Чёрный беркут

— Все ты врешь, Каип Ияс. Не верю я ни одному твоему слову, — не очень строго произнес Яков. Он задумался: «Разве можно доверить судьбу Лозового терьякешу, способному в животном страхе дать любые показания? Следователь нажмет, он тут же признает, будто Лозовой — самый главный шпион. Что прикажут, то и признает. Ему ведь все равно, под какими показаниями палец приложить, лишь бы отпустили скорей. А как быть? Ведь Каип Ияса теперь никуда не денешь. Задержали, значит, надо доставить на заставу, потом в комендатуру. Карачун может помочь. Его надо просить идти к следователю НКВД вместе с Каип Иясом, а самому проситься переводчиком».

— Слушай, Каип Ияс, — сказал он. — Помнишь, когда второй раз тебя поймали, был на границе очень большой начальник. Если он узнает, что ты соврал, больше тебе не жить. Помнишь, что он тебе сказал?

— Ай, Ёшка, разве Каип Ияс может все помнить? Каип Ияс не помнит, где вчера терьяк курил, а ты хочешь, чтоб слова начальника помнил.

— Он тебе сказал: «Иди домой и не приходи к нам больше». Вспомнил теперь?

— Яш-улы, совсем пустая голова у меня, ничего не помню.

— Зато я помню. Меня ты знаешь. Вот столько соврешь, под землей найду. Уж тогда пеняй на себя.

Разговаривая с Каип Иясом, Яков наблюдал за Галиевым, который не мешал им, но, кажется, не пропускал ни одного слова.

— Ты все понял, Каип Ияс? — еще раз спросил Яков шаромыгу.

— Понял, Ёшка, — откликнулся тот. — Конечно понял. Большой начальник далеко, Кара-Куш — совсем близко. Кара-Куш птичке в глаз на лету попадает. Винтовка у него самая длинная, руки еще длиннее. Как не понять?

— Правильно понял.

Кажется, Каип Ияс всерьез поверил, что его угостили настоящим опием. Выглядел он сейчас бодрым и даже бравым: без труда напялил на спину свою торбу, готовясь в нелегкий путь.

— Помогло, значит? — спросил через Якова все время наблюдавший за ними Галиев.

— Совсем помогло! — сверкая глазами и выпячивая грудь, заверил его Каип Ияс.

— Вот и ладно. Тогда, шагом марш...

Пошли по тропе гуськом. Впереди Ложкин, за ним четверо задержанных, потом Галиев. Кайманов шел несколько поодаль, позади всех. В середине группы шагал Каип Ияс, то и дело, скользя по обледенелым камням, падал и тут же поднимался на ноги.

«Последний шаромыга, а все же человек», — подумал Яков, стараясь убедить себя, что на допросе Каип Ияс скажет правду и этим выручит Лозового.

Измученные бессонной ночью и долгим переходом по снежной целине, пограничники доставили наконец контрабандистов на заставу. Логунов тут же позвонил в комендатуру.

— Немедленно доставить задержанных ко мне. Высылаю машину, — приказал Карачун.

На машине, которую вскоре прислал Карачун, отправился в комендатуру и Яков.

— Надо, Афанасич, скорей к следователю... Сам знаешь, — сказал он Федору.

— Знаю, Яша, знаю, — ответил тот. — По правилам я должен был бы тебя в баню отправить, но времени в обрез. Так что переодевайся в сухое, завтракай, пока я созвонюсь со следователем. Вместе к нему пойдем.

То, что следователь был у себя и согласился немедленно принять их, казалось добрым предзнаменованием. Пропуска уже заготовлены. Вслед за Каип Иясом и сопровождавшим его пограничником Кайманов и Карачун поднялись по знакомой лестнице на второй этаж. Дежурный проводил их до самой двери кабинета. Следователем оказался тот самый капитан с одутловатым лицом, который когда-то допрашивал самого Якова.

— Каип Ияс! — коротко представил Кайманов контрабандиста. Он хотел тут же попросить, чтобы следователь разрешил ему быть на допросе, но капитан, обращаясь больше к коменданту, чем к нему, сказал:

— Я думаю, своим присутствием на допросе вы будете оказывать давление на подследственного. Нам же надо установить истину. До свидания. Давайте подпишу пропуска. Результаты допроса я вам сообщу.

