Чёрный беркут

— Ну как, Оля? — спросил Яков. — Поживем пока тут? А починим дорогу, под свою крышу на Дауган пойдем.

Ольга молча кивнула, взяла у Барата одну из курочек:

— Кто ж так птицу щиплет?..

— Ну вот и ладно, — с облегчением проговорил Яков.

К нему подходили и здоровались старые знакомые.

Некоторых он узнавал с трудом, других и вовсе не помнил. Но все это были люди из родного поселка, и Кайманов почувствовал, что теперь он по-настоящему дома. Столб сизого дыма струился над костром, вокруг которого уже раскинулись две палатки. Легкие волны тумана, поднимавшиеся от земли, стлались над ущельем. Вокруг замерли в молчании освещенные солнцем горы.

Хорошее место. Кстати, и Ольгу не нужно будет оставлять одну с незнакомыми людьми в незнакомом поселке. Да и на работу далеко не ходить: вылез из палатки — и вот она, размытая ливнем дорога.

Яков взял кирку и лопату, снял все свое имущество с телеги и, оставив Ольгу хозяйничать у костра, погнал лошадь к видневшемуся под горой карьеру. Он знал, что значит строить дорогу. Норма — десять арб гальки в день. Их надо накирковать в карьере, насыпать в телегу, привезти и сгрузить. Конечно, хорошо бы сначала поехать в поселок, увидеть родные места, побыть на могиле отца, обойти Дауганскую долину. Но сейчас уезжать нельзя: каждая пара рук — золото. Задерживаются грузы, простаивает транспорт. Не раз приносил он отцу обед к этому ущелью. А теперь — сам дорожник.

Когда Яков с телегой гравия вернулся к дороге, Барат на ломаном русском языке что-то рассказывал Ольге, кажется, про охоту. Ольга внимательно слушала.

— Барат на охоту пошел! Да? — ткнул Барат пальцем себе в грудь.

Ольга молча смотрела на него.

— Один курочка стоит! Да? — продолжал Барат. Сдвинув на затылок свою вязаную шапочку, он почесал густой ежик волос. — Маленький ребятишка делал!..

— На гнезде, что ли, сидела? — спросила Ольга.

— Во-во-во! — обрадовался Барат.

— И ты стрелял?

— Ай, зачем стрелял? Что ты! Петушков наловил. — Барат даже головой замотал. — Барат никогда не стрелял. Барат никогда ружье в руки не брал. Ножик — харашо, ружье — плохо. Маленький ребятишка стрелять нельзя! Маленький ребятишка любить надо!

И, вгоняя Ольгу в краску, Барат добродушно подмигнул ей, давая понять, почему он рассказал, как один «курочка ребятишка делал» и почему «ребятишка любить надо, а не стрелять».

— Ну и что? — отворачиваясь, чтобы скрыть смущение, спросила Ольга.

— Большой петушок надо стрелять, — заговорщически сказал Барат. — Зачем много-много курочек бегал?

«Эк тебя разобрало с остротами», — недовольно подумал Яков.

— Эй, Барат, — сказал он, — на такого петушка, как ты, полпуда соли надо: дроби жалко.

— Ай, Ёшка! — послышалось в ответ. — Для тебя и пуд соли не жалко!..

Ольга как будто не обратила внимания на их пикировку. А Яков дал себе слово не отходить от нее, шутками там или байками повеселить жену.

Но ни поработать всласть, ни побыть с Ольгой в этот день Кайманову не удалось.

Едва они всей бригадой сели обедать, расхваливая новую повариху, на дороге показались два пограничника с «заводным» конем: красноармеец Шаповал и командир отделения Галиев, Оба спешились, пожелали обедавшим доброго аппетита, после чего Галиев щелкнул каблуками, официально доложил:

— Товарищ Кайманов, начальник заставы за спасение его жены и задержание нарушителя объявляет вам благодарность и приглашает к себе.

Яков посмотрел на Ольгу.

— Большая честь, — сказал он. — Придется, Ольга Ивановна, нам с тобой ехать.

— Поезжай, Яша, один, — ответила Ольга. — Я с твоими друзьями побуду.

ГЛАВА 4. НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

Привычный к горам конь легкой рысью несет Якова вслед за Галиевым и Шаповалом. Дорога, петляя по склонам, ведет на подъем. Уже через полчаса пути чище и прохладнее стал воздух.

