Передаю цель...

Он слышал, как сзади и слева заработал пулемет, прикрывавший его командный пункт, как вел за его спиной огонь снайпер Мансуров, но в то же время отмечал про себя, как все реже доносились выстрелы оттуда, где еще полчаса назад на шестом рубеже были басмачи.

Прошло еще минут пятнадцать. Все стихло. С бандой было покончено. Часов в 18 левофланговое наблюдение донесло, что видит группу басмачей в пятнадцать — двадцать человек пешими и на верблюдах, пробирающихся низиной; по ним открыли пулеметный огонь, но ни пешком ни на конях преследовать последнюю горстку оставшихся в живых бандитов не было никаких физических сил.

Исход боя решил удар пулеметчиков во главе с помполитом Масько, зашедшего во фланг становищу бандитов. На поле боя насчитали девяносто шесть трупов врагов, среди них проводники и верблюдовожатые опознали всех трех главарей бандгруппы — Ахмед-Бека, Дурды-Мурта, Бады-Дуза. С басмачеством в Средней Азии было покончено. Мелкие группы разбежавшихся по пескам бандитов выловили в течение полугода.

Дорого заплатил за эту победу отряд Масленникова, навсегда оставив в пустыне восемнадцать боевых товарищей. Среди них — командира ударной группы Самохвалова, командира артиллерийской батареи Кравченко, секретаря партбюро полка Быбу, инструктора политотдела Карпова и еще двенадцать командиров и рядовых бойцов, отдавших свои жизни во имя победы советского строя.

В Музее Погранвойск СССР в центральном экспозиционном зале и сейчас висит алое бархатное знамя, на

котором

ТАНК ЛАЛЛЫКХАНА

В Берлине на постаменте Славы стоит советский танк Т-34. На нем надпись: «От Лаллых Ханова». Этот танк прошел с боями по русским, белорусским, польским и немецким землям, неся на своей броне имя туркменского колхозника Лаллых Ханова.

В наше время судьбы многих людей, особенно старшего поколения, настолько переплетаются с судьбами края, родной страны, что в них подчас находит отражение сама эпоха.

Я знал о том, что в одном из пограничных аулов Туркмении живет человек, отдавший в годы войны шестьдесят тысяч рублей на строительство танка. Невольно думалось, что Лаллых Ханов, или, как его все привыкли звать, Лаллыкхан, — знатный хлопкороб. В действительности дело обстояло иначе…

Из погранотряда в аул Душак к Лаллыкхану мы выехали с комендантом участка майором Владимиром Архиповичем Заевым. Когда прибыли на место, нам сказали, что Лаллыкхан несколько раз уже звонил по телефону и, несмотря на позднее время, ждет нас у себя.

— Ну что ж, — сказал майор, — долг гостеприимства в Туркмении — самый высокий долг. Не будем нарушать обычай.

Пропетляв несколько минут по ночным улицам аула, водитель остановил машину у дома, во дворе которого горел свет. Это Лаллыкхан распорядился повесить к воротам переноску с пятьсотсвечовой лампой, чтобы нам виднее было ехать.

Хозяин дома, высокий и статный туркмен почтенного возраста, подтянутый, как молодой джигит, в тонком халате и коричневой папахе — тельпеке, встречал нас у ворот. В просторной комнате, устланной коврами, на мужской половине дома собрались гости, друзья, соседи. Началась церемония знакомства, приветствий, взаимных вежливых вопросов о делах, о здоровье. Хозяин вскоре всех пригласил ужинать.

После того как собравшиеся отдали должное угощению, мы попросили Лаллыкхана рассказать о себе.

— Ай, что я могу сказать? — явно затрудняясь, ответил Лаллыкхан. — Все воевали, все сдавали, что могли в фонд обороны. Обо мне, о наших людях вы, наверное, все уже знаете…

Нам, конечно, было известно, что в Туркмении не один Лаллыкхан внес крупную сумму денег в фонд обороны, что жители республики собрали более трехсот сорока трех миллионов рублей на строительство танков и самолетов, отправили на фронт в действующую армию свыше двухсот вагонов разных подарков, сшили и передали Красной Армии более полутора миллионов пар белья и теплой одежды, что многие, работая днем в трудбатальонах, шли ночью на станции грузить эшелоны, что рабочие вагоноремонтных заводов разбирали потолки в своих домах, только бы отремонтировать в срок теплушки, в которых солдаты поедут на фронт, что женщины Туркмении в первые же дни Великой Отечественной войны сдали Родине семь тысяч килограммов серебряных и золотых монет и украшений.

