Чёрный беркут

Он даже облизал губы, предвкушая, что через некоторое время получит обещанную порцию терьяка.

— Ты с Каймановым не пойдешь, — остановил его комендант. — Люди Таги Мусабек-бая, наверное, знают, что ты теперь советский. Покажи из машины какого-нибудь терьякеша, который бывает у Сеида-ага. Он и проводит.

— Ай, лечельник! — с искренним огорчением воскликнул Каип Ияс. — Как я не пойду, когда я так хочу курить? Зачем тогда ехал сюда бедный Каип Ияс?

— Ладно, молчи. Возьмем Сеида-ага, будет у тебя терьяк, — оборвал его Яков.

Тяжело вздыхая, Каип Ияс забормотал какие-то жалостливые слова, сетуя на свою несчастную судьбу, поминая нелестными словами начальника, так жестоко обманувшего его.

В ауле тихо. На улице не видно ни одного военного. Внешне все спокойно. Прошло тридцать, сорок минут, а в поле зрения сидевших в машине никто не появлялся.

— Давай, Каип Ияс, если хочешь курить, смотри хорошо, — напомнил Кайманов, чувствуя, что головная боль все усиливается.

Каип Ияс, без особого интереса посматривавший на улицу, вдруг оживился, даже прищелкнул языком.

— Аджи-Курбан идет, — сказал он, указывая на появившегося в конце улицы человека средних лет, по виду заядлого терьякеша. — У Сеида-ага два раза с ним был...

Аджи-Курбан, лениво переставляя ноги, еще с минуту маячил на улице, потом скрылся за углом.

— Давай, Яша, действуй! — тихо приказал Карачун.

Кайманов вышел из машины. Он делал все как во сне, неимоверным усилием воли превозмогая усталость и нездоровье. Пройдя по переулку, с другой стороны улицы неторопливо направился навстречу Аджи-Курбану и поравнялся с ним как раз против дома Сеида-ага.

Внешне похожий на Каип Ияса, Аджи-Курбан скользнул взглядом по высокой фигуре незнакомого человека и с безразличным видом пошел было дальше, но Кайманов остановил его:

— Салям, добрый человек!

— Салям! — ответил тот.

— Слушай, друг! — Кайманов понизил голос. — Не знаешь, где тут можно покурить? Я, понимаешь, хумар. Вижу, ты такой, как я. Покажи, где полечиться. Я тебя угощаю.

Аджи-Курбану хорошо было знакомо слово «хумар» — опийное похмелье. Чего-чего, а покурить на чужой счет терьяку он не откажется. Глаза его оживились.

— Ай, друг, ай, дугры! Ай, бик якши! — восторженно произнес он. — Подожди, дорогой, сейчас узнаю, дома ли один добрый человек.

«Идет предупредить...» — подумал Яков, но ничем не выдал себя, надеясь на неистребимую страсть терьякешей к наркотику.

Аджи-Курбан подошел к высокому дувалу дома Сеида-ага, скрылся за калиткой. Кайманов остался на улице. Он знал, что по соседству не только Карачун, но и целый взвод пограничников. Пока что он один должен решать задачу: правду ли сказал Каип Ияс?

В конце улицы показались двое мальчишек. Черные от загара, они ловко гнали палками консервную банку по дороге.

— Эй, огланжик, идите сюда! — позвал их Яков.

Мальчики подошли.

— Вот вам рубль, бегите в магазин, купите себе конфет.

— Ай, сагбол! Ай, сагбол!

— Скажите, где живет Сеид-ага?

— Сеид-ага?.. Вон его кибитка.

Мальчики показали тот самый дом, за дувалом которого только что скрылся Аджи-Курбан.

Стоять на улице больше не было смысла. Яков толкнул калитку, пересек дворик и, приподняв матерчатую занавеску, вошел в дом. До его слуха донесся торопливый шепот. Разговаривали Аджи-Курбан и, наверное, хозяин:

— Кто он такой? Разве не знаешь, зеленые фуражки кого-то ищут в ауле Шор-Кую. Ты глупый ишак, Аджи-Курбан: первого, кто на дороге попал, сюда ведешь...

— Ай, Сеид-ага, он мой лучший друг. В Мары живет. Я его десять лет знаю.

«Здоров врать», — подумал Яков.

— Салям! — входя во вторую половину дома, приветствовал он хозяина, жилистого, невысокого старика, с внимательными, настороженными глазами.

— Салям!

— Ну... где тут у тебя? — делая вид, что с нетерпением ждет, когда можно будет глотнуть опийного дыма, спросил Кайманов.

— Сколько куришь? — в свою очередь спросил старик.

— Три нухута.

Он знал, что три нухута — добрая порция даже для заядлого терьякеша.

