Чёрный беркут

— Эй, Барат, Савалан, Мамед! Идите сюда! — позвал он товарищей, указал на пень, высохший до звона, до извилистых трещин в корнях. — Арчи пилить не надо. Глядите, пней сколько!

Друзья вопросительно посматривали то на него, то на могучий пень.

— Будем корчевать. Тут же прорва дров. Сухие, смолистые, с одного пня — полмашины. Такие дрова кто хочешь купит.

— Ай, Ёшка! — как всегда, первым отозвался Барат. — Если такие дрова в город привезем, богатыми людьми будем. Только кто эти пни возьмется корчевать? Барат не может, Савалан не может, Мамед не может. Наверное, ты можешь?

Барат был, конечно, прав. Выкорчевать такой пень, расколоть перепутавшиеся у самого комля корни на дрова — не простое дело. Сутки без толку топором протюкаешь. Однако Яков, слушая справедливые возражения друга, улыбался.

— Почему смеешься, Ёшка? — вскипел Барат. — Смотри, дорогой! Мамед и Савалан так же думают, как я.

Толстый Мамед, оттопырив нижнюю губу, скептически причмокивал, как бы подтверждая этим свое безоговорочное согласие с Баратом. Скупой на слова Савалан молчал, но по его хитроватому взгляду нетрудно было понять: знает, почему бригадир затеял такой разговор.

Еще перед уходом в горы Яков сообщил ему, что взял у коменданта Карачуна письменное разрешение подрывать пни аммоналом и прихватил с собой красноармейский вещмешок, битком набитый взрывчаткой.

— Начнем, Савалан? — Яков кивнул подрывнику. — А вы, друзья, — сказал он Барату и Мамеду, — спрячьтесь пока вон в тот отщелок.

Под пень заложили взрывчатку. Яков поджег короткий шнур, вслед за Саваланом бросился в укрытие. Едва спрятались, раздался взрыв, сверху полетели камни, дождем ударили по звонким промерзшим скалам. Пень был сорван с места и теперь лежал, перевернутый вверх корнями, подняв к небу скрюченные лапы, желтея на снегу расщепленной древесиной.

— Ай, Ёшка, ай, молодец! Смотри, какой хитрый! Зачем Барат будет работать, пусть аммонал работает.

— Нам с тобой тоже работы хватит, — вылезая из отщелка, проговорил Мамед. — Давай-ка бери топор, пошли греться.

Но Савалан остановил их, молча привязал заряд аммонала к самому переплетению корней. Минуту спустя снова раздался взрыв, пень разлетелся на куски. Пока Барат и Мамед разделывали его на дрова, Яков с Саваланом подорвали еще четыре пня.

Часа через два все подорванные пни были разделаны, дрова сложены в кучу. Их оставалось только связать и отвезти на ишаках и верблюдах вьюками по горным тропам вниз, к тому месту, куда могла подойти машина.

Дровосеки вдоволь наработались, когда в конце отщелка показался караван из семи ишаков и трех верблюдов. На переднем ишаке важно восседал Рамазан, подрядившийся заготавливать дрова вместе с отцом.

— Ай, как много вы нарубили дров! — удивился он. — Наверное, вам кто-нибудь помогал.

Довольный Барат рассмеялся.

— Правильно говоришь, Рамазан. С таким помощником, — похлопал он рукой по мешку с аммоналом, — скоро на Асульме ни одного пня не останется.

С удовольствием окинул взглядом большую гору дров и Кайманов. Для него жизнь как будто начиналась сначала. Опять он в бригаде со своими друзьями. Только и разницы, что на дороге им приходилось камни ворочать, а здесь пни. А пней в горах столько, что на заготовке дров можно заработать даже больше, чем на строительстве дороги.

Но как ни убеждал он себя, что доволен своей жизнью и работой, тоска не проходила. Не хватало размаха, не хватало сотен людей, которые бы трудились рядом, как это было в поселке, не хватало наряда пограничников, с которым можно было бы уйти, как когда-то, на скресток троп.

До самого вечера работала бригада: Рамазан то с отцом, то с Мамедом отвозили вьюками вязанки смолистой арчи в долину. Яков с Саваланом продолжали подрывать пни.

Стало уже смеркаться, когда Яков, выбивавший ломом гнездо под очередным пнем, увидел как раз то, что ему сейчас очень хотелось видеть. По горной тропе вдоль склона отщелка поднимался пеший пограничный наряд.

Впереди старшина Амир Галиев. Вслед за ним, на предусмотренной уставом дистанции, — красноармеец Ложкин.