Но нам было также известно и то, что сидевший перед нами Лаллыкхан не только отдал все, что имел, в фонд обороны, но и на протяжении всей жизни: в период гражданской войны, борьбы с басмачеством, становления Советской власти и пограничной службы в Средней Азии, не жалел самой жизни во имя блага своей Родины.

— Что я могу о себе сказать? — повторил Лаллыкхан. — Живу, как все. Таких много…

Не сразу и с трудом выспрашиваем у него основные факты и вехи долгой, насыщенной событиями жизни.

Родился он здесь же, в ауле Душак, в тысяча восемьсот девяносто девятом году. Отец работал у бая на водяной мельнице, умер рано, в девятьсот десятом году. Семья — мать, три сестры. Сам Лаллыкхан, которому едва исполнилось одиннадцать лет, — один мужчина в доме. Все работали у баев, обрабатывали свой приусадебный участок — мелек, недоедали. В шестнадцатом году, после великой засухи, наступил голод.

— Трудно было, — вспоминал Лаллыкхан. — Ай, думаю, пропадем совсем. Надо поступать на работу, зарплату получать. Поехал в Чарджоу, стал с бригадой заготавливать саксаул, грузить на платформы. Год проработал. Слышим — революция. Какие- то такие меньшевики с англичанами-интервентами в Ашхабаде, а большевики — в Чарджоу… Сделали собрание. Приезжал русский, доклад делал. Теперь, говорит, новый закон. Земля — ваша. Байской команды нету. Кто хочет к большевикам, давай к нам. Сам Владимир Ильич Ленин приказал организовать Казанский полк, бороться за Советскую власть!

Дали нам винтовки, стали обучать. Командиром полка назначили Соколова, комиссаром — Гинзбурга Александра Григорьевича.

Лаллыкхан показывает фотографию командира. С карточки смотрит спокойное лицо молодого человека в военной форме. Невольно приходит мысль, что в те времена и Лаллыкхану было не тридцать и даже не двадцать лет. Едва достигнув юношеского возраста, прошел он в кавалерийских атаках и боях с бандитами по всей Туркмении, от Чарджоу, Байрам-Али и Каахка до Ашхабада и Геок-Тепе.

— Погибли командир и комиссар, — проговорил Лаллыкхан. — Жалко. Хорошие были люди… Полк принял Сергей Прокопович Тимошков… (Память у Лаллыкхана на имена, факты, фамилии исключительная.) Против нас — английские интервенты, бандиты, байские прихвостни. Всех победили. Шестого февраля двадцатого года большевики взяли власть. Наш Казанский полк направили в Мары, из него выделили специальный эскадрон в распоряжение ЧК. Стали налаживать охрану границы. Мне сказали: «Будешь, Лаллыкхан, служить в ауле Килата». Ладно, думаю, надо служить. Еды мало, сил мало, басмачей много. Сейчас люди забыли даже имена тех главарей, а тогда скажи: «Бердылерхан, Хозоулухан, Бердымурад, Алаун-хан», — рука сама за рукоятку сабли хватается… Аулы грабят, вокзалы грабят, поезда грабят. Неделю, другую за ними гоняемся, с коней не слезаем. Конь у меня Малеатгуш был, по-русски «Соломенный цвет». Любого бандита догонял!.. Когда в Душаке комендатуру организовали, два бронепоезда прислали — сразу легче стало… Комендантом, помню, Матузенко был. Почти все пограничники были с Украины. Ай, думал я, уже хорошо знаю русский язык. А тут совсем новые слова появились: «якый» да «такый» — вроде на «такыр» похоже. «Пишов» да «пришов», «чуешь», «робышь», да еще «кажу». Зачем, спрашиваю, говоришь «кажу», а ничего не показываешь?..

Лаллыкхан смеется. Говорит он по-русски бойко, хоть и с акцентом, и, уж конечно, отлично понимает значение русских и украинских слов.