Чёрный беркут

«Вдруг Шарапхан?» — подумал Яков.

— Тяните его за ногу! — приказал Карачун. Бандит не стал ждать, пока его вытянут, выскочил сам.

Это был нестарый, среднего роста человек, даже отдаленно не похожий на Шарапхана.

Всех троих задержанных вывели во двор.

— Кто такие? — перевел Яков вопрос коменданта, поочередно освещая бандитов фонариком.

— Мы — путники.

— Назовите имена.

Можно было заранее предвидеть — назовут вымышленные имена. Но Карачун и Яков знали, с кем имеют дело. При свете фонаря они хорошо рассмотрели бандита с такими необычными для этих мест голубыми глазами, каштановой бородкой и каштановыми же густыми волосами. Это — Атагок, крупный бай, ранее эмигрировавший за кордон. Другой бандит, у которого на шерстяных носках остались репейки высокогорной травы кипиц, тоже был знаком коменданту по описаниям носчиков опия.

— Анна´! — безошибочно назвал его Карачун. Третьего нарушителя он не знал. Но достаточно было взглянуть на него, чтобы понять: такой по мелочи рисковать не будет. И все-таки это не Шарапхан.

— Надо бы еще раз осмотреть двор, — сказал Яков майору. Ему не давала покоя поглощавшая все его существо мысль: где Шарапхан?

Председатель аулсовета повесил у голубой калитки фонарь «летучая мышь». Сразу же вокруг фонаря сгустилась темнота. Пограничники продолжали обыск. Необъяснимое внутреннее чувство подсказывало Кайманову: если такие крупные главари, как Атагок и Анна´, здесь, то и Шарапхан должен быть где-то рядом.

В дальнем углу двора, возле тандыра, сложены стопкой снопы яндака — сухой колючки, заготовленной для топки. Карачун подошел к яндаку, сбросил верхний сноп. Кайманов вытащил длинный предмет, завернутый в мешковину. Развернули. В мешковине — две десятизарядные английские винтовки и одна трехзарядная турецкая, три патронташа на медных застежках, три торбы. Развязали одну из торб: тускло блеснули при свете фонаря тупорылые разрывные пули.

Все логично. Три нарушителя, три винтовки, три патронташа, три торбы. Четвертого нет. Шарапхан не захотел скрываться вместе даже с такими опытными бандитами, как Анна и Атагок. Через границу шел один, прятался тоже один. На горы опустилась ночь. Если днем не нашли Шарапхана ни пограничники, ни красноармейцы конвойного батальона, в темноте ему ускользнуть легче.

Карачун нервничал: поймать трех известных бандитов и упустить Шарапхана — такого никто себе не простит. Но, как ни горько было это сознавать, ничего не сделаешь: Шарапхана нет. Он, очевидно, уже где-то в горах, идет тайными карнизами к границе.

Быть почти у цели и упустить заклятого врага! Неужели напрасными были двое суток непрерывных поисков? Яков вышел со двора и почти возле самой калитки столкнулся с размахивавшим руками и что-то выкрикивавшим Каип Иясом.

— Эй, Ёшка! Кара-Куш! Ай, джанам Кара-Куш! — обрадованно воскликнул Каип Ияс. — Я тебя по всему аулу ищу!

Глаза его возбужденно горели, во всех движениях чувствовалась необыкновенная легкость. Ноги будто саму несли его, как по воздуху. Яков знал цену этому возбуждению. Пройдет еще полчаса, и Каип Ияс свалится, забывшись тяжким сном, после которого не скоро и не сразу наступит мучительное пробуждение. Но что ему до Каип Ияса? Самому тошно, не до шаромыги сейчас. Кайманов молча направился мимо.

Вокруг стало совсем темно. Лишь на вершинах гор еще теплились еле приметные отблески зари. Дрожащий, нагретый за день воздух наполнен треском цикад и кузнечиков.

— Эй, Ёшка-джан, почему не слушаешь? — Каип Ияс забежал вперед. — Я тебя зову, а ты мимо идешь...

Яков остановился.

— Никому Каип Ияс не сказал, только тебе скажу, — схватив Якова за рукав гимнастерки, продолжал старый курильщик опия. — Ты Кара-Куш! Я Каип Ияс! Ты мой друг. Думаешь, мой рот опоганен ложью? Нет, Ёшка. Каип Ияс правду говорит. Я курд! — Он ударил себя кулаком в грудь. — Идем! Только ты и я! Больше никто! Увидишь, что сделает Каип Ияс!