«Железный аршин ты, а не человек!» — мысленно выругался Яков. Честно говоря, он опасался, что следователь припомнит ему невоздержанность и грубость. Но капитан, как и тогда, когда допрашивал Якова, был невозмутим. На его бледном, одутловатом лице, казалось, жили одни только глаза, ничего не упускающие, цепкие и настороженные. Средний ящик письменного стола следователя был приоткрыт ровно настолько, чтобы оттуда можно было быстро взять пистолет.

— Честь имею, — сказал Карачун. — Кайманова я мог бы рекомендовать как переводчика, отлично знающего язык.

— Переводчик у нас есть. К тому же Кайманов не беспристрастен при этом допросе.

И снова профессиональный, ощупывающий, недоверчивый взгляд.

Ничего не оставалось, как уйти. Тревога не покидала Якова и по дороге в комендатуру, и тогда, когда оп, распрощавшись с Карачуном, сел в кабину попутной машины, поехал к себе на Дауган.

Каип Ияс остался один на один со следователем. Что он скажет о Лозовом, о самом Якове? Федор обещал еще раз помочь, но возможности его исчерпаны.

Все же Якова утешало то, что живой человек, который мог снять с комиссара все обвинения, найден и доставлен по адресу. Если есть справедливость, Лозовой уже завтра должен быть освобожден. Главное свойство человека — надеяться на лучшее. Кайманов надеялся...

ГЛАВА 2. ИСПЫТАНИЕ

По пути к дому Яков окончательно успокоился. В сущности, не так плохо все складывается: сам он на свободе, заготовка дров дает хороший заработок, в семье с рождением дочери все стало прочнее и спокойнее. Последнее время только с Ольгой, Катюшкой и Гришаткой находил он душевный покой. Дома да еще в бригаде с Баратом, Мамедом и Саваланом мог он оставаться самим собой, не думать о противоречиях и сложностях жизни.

Снова перед ним родной Дауган. Заснеженная улица. Крыльцо с несколотым льдом на ступеньках. Войдя в сени, Яков опустил на пол вещевой мешок, подхватил выскочившего навстречу Гришатку, поднял его к потолку.

— Папа приехал! Батяня приехал! — радостно закричал Гришатка.

— Ну-ка, сын, давай смотреть, что у меня в мешке.

— Нам с Катюшей привез?

— Пока что одному тебе. Катюшка еще маленькая.

Получив кулек с конфетами, Гришатка куда-то исчез, а Яков разделся, прошел из кухни в комнату. Увидев, что Ольга кормит грудью Катюшку, осторожно присел у самой двери, потеплевшим взглядом стал наблюдать за деловито почмокивающей дочкой. Катюшка улыбалась, следя за Яковом круглыми серыми глазенками и непроизвольно водя по груди матери толстенькой, словно перевязанной в запястье ручкой.

Ради этого домашнего тепла стоило неделями пропадать в горах, жить в пещерах, в стужу и снегопад корчевать пни, а когда позовут, идти на защиту границы! Дети, семья — это и есть самый надежный якорь в жизни.

Он поискал глазами Гришатку. Тот сидел под столом, из-под которого одна за другой появились шесть конфетных бумажек. Из мужской солидарности отец решил не выдавать сына, но бумажки заметила и Ольга.

— Гришатка, ты что же это делаешь?.. Смотри, Яша, сколько он конфет съел! У него же зубы заболят...

— Сынок, — позвал Яков. — Вылезай-ка, брат. Ты что же залез под стол и тайком, значит, конфеты ешь?

— Я не тайком, — сказал Гришатка. — Я выглядывал.

Яков покрутил головой и отошел к окну, чтобы не рассмеяться при сыне. Ольга возмутилась:

— Ну какой ты отец?.. За бандитами гоняешься, а с собственным сыном не можешь справиться.

Яков обнял жену.

— Не надо, Оля, ругаться, — сказал он. — Гришатка хороший. И дочка тоже...

Катюшка потянулась, удачно схватила отца за нос и, одержав такую победу, радостно загукала.

Счастливо улыбаясь, Яков сел рядом с женой на койку, поцеловал ее за ухом, там, где всегда любил перебирать легкие, как пух, завитки волос.

— Спасибо тебе, Оля, за детишек.

Ольга вздохнула:

— Устала я одна, Яша. Ты ведь в своем доме гость. То председательствовал, теперь пни корчуешь. Чуть что, бежишь бандитов ловить. Детишки без отца растут...

— Ничего, Оля. Знаю, трудно тебе. Зато смотри, какую силищу денег привез. Так дальше будет, к весне в городе полдома купим. Там уже Ваня Якушкин присмотрел... Дрова наши ходом идут. Сухие, смолистые, только давай. Заготовляем их тоннами.