Чёрный беркут

— Шаромыга ты и есть шаромыга, — накрывая Каип Ияса взятым с телеги мешком, сказал он. — Давай-ка руки. Хоть ты и шаромыжник, а веревочкой я тебя спутаю.

И он снова окинул взглядом горизонт. Теперь уже все небо затянули сизые тучи. Беспрерывно рокотал гром. Веяло сыростью. С запада приближался ровный гул: в каком-нибудь километре, надвигаясь сплошной стеной, хлестал ливень.

Продираясь напрямик, через заросли ежевики и шиповника, изо всех сил помогая коню, Яков чуть ли не на себе втащил телегу к небольшой площадке, широким карнизом уходившей за склон горы. Там был гавах — пещера, где они могли переждать бурю. Дождь настиг их у самого входа, зиявшего черной пастью. При блеске молнии Яков рассмотрел тоненький ручеек, струйкой выбегавший из пещеры.

Привязав вожжи к обломку скалы, он сбросил под навес узел с постелью, поправил брезент, которым укрылась сидевшая на телеге Ольга, посадил Каип Ияса у входа, стянул ему поясным ремнем руки и только после этого вошел в пещеру. Он знал, что у родника всегда можно встретить змей, фаланг, скорпионов. Навстречу вылетела из пещеры прямо под дождь сизоворонка, скользнула вдоль стенки ящерица. Перевернув несколько камней, Яков раздавил пытавшегося скрыться скорпиона, весело крикнул:

— Заходи, Оля! Сейчас костер запалим, будет тепло и сухо.

Пещера то и дело освещалась блеском молний. Гулко отдавались под сводами раскаты грома. Вовсю разгулявшийся дождь звучно шлепал мокрыми ладошками по плитняку.

Змей в пещере не было. Но не было и дров. Яков взял топор и, в одно мгновение вымокнув до нитки, принялся рубить ствол сухой арчи, который сразу же нашел в темноте, раздираемой вспышками молний. Притащив арчу в пещеру, нарубил щепы. Разгораясь, костер осветил гавах, отодвинул темноту, завешанную сверкающими нитями дождя. Яков зажег смолистый сук, поднял его над головой и еще раз осмотрел убежище.

По сравнению с водопадом, низвергавшимся сейчас с небес, родничок в глубине гаваха казался беспомощным. Но ливни приходят, размывают горы, сносят со склонов песок и камни, все крушат и ломают на своем пути и снова уходят. А родники, разбросанные по неисчислимым ущельям и распадкам, остаются. Это они постоянно дают влагу и жизнь людям и зверям, всему живому.

С детства приученный беречь воду, Яков относился к родникам, как к одушевленным существам. Всегда заботливо расчищал каждую влажную ямку, добирался до водоносного песка, начинающего вдруг шевелиться бугорками на дне прозрачной, как горный хрусталь, лужицы. Поэтому, хотя воды сейчас в горах был целый океан, Яков обрадовался этому скромному родничку, как будто только он один мог утолить жажду.

— Родник зовут Ове-Хури, — сказал он Ольге. — Вода Оспы... Курды говорят: попьешь этой воды, не будешь болеть оспой.

Заскрипела телега. Лошадь стояла у самого входа в пещеру и, понуро опустив голову, терпеливо мокла под дождем. Яков поднялся, выпряг ее, надел через упругие шелковистые уши торбу, похлопал по шее. Каурый с видимым удовольствием фыркнул в торбу и, покосившись на Якова повеселевшим глазом, принялся хрустеть овсом.

— Ну, Оля, будем устраиваться, — стаскивая с себя мокрую одежду и выжимая ее у входа, сказал Яков. — Слыхал я, дворяне краль своих в свадебные путешествия возят. Голову даю на отсечение, ни у кого не было такого путешествия, как у нас. Тут тебе и пещера, и гроза, еще и контрабандист в придачу.

Ольга расстелила на каменном полу пещеры кошму, сложила на нее пожитки, сверху накрыла буркой и принялась хлопотать у костра, разогревая коурму, устанавливая на камнях чайник с родниковой водой.

— Кроме шаромыги-контрабандиста есть еще и муж непутевый, — сказала она. — Надо бы в городе под крышей сидеть, так он с женой и хозяйством едва с горы не поплыл.

— А чем здесь не крыша? — присаживаясь на корточках к огню, улыбнулся Яков. Сильное тело его в отсветах костра бугрилось узлами мышц. Пар шел от мокрых рук и лица.

