Чёрный беркут

— Пошли в аулсовет, — деловито предложил «ветеринар». — Там разберемся.

В небольшую комнату набилось полным-полно народу. Здоровенный туркмен — председатель аулсовета, напустив на себя важность, по-русски стал допрашивать «задержанного». Сарматский, то и дело поправляя очки на большом прямом носу, с готовностью помогал председателю.

— Вы не хотите работать, воруете, — корил он Якова. — Имейте в виду, если выяснится, что вы действительно украли платок, отправим вас в милицию. Граждане! — обратился он к столпившимся в комнате жителям аула. — Кто может подтвердить, что платок принадлежит этой девочке? Где ее мать? Почему мать не пришла? Сейчас будем составлять акт.

Вошла женщина, хозяйка платка. При всех заявила, что платок ее.

Сарматский составил акт, зачитал его. Под актом поставили подписи свидетели. Председатель аулсовета скрепил акт печатью.

— Этот шапана, наверное, за кордон хотел уйти, — подал кто-то мысль.

— Возможно! — поддержал Сарматский. — Надо его отправить в комендатуру.

— Ай, лечельник, ай, лечельник! — К столу председателя протиснулся мальчишка лет четырнадцати. — Скорей, скорей! По дороге военная машина едет!

— Остановите ее! — распорядился Сарматский.

В помещение аулсовета вошел в своей обычной форме майор Карачун.

— В чем дело? Сарматский вышел вперед:

— Вот тут шаромыжник бродит. Люди думают, хотел за кордон удрать.

— Ну что ж, спасибо, что задержали. Возьмем его в комендатуру, узнаем, зачем он пришел и куда хочет идти. Прошу вас в машину, — обратился Карачун к председателю аулсовета и женщине, опознавшей свой платок.

У Якова горел подбитый глаз. Под бока ему тоже здорово надавали. Но он уже не думал об этом. Главное сделано, остается теперь распутать ниточку, так удачно попавшую в руки.

Приехали в комендатуру. Карачун сказал Кайманову:

— Переводить придется тебе. — Яков пожал плечами. — Переоденься, умойся, забинтуй глаз и приступай.

— Узнает ведь...

— Что делать? Больше некому.

В санчасти Якову забинтовали глаз. Он надел военную форму, надвинул на лоб козырек фуражки, вошел в кабинет коменданта.

— Салям, баджи! — приветствовал он туркменку. Карачун развернул перед нею домотканый платок.

— Он спрашивает, — перевел Яков слова Федора, — твой платок? Может, ты ошиблась?

— Платок мой, — подтвердила женщина, с нескрываемым удивлением посматривая на переводчика. Он отвернулся. Женщина все с большим недоверием смотрела на него.

— Где твой муж? Почему он не пришел, когда поймали шпану?

— Он поехал в аул Ак-Кая, — ответила женщина.

— Зачем поехал?

— Ай, немножко саман продавать.

Карачун хорошо знал, что саманом местные жители называют полову — корм для верблюдов. В мешок с саманом можно упрятать не только банку с опием, но и кое-что покрупнее.

— На чем повез?

— На верблюде.

— И сам на верблюде поехал?

— Сам на ишаке. Такой белый ишак.

Отвечала женщина быстро, не задумываясь. Сейчас не муж, а совсем другая проблема занимала ее. Наконец она не выдержала и, заглянув под козырек фуражки переводчика, требовательно спросила:

— Сень лечельник ми ёш, сень шапана?[33]

— Лечельник, баджи, лечельник, — заверил ее Яков.

— Ты похож на шапану, который у нас в ауле был.

— Шпана у нас в комендатуре сидит, — тщательно подбирая туркменские слова, подтвердил Карачун. — Большое спасибо вам за то, что рассказали.

Мысленно поблагодарил женщину и Яков за ее неспособность, присущую некоторым женщинам, отделять второстепенное от главного. Если бы она не решала вопрос, кто Кайманов — начальник или шпана, — может быть, и насторожилась, не сказала бы, куда уехал ее муж. А Якову и Карачуну надо было теперь срочно мчаться в аул Ак-Кая, разыскивать мужа хозяйки платка.

Поручив свидетельницу попечениям писаря комендатуры, наказав ему напоить ее чаем и с первой попутной машиной отправить домой, Карачун поехал в аул Ак-Кая. С ним отправился и Кайманов.

