Ренато! Я никого не воскрешал. А ваша Анджела жива…»
«Жива? Вы говорите правду?»
«Конечно, она жива!»
«Тогда идемте к ней, немедленно идемте! Падре, вы свидетель. Этот человек говорит, что Анджела жива…»
Мы выбежали на площадь Тритоне, когда на улице забрезжил рассвет. За мной и Ренато зловеще следовали две черные тени — священник и монах, стороживший вход в часовню.
Было совсем светло, когда на такси мы въехали в переулок, круто спускавшийся к реке. Машина остановилась у серого двухэтажного дома, и мы побежали на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице. Ренато лихорадочно забарабанил в дверь. Она распахнулась, и в ней появилась фигура женщины в черном.
«Синьора Больди, где Анджела?» — закричал Ренато.
«Там…» — она отступила в сторону, вытянув руку в сторону покосившейся двери.
«Там?» — переспросил неуверенно Ренато.
«Да, там. Но её уже нет…»
«Как нет? — закричал я. — Что вы говорите!»
«Ее забросали камнями какие-то негодяи, когда она шла на баржу, чтобы перенести картины синьора Ренато. Она ведь слепал и не — могла от них убежать. Она скончалась два часа назад».
Дальше я не слышал ничего. Ренато рванулся назад. Спотыкаясь и падая, он спускался по крутой лестнице вниз.
«Сон! Неправда! Проклятый Кардуччи! Проклятье богу, создавшему ученых!»
Из-за поворота улицы вылетела открытая военная машина, до отказа набитая пьяными офицерами и женщинами. Они горланили во всю глотку, совершая утреннюю прогулку после ночного — пиршества. Ренато остановился посреди улицы, широко расставив руки:
«Проклятье вам!»
Я не успел опомниться, как автомобиль на полном ходу сбил Ренато с ног и отбросил к стене. Шофер даже не попытался затормозить. Пьяная компания помчалась к берегу реки.
Очевидно, эти сцены и породили версию о том, что я изобрел машину, которая делает людей безбожниками.
Несколько минут Ренато еще дышал.
«Ренато, Ренато, скажите хоть что-нибудь», — умолял я его.
Пульс на руке едва прощупывался. Сердце билось с долгими, грозными паузами.
На мгновение он открыл глаза.
«Кардуччи? Славный вы малый… Как хорошо, что кончаются эти две минуты одиночества…»
Больше он не произнес ни слова.
Профессор умолк. Я сидел, боясь нарушить тишину, и силился проанализировать его трагический рассказ. Это было очень трудно, потому что все в нем было для меня необычно. Ясно только одно: Ренато, на чувствах которого так рискованно «сыграл» биофизик, пережил очень многое. Его погубила реальная жизнь с ее ужасными впечатлениями, запавшими глубоко в память. К трагической развязке художника привела его острая чувствительность.
— Синьор, можно к вам? — вдруг прервал наши раздумья высокий парень, один из тех, кого я видел, входя в' хижину.
Кардуччи вздрогнул.
— Синьор, вам больше здесь оставаться нельзя.
— Почему?
— В деревне неспокойно. Священник сегодня в вечерню произнес проповедь против вас.
— О! Что же мне делать?
— Нужно уходить, синьор.
— Куда?
— В горы.
— К кому?
— К людям, которые любят и уважают вас.
Я облегченно вздохнул. Значит, все-таки я был прав и здесь у профессора есть друзья!
— Разве такие есть? — спросил он.
— В Италии их много. Собирайтесь. Сейчас самое время.
— Но я не знаю дорогу. Где я буду искать этих людей?
— Вас проводит Антонио. Он здесь. Входи, Антонио.
В комнату вошел старик, тот самый, которого я встретил, приехав в деревню.
— Добрый вечер, синьоры, здравствуйте, синьор доктор. Идемте, пока не поздно.
Кардуччи посмотрел на меня в нерешительности.
— Идите. Идите, профессор. Это настоящие люди, хорошие, добрые и смелые. Кто, кроме них, иногда не совсем понимающих, что мы делаем и какие проблемы решаем, ве-. рит нам, бидя в нас светлое будущее? Они знают, что за вами может прийти отец Грегорио, и потому поспешили опередить его.