Для Ольги, конечно, вся эта обстановка непривычна, но она молодец: держится, виду не подает. Каип Ияс — курд, и то все прислушивается, что там делается снаружи.

— Что скажешь, Каип Ияс? Как дела? — обратился Яков к задержанному, развязывая ему руки.

— Плохи дела, яш-улы[14], — расправляя занемевшие руки, невесело ответил тот. — Большая вода пришла. — Плохо, очень плохо, ай как плохо! — Его желтое, сморщенное лицо казалось совсем растерянным.

Удары грома, гулко отдававшиеся в горах, заставляли Каип Ияса вздрагивать, постоянно оглядываться на темный, словно завешенный сверкавшими струями вход в пещеру.

— Помню, был такой дождь, — продолжал Каип Ияс. — Отары смыло водой, аулы смыло водой, поля смыло водой, утонуло много людей. Аллах наказал. Большое горе пришло...

«Да, зададут дел селевые воды, — подумал и Яков. — Наделают промывин в дороге, до Даугана не доползешь».

Он перевел Ольге смысл разговора с Каип Иясом, подал кочахчи миску с коурмой и чурек[15], сам тоже принялся за еду. Снаружи все настойчивее доносилось журчание ручьев по склонам, все усиливался гул потока, бушевавшего внизу.

— Такой ливень долго не продержится, вода враз сбежит, утром уж по сухому поедем, — сказал Яков.

Ольга, сначала боявшаяся Каип Ияса, уже освоилась и теперь смотрела на ходившего по горам с таким большим ножом человека «с той стороны» без видимого страха.

— Яша, может, ему еще дать поесть? Смотри, какой заморенный.

— Так он же не настоящий контрабандист, а шаромыжник. Такого корми не корми, все равно не в коня корм.

— Я — курд! — вдруг ударил себя кулаком в узкую грудь Каип Ияс, догадавшийся, что речь идет о нем. Глаза его заблестели лихорадочным блеском. Он быстро окинул взглядом пещеру, Якова, Ольгу, потом уставился в костер, как будто видел там что-то такое, чего другие не видели и не могли видеть.

— Эге, — подозрительно присмотревшись к нему, сказал Яков, — уже хватил терьяку. Когда только успел!

— Пусть он уходит, Яша, идет домой или в другую пещеру! — проговорила Ольга. — Разве можно ночевать в одной пещере с терьякешем?..

Яков улыбнулся:

— Он теперь спать будет. Из пушки пали — не разбудишь. Да и я рядом. Никакому терьякешу тебя в обиду не дам... Отец раньше интересовался, — присаживаясь к огню, продолжал он, — почему именно здесь, в погранполосе, живут курды? Ведь Курдистан гораздо южнее. И вот что он мне рассказал. Много лет туркмены часто делали набеги на соседнюю территорию, увозили девушек, угоняли скот. Правительство соседей и заселило курдами погранзону. Тогда уже курды стали делать набеги на эти земли, увозить женщин, угонять скот...

— Выходит, и ты — курд, — сказала Ольга. — Захватил меня врасплох, увез в свои горы.

— Назвать человека курдом — здесь большая похвала. Курды очень смелые люди. Помню, мы, мальчишки, когда шли в ночное, коней пасти, все норовили где-нибудь поближе к взрослым быть, а курдята заберутся в самую глушь, вроде этого Ове-Хури, и хоть бы что. Кошменку кинут на скалу, свернутся на ней и спят. Был у меня в детстве друг Барат, тутошний курд. Я с ним ко всему привык.

— Теперь и меня приучаешь?

Яков весело рассмеялся:

— Здесь, под крышей да с костром, на кошме, у мужа под боком привыкать нетрудно. В горах бывает и похуже.

Ольга промолчала, но Яков почувствовал ее неудовольствие. Это его несколько обидело, хотя он и понимал, что привычная для него с детства, самая обыкновенная обстановка, в какую они сейчас попали, кажется Ольге слишком суровой. Яков еще раз окинул взглядом пещеру и успокоился. Перед ним была самая мирная картина: полный жарких углей костер, на костре — тянувший свою уютную песню чайник; на закопченных камнях — миска с коурмой; в одном углу — постель для Якова и Ольги, в другом — кошма для Каип Ияса. Что еще надо? Конечно, Якову, пока не сдаст контрабандиста на заставу, спать не придется. Но все равно сидеть у костра, сухим и сытым, слушать шум дождя — любо-дорого! Не то что мокнуть на дороге, под открытым небом.