Интуиция подсказывала Якову, что разглагольствования Каип Ияса — не пустое бахвальство. Он что-то знает, хочет помочь пограничникам. Сначала комиссар Лозовой, потом Карачун, а сегодня Ёшка признали в нем человека. Сам Кара-Куш принес ему ширя. Всю жизнь Каип Ияс прожил отверженным и униженным. А теперь он здесь равный с равными. Дело не в терьяке, который он выкурил. В Каип Иясе, может быть, впервые в жизни пробудилось человеческое сознание и властно заявило о себе.

— Хорошо, — сказал Кайманов, — стой здесь.

Он вернулся во двор, подошел к руководившему обыском Карачуну.

— Товарищ майор, Каип Ияс что-то знает, пойду проверю.

— Иди. Скрипченко, Ложкин, пойдете с Каймановым.

Каип Ияс, уверенно шагая по дороге, вывел Якова за аул, стал подниматься на невысокую сопку. На ее вершине лежало несколько больших плоских камней. На какое-то мгновение в мозгу Кайманова мелькнула мысль, что Каип Ияс затащил его в ловушку, но он тут же отбросил ее: что может случиться на этой голой сопке, склоны которой просматриваются до самого распадка? Правда, примерно в полукилометре от сопки распадок переходил в узкую, зиявшую чернотой горную щель. Но сейчас это несущественно: крутом оцепление.

— Стой здесь, Кара-Куш! — торжественно объявил Каип Ияс. — Смотри, что буду делать я!

Продолжая еще недоверчиво осматривать местность, Яков присел, чтобы избежать неожиданного обстрела из-за камней. Отсюда был виден весь аул с его редкими огоньками, мелькавшими в темноте.

Каип Ияс смело направился к лежавшим на кремнистой макушке сопки камням. В полсотне метров от них остановился, громко закричал:

— Эй, Шарапхан! Грязная собака, хвост шакала, рыло свиньи, Шарапхан! Ты, как скорпион, лежишь под камнем, а я стою и плюю на тебя, будь ты проклят!

Теперь Яков знал, что Шарапхан здесь. Каип Ияс не бредит и не сошел с ума. Видно, матерый бандит сумел перехитрить красноармейцев оцепления, засел за камнями и ждет момента, чтобы ускользнуть.

В ночной тишине из аула доносились возбужденные голоса, послышался топот ног. К сопке как будто бежали люди, но было темно и в голове у Кайманова так мутилось, что он не мог ничего толком различить. Точно, бегут. Вон впереди невысокий, быстрый в движениях Карачун, за ним — пограничник с собакой на поводке.

Крупная дрожь то ли от нервного возбуждения, то ли от малярии сотрясала Якова. Багровая пелена то и дело застилала глаза, к горлу подкатывалась тошнота.

«Не стрелок я сейчас. Промажу, — с тревогой подумал он. — Хоть бы Карачун вовремя подоспел». Тут же крикнул:

— Эй, Каип Ияс, ложись! Куда тебя под пули несет! Но Каип Ияс не отозвался. Шаг за шагом он продвигался вперед, ближе к камням.

— Куда лезешь, черт бы тебя взял? Ложись! — снова крикнул Яков.

— Нет, Ёшка! Я всю жизнь перед Шарапханом на животе лежал. Теперь пусть он передо мной лежит. Эй ты! — опять во все горло заорал Каип Ияс. — Вонючий хорек Шарапхан! Видишь, я тебя не боюсь, а ты меня боишься, потому что Ёшка Кара-Куш — мой друг, и начальник Федор — мой друг, и Барат, и Аликпер, и Амангельды — все мои друзья!

С вершины сопки грянул выстрел. От камней скользнула тень, ринулась вниз по склону. Яков успел выстрелить дважды. В ту же секунду услышал мучительный стой и отчаянный крик Каип Ияса:

— Стреляй, Ёшка! Стреляй!

Кайманов выстрелил еще раз, почти наугад, упал за камень, зная, что вспышкой демаскирует себя. «Небо светлее гор... Снизу видно... Маячим...»

В распадке блеснуло пламя, пуля ударила рядом, рикошетом ушла вверх. Совсем близко через седловину сопки перемахнул всадник, хищно пригнувшийся к шее коня.

— Эй, Шарапхан, — крикнул он по-курдски. — Я — Аликпер, один на тебя иду!

Внизу, у самого ущелья, вспыхнула перестрелка: Шарапхан напоролся на оцепление.

Яков подбежал к стонавшему Каип Иясу. Пуля попала ему в живот. Собрав все силы, он приподнялся и плюнул в сторону убегавшего Шарапхана. Руки его подогнулись, с проклятием он ткнулся вниз лицом. Яков подхватил его, повернул на спину, осторожно уложил на камни, поднял набухшую кровью рубаху.