Старик вышел, принес чубук и лампочку.

— Сначала ему, пусть друг покурит, — Яков кивнул в сторону Аджи-Курбана. — Мне сделай ширя[34].

Подозрения старика как будто рассеялись. Он принес еще одну трубку и, словно священнодействуя, зажег ее. Яков жадно затянулся, как заправский курильщик, даже прикрыл глаза.

Он и без опия чувствовал себя плохо, но деваться некуда: старик присел на корточки у самой двери, положил руки сгибами локтей на острые колени и следил за ним круглыми ястребиными глазами.

Кайманов сделал еще одну затяжку, стараясь не глотать дым и не впускать его в легкие, повернулся к Сеиду-ага:

— Хороший терьячок. Хочу купить, повезу для своих друзей.

— Сколько тебе? — не сразу спросил старик.

Яков приоткрыл сумку, развернул газету, показывая хозяину две пачки «денег». У Сеида-ага загорелись глаза. Теперь он не сомневался, что перед ним не только настоящий терьякеш, но и оптовый перекупщик.

— Давай на все. Банку и еще сколько хватит, — пояснил Яков.

Старик куда-то надолго исчез. Вернулся с неначатой банкой терьяка. Убедившись, что в банке опий, Кайманов спросил:

— Тебе мелкими или крупными?

— Давай крупными, — с нетерпением сказал Сеид-ага.

Яков выхватил из-за пояса брюк маузер:

— Попал, старая лиса!

— Вах! — повернувшись к жадно курившему Аджи-Курбану, воскликнул Сеид-ага. — Я всегда говорил, что ты предатель.

— Довольно болтать! — оборвал его Кайманов. — Где остальной терьяк? Где упаковки с заплечными ремнями? Где Атагок, Анна´, Шарапхан?

Взглянув вдруг на левую руку Якова с обрубленным безымянным пальцем, Сеид-ага ударил себя ладонью по лбу и застонал, раскачиваясь из стороны в сторону, подвывая от злости:

— Ай, какой ишак Сеид-ага! Какой старый, глупый ишак! Как я тебя сразу не узнал? Большой беспалый Ёшка! Такой приметный, собачий сын, а я не узнал!

От испуга и растерянности, охвативших старика в первую минуту, теперь не осталось и следа. Его круглые глаза и коричневое высушенное солнцем лицо зажглись лютой ненавистью. Он глумливо усмехнулся:

— Ты, Ёшка, умный человек, я — умный человек. Аджи-Курбан нас не слышит: накурился, ему хоть по голове палкой стучи. Ты меня не видал, я тебя не видал. Иди, дорогой, откуда пришел. Не пойдешь, плохо тебе будет.

— Ты что, сволочь, грозишь мне?

— Зачем ругаешься, Ёшка? — все с той же нагловатой усмешкой продолжал Сеид-ага. — Хочешь, скажу, у кого терьяк? Слушай, дорогой... В городе есть дом с железным петухом на трубе. Красивый дом. В нем живет мать Ёшки Кара-Куша. Ее мужик Флегонт Лука оглы — самый богатый бай. Весь терьяк в городе у него. Пойди, дорогой, спроси, какие к нему люди ходят? У родной матери спроси. Пойдешь?..

— Вылезай из своей норы! — приказал Яков.

— Пожалеешь, Ёшка, — продолжал Сеид-ага. — Один раз ушел из НКВД, в другой не уйдешь... Думай, Ёшка, думай. Что тебе Сеид-ага? Таких, как я, тысячи. Одним больше, одним меньше — всех не переловишь. А не отпустишь меня, себя погубишь, мать погубишь. На первом допросе буду про тебя с матерью говорить...

— Пока что скажешь, — перебил его Яков, — где упаковки с ремнями, где остальной терьяк, где главари группы Шарапхана. — Он с силой потянул за конец веревки, которой связал Сеиду-ага руки.

— Ёшка!.. — выгнувшись от боли, вскрикнул перекупщик опия. — Я — старый кочахчи. Ты еще в штаны делал, когда все на границе знали, кто такой Сеид-ага. Режь меня, Ёшка, на куски, железом жги, ничего не скажу. Лучше отпускай сейчас. Не отпустишь, выдам НКВД твою мать и отчима.

— Ты, вошь седая, мать не трогай!

В Кайманове все кипело, но слова старого контрабандиста попали в цель: арестовывая Сеида-ага, Яков ставил под удар мать. Но может, старик просто отводит от себя удар? Нужен обыск.

Оставив связанного перекупщика опия у стены дома, он вышел за калитку, подал условный сигнал. Подъехала машина. Карачун послал за председателем аулсовета. Во двор вошли пограничники.