Через полчаса были на месте. Еще издали заметили в одном из дворов верблюдов, с презрительным безразличием гонявших жвачку. Калитка оказалась незапертой. Под навесом стоял белый ишак. Рядом лежали два мешка с саманом.

Как только Карачун и Яков вошли во двор, из дома вышел пожилой туркмен, с видимой тревогой ответил на приветствие, дожидаясь, что скажут военные.

— Твой саман? — развязывая мешки и проверяя их содержимое, спросил Яков.

— Мой.

— Откуда?

— Из аула Шор-Кую.

Туркмен предъявил справку, что полова принадлежит ему и колхоз разрешает ее продать. Все точно: перед ними — муж той самой женщины, которой принадлежит платок. Но ни банок с опием, ни упаковок в мешках с саманом не оказалось.

Карачун показал хозяину самана платок. Лицо его сразу побелело.

— Платок мой. Деньги я передавал, — поняв, что запираться бессмысленно, признался он. — Я в этих делах — лицо второстепенное. Никакой выгоды не имею. Мне что приказали, то я и сделал...

— Садись в машину...

...Снова кабинет следователя. Перед Сарматским сидит задержанный. Яков и Карачун слушают его показания.

— Мне было приказано встретить Шарапхана в районе старых чинар, — рассказывает хозяин мешков с саманом. — С Шарапханом пришли люди, принесли терьяк, какие-то ящики с ремнями, как у торбы. Потом пришел человек. Шарапхан с ним о чем-то говорил, передал ему ящики с ремнями. Тот ушел. Через двадцать — двадцать пять минут три раза возвращался, уносил терьяк по одной банке. В темноте я видел, что человек этот ниже среднего роста, скорей всего пожилой, слышал, как Шарапхан назвал его Сеид-ага... Товарищ лечельник, я все честно вам рассказал, всю правду. У меня семья...

— Поверим и проверим, — сказал Сарматский, — а пока что придется вас задержать.

Распорядившись увести задержанного, Карачун в раздумье проговорил:

— От старых чинар Сеид-ага на одну ходку затрачивал минут двадцать — двадцать пять. В минуту человек делает от двадцати до пятидесяти шагов. Значит, надо искать логово пособника не дальше чем за пятьсот — восемьсот метров. Но людей с именем Сеид-ага в ближайших к чинарам аулах хоть пруд пруди — десятки, а может быть, и сотни. Сеид — не имя, религиозный титул. Ага — дядя. Получается вроде самого распространенного обращения яш-улы. Допрашивать всех, кого называют Сеид-ага, долго и не нужно. Можно честных людей обидеть. У меня есть некоторые соображения...

ГЛАВА 6. ДЕВОЧКА В ВИНОГРАДНИКЕ

Карачун мог бы вызвать Каип Ияса к себе. Бывший контрабандист принял советское подданство, определился чабаном в один на приграничных колхозов. Но по одному ему известным соображениям Федор решил съездить за ним сам вместе с переводчиком.

Снова бегущая навстречу дорога, петляющая в горных распадках, гул мотора, усыпляющее покачивание машины.

«Надо ли, забыв о сне и еде, мотаться по горам в поисках контрабандистов и диверсантов, когда их десятки, а подчас и сотни рвутся через границу? — спрашивал себя Яков. — Да, надо! Надо выловить и эту банду, и все другие, какие попытаются прорваться через кордон».

То ли из-за усталости, то ли из-за нервного перенапряжения во время боя он уже не думал ни о последнем разговоре с Федором, ни об Ольге, ни о Светлане, ни о детях. Оставалась только постоянная глухая боль, поселившаяся в груди после гибели Лозового. Но и эту боль приглушали собой неотложные дела, весь смысл которых — борьба, суровая, опасная, постоянная.

По обе стороны проселочной дороги, на которую они свернули, потянулись земли колхоза, в котором бывший шаромыга пас теперь овец.

Вскоре показалась медленно двигавшаяся вдоль склона отара. Ее оберегали несколько чабанов, среди которых приехавшие не обнаружили старого терьякеша.

Карачун и Яков подошли к чабанам. После обычных приветствий и вопросов о здоровье майор спросил, где их новый товарищ.