Там, где свисает с карниза куст ежевики, — родник. У родника Яков и Барат еще в детстве ловили диких курочек. Привезут отцам, работавшим на дороге, обед, а сами в горы. Расставят силки и на каком-нибудь паласишке или кошменке лягут спать спина к спине, чтоб теплее было, да еще дерюжкой прикроются — любо-дорого! На рассвете слышат: «чир-чир-чир!» Летят! Смотришь, попадется одна-две. Тут уж и охота веселей. На этот случай у них и клетка из тонких прутиков припасена. Самочку — в клетку, и снова — к роднику. Курочка в клетке — петушок обязательно прилетит. До тех пор будет вокруг клетки бегать, пока в силки не попадет. Не было случая, чтобы петушок, бегая вокруг клетки с курочкой, в силки не попал...

Яков тяжело вздохнул. С наслаждением бы он сейчас отправился на охоту. Пострелял бы архаров или козлов, а то силками курочек наловил. Отец, тот даже в поле ружье брал. Мало ли какой случай? Волков в горах полно. Есть и барсы, и леопарды...

Мерно рысит конь, временами пофыркивает, встряхивает головой, отгоняет мух. Поворот за поворотом бежит навстречу дорога. Наконец, вильнув последний раз, прямой стрелой вонзается в долину Даугана.

От волнения Яков привстал на стременах: перед ним — раскинувшийся вдоль дороги родной поселок. Глинобитные домики под купами деревьев, пыльные акации, чинары, карагачи, сомкнувшие над дорогой свои кроны.

Мало в поселке воды. Нет вдоль дороги арыков. Пересохла даже лужа, где всегда возле бетонной колоды полно было лягушек.

Яков пустил коня шагом. Припомнив место, откуда провожал в последний путь отца, свернул к поселковому кладбищу.

Как и раньше, кладбище заботливо огорожено глиняным дувалом, чтобы не тревожили мертвых звери или скот.

Сойдя на землю, Яков оставил коня возле выросшей у ворот кладбища акации, прошел за ограду, увидел в глубине сложенный из плитняка обелиск. На обелиске — дощечка с аккуратно выжженной надписью:

«Григорий Яковлевич КАЙМАНОВ — член Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Родился в 1884 году.

Вениамин Фомич ЛОЗОВОЙ — врач. Родился в 1896 году.

Погибли в борьбе с врагами Советской власти в 1918 году.

Пусть земля будет вам пухом, дорогие товарищи».

Горькое чувство вины перед отцом и доктором сжало сердце Якова. Из далекого прошлого появилось искаженное горем лицо голосившей по покойнику матери. Вот и пришел он к холодным ногам...

«Береги мать... Ты ни в чем не виноват. Прощай, Глафира!» — будто слышал он родной голос.

Яков стоял у могилы и машинально перечитывал выжженные на табличке слова. Люди не забыли отца и молодого доктора, сберегли их могилы.

— Начальник заставы Карачун велел обелиск сделать, — сказал Галиев. — Уважение к живым, говорит, начинается с уважения к памяти мертвых. Приезжал комиссар из округа, беседу проводил о твоем отце.

— Откуда комиссар знает отца?

— Брат у него с твоим отцом похоронен. Их тогда в один день расстреляли.

«Значит, точно. Здесь Василий Фомич», — подумал Яков.

Постояв еще несколько минут, он в глубокой задумчивости вышел с кладбища.

До поселка ехали молча. Каждый дом, каждый переулок, акация или чинара — все отзывалось в сердце щемящей болью. Вот и камень-валун у дороги. В детстве казался громадным, а оказывается, самый обыкновенный, не больше стола. Вот почтовая станция. Так и кажется, что сейчас откроется дверь и выйдет из нее лечивший Яшку конюх Рудометкиных — Али-ага. Но улицы пустынны: все жители то ли в горах, то ли в поле. Лишь по окрестным склонам лазят мальчишки да лениво тявкают в поселке собаки. Цокот копыт, далеко разносившийся в долине, стал громче и ближе, отдаваясь от стен домов, словно сам поселок приветствовал Якова.

У бетонной колоды, обложенной вокруг каменными плитами, лошади замедлили шаг, потянулись к воде.

— Можно напоить, — сказал Галиев. — До заставы рукой подать. Коней сюда гоняем, поим из кяризов.

Яков промолчал. Он-то лучше Галиева знал, что это за колода. Бетонную колоду, из которой пили кони, верблюды и овцы, делал его отец. Огромными плитами, аккуратно пригнанными друг к другу, выложил он площадку вокруг колоды. Время нисколько не тронуло его работу. Знал Яков и кяризы — с десяток протянувшихся цепочкой колодцев, соединенных подземной галереей. Под сводами галереи тонким ручейком течет чистая родниковая вода. Чем дальше в горы, тем глубже колодцы, выстроившиеся вдоль дороги. По каплям собирается вода в галерее, стекает в бассейн, из которого подведена к бетонной колоде трехдюймовая труба с вентилем.