— Салям! — приветствовал членов бригады Галиев. — Кто у вас тут начальник? Вы, что ли, товарищ Кайманов?

— Все начальники, — здороваясь, ответил Яков. «Обязательно тебе надо знать, кто начальник!»

— Удивляюсь, как это вам разрешил комендант пни взрывать, — продолжал Галиев. — На заставе не поймешь: то ли гранату рвут, то ли пень летит.

— Распоряжения начальства не обсуждают, — зная характер старшины, сказал Яков.

О работе заготовителей Карачун подумал. Район им отвел строго определенный — пограничникам нетрудно было разобраться, что к чему.

— Ну так что, кончать нашу музыку или разрешите продолжать? — пряча усмешку, спросил Кайманов.

— Продолжайте, — важно ответил Галиев. Помолчав, добавил: — Начальник заставы Логунов сказал, никто не снимал тебя с бригады содействия. Сегодня ждем «гостей». Пойдешь со мной в наряд к дозорной тропе Кайманова, в район скрестка трех отщелков. Время заступления — двадцать два ноль-ноль.

«Значит, есть еще ко мне доверие, — подумал Яков. — Никакие Павловские не смогли его поколебать».

Не пропустил он мимо ушей и то, что новую тропу, проложенную на Асульму, старшина назвал его именем. «Тропа Кайманова», «Отщелок Якова», «Ёшкин пруд» — эти названия прочно вошли в быт Даугана.

— Ну что ж, Амир. Рабочий день у нас вроде кончен. Дом наш близко. Пойдем чайку попьем, обсохнем малость — да и в наряд.

«Домом» он назвал одну из старых пещер, в каких когда-то курды выжигали уголь из горного клена. Для того чтобы не ходить каждый день в морозы по обледенелым и заснеженным карнизам в поселок, лесорубы приспособили гавах под жилье. В дальнем конце закопченной пещеры устроили постели — там было много сена; у входа обложили камнями место для костра, дым от которого вытягивало, словно в трубу, в узкую щель, поднимавшуюся между скалами.

Барат и Мамед приготовили ужин, угостили пограничников, легли отдыхать. Вскоре заснули и Савалан с Рамазаном. Дневная усталость давала себя знать.

Яков, сидя у костра, исподволь наблюдал за Амиром Галиевым. Он любил этого невысокого, плотного старшину-сверхсрочника с монгольским лицом, быстрыми движениями, цепким умом.

Обычно сам возглавлявший «базовцев», Кайманов сейчас был согласен и на роль младшего: не в том суть, кто начальник, главное — в доверии. Он здоров, полон сил, глаза зоркие, руки крепко держат винтовку. Но одна мысль не давала ему покоя: «Только ли Логунов прислал к нему Амира Галиева? Не в сером ли доме получил указание Галиев проверить, что делает бывший председатель поссовета, что говорит, с кем встречается?» Ну что ж, пусть проверяет. Ему скрывать нечего.

...Стараясь не терять из виду шагавшего впереди старшину, Яков внимательно смотрел по сторонам, изучал снежный покров. Временами поднимал голову, смотрел вверх, чтобы сориентироваться по ярким, мерцавшим в морозном воздухе звездам, спустившимся, казалось, к самым горным вершинам. Снег чистый. На тропах никаких следов, только темнеют при свете звезд завьюженные буранами ребра скал, да какая-нибудь арча, застывшая в зимней спячке, протянет с откоса темную лапу, мазнет, словно невзначай, хвоей по лицу. И снова все тихо в колдовском морозном блеске, в мглистом сумраке зимней ночи.

Когда проверили весь отведенный для охраны участок, укрылись под навесом скалы в отщелке, стали ждать. Ближе к утру погода переменилась. Из-за камня, закрывавшего вход в укрытие, высунулся белый язык поземки, подхваченный порывом ветра, ударил в лицо снежными иглами.

Наверху засвистел, завыл буран. Горы со стоном отозвались ему. И вот уже пошел он гулять по склонам и распадкам, выдувая из ущелий тучи снега, заметая перевалы и тропы.

Подняв воротник куртки, Яков одновременно нахлобучил шапку, натянул на голову капюшон брезентового плаща. Галиев и лежавший поодаль Ложкин тоже подняли воротники шинелей, замотали подшлемники, застегнули под шеей буденовки. Разгоряченные вначале быстрой ходьбой, все трое сейчас отчаянно мерзли, не зная, куда деваться от пронизывающего ветра.