Кара-курт

Яков вместе с Сюргуль вышел из комнаты.

— Ай, джанам Сюргуль, — сказал он проникновенно, — что хочешь проси в награду. Очень ты нам помогла этого опасного нарушителя поймать! Дежурный, — крикнул он. И когда появился дежурный Остапчук, приказал: — Там я велел продукты отнести нашей дорогой Сюргуль. Проверь лично, чтобы все было, и чтоб не одну, а две пачки зеленого чаю положили.

— Ай, Ёшка, не надо мне никакой награды. Я ведь не за награду тебе про воровского человека сообщила, — несколько смущенно сказала Сюргуль.

Сказала и призадумалась...

Переполненный людьми город как будто специально отвел текинский базар, для того чтобы там собиралось одновременно все его население. Огромная толпа, мелькающая в толпе военная форма, инвалиды в тени лотков, рыночных павильонов... Инвалиды на костылях и без костылей, многие в бинтах, зачастую несвежих.

Все что-то кричат, предлагают старые вещи. Над базаром стоит несмолкаемый гомон.

Тут и там попадаются двухколесные тележки, проезжают арбы, пылят машины, пробираются через непрерывно движущуюся волнующуюся толпу важные всадники верхом на ишаках.

Кайманов в форме железнодорожника с клеенчатой сумкой в руке, старшина Галиев, запыленный и прокопченный, как настоящий контрабандист, — ни дать ни взять бродяга-зимогор, и старый Али-ага, которого Яков уговорил поехать с ним, с трех сторон блокировали пробиравшегося сквозь толпу Имам-Ишана.

Спустя часа полтора, когда они уже несколько раз обошли базар, так ничего не добившись, Али-ага запросил пощады:

— Я уже не могу, Ёшка, так много ходить: наверное, старый стал. Сяду, пожалуй, немножко в тень, может, увижу, где Махмуда-Кули, скажу тебе. А ты иди к охотникам, там посиди. Наверно, тебя с твоим ростом и левой рукой без пальца человек десять уже засекли, вот и не выходит Махмуд-Кули.

Ничего другого не оставалось, как согласиться со стариком, но они еще некоторое время бродили по базару, битком забитому народом. День шел на убыль, а сотни людей, что-то продающих, что-то покупающих, по-прежнему сновали во всех направлениях. Разноголосый крик и шум, гомон на всех языках и всюду — пустые рукава, брючины, заткнутые под поясной солдатский ремень, костыли, палки, головы, обмотанные бинтами, руки на перевязи. Война и здесь смешала все, изувечила тела, изломала судьбы.

Махмуда-Кули нигде не было. Яков в своей железнодорожной форме изнывал от жары. Сильно хотелось пить, но он терпел и только посасывал время от времени кусочек каменной соли, чтобы не так уставать. У любого курда или туркмена обязательно есть в специальном мешочке каменная соль, чаще всего от употребления принимающая форму шарика или яйца. Соль задерживает влагу в организме, испарение не ослабляет человека. Яков никогда во время жары не пил воду стаканами, поэтому обычно на самом солнцепеке чувствовал себя сносно, но сейчас самочувствие у него от неудачи было самое скверное. Он зашел в заднюю комнату «Общества охотников», членом которого состоял, там переоделся в пограничную форму, направился в штаб управления войск доложить полковнику о постигшей их неудаче, заодно выяснить, зачем вызывал его к себе начфин.

Полковник тоже был в штабе, ждал его в одной из комнат. Между ними произошел весьма неожиданный для Якова разговор.

Выслушав доклад Якова о безрезультатности поисков Махмуда-Кули, Аким Спиридонович подвел его к окну, присел немного и заглянул в рот.

— А ну-ка, покажи зубы, — сказал он.

— Да что вы, товарищ полковник, зубной врач, что ли?

— Ты сначала показывай зубы, а потом уже мне их заговаривай.

Обозленный неудачей на текинском базаре, Яков вспылил:

— Простите, товарищ полковник, но мне сейчас не до шуток.

— Никто с тобой не шутит. Показывай золотую коронку...

— Какую золотую коронку?

— Золотую коронку на зубе или золотой зуб.

— В жизни у меня не было золотых коронок!

— А краги носил?

— Терпеть их не могу. Хожу по форме, в сапогах. Что вы мне какие-то странные вопросы задаете?

— Где был вчера вечером от девятнадцати ноль-ноль до двадцати одного?

— Проверял наряды на заставе Большие Громки. Это зафиксировано в пограничном журнале.

— Вот и хорошо, что зафиксировано! Гора с плеч. А я уж думал, чем черт не шутит? Ишь, сволочи, что делают! На честного человека такой поклеп. Скажи начальнику заставы, пусть сделает выписку из журнала и мне пришлет.

— Да что случилось-то?

— На вот, читай...

Артамонов протянул ему замусоленный листок бумажки. На бумажке написано:

«Вчера в восемь часов вечера высокий пограничник с золотым зубом, в крагах, хорошо говорит по-курдски, вошел в мой дом, приставал к моей жене. Мне угрожал: «Если будешь сопротивляться, обеспечу десять лет». Зовут пограничника Кара-Куш, он не первый раз уже так делает». Подписи не было.

— Так это анонимка, товарищ полковник. Мало ли у меня «друзей»! Сегодня задержанный Имам-Ишан почище сказал: вроде Клычхан со своей братией охотятся за мной, хотят убить.

— Клычхан? — полковник присвистнул. — А что? Очень может быть. Уж больно ты неудобная для наших врагов фигура, — продолжал полковник, — следы читаешь, как книгу, — это раз, на любом среднеазиатском языке говоришь — два, знаешь всю эту братию — главарей контрабандистов — три, первоклассный стрелок — четыре. По их расчетам, стоит тебя оклеветать — и Кара-Куш, старший лейтенант Кайманов, выключен из игры. Уже вроде бы им и жить легче. Ну, ладно. А пока что как хочешь, а достань мне хоть из-под земли твоего старосту проводников-переправщиков, как его?

— Махмуда-Кули, товарищ полковник.

— Ага, Махмуда-Кули. Его обязательно надо найти, тогда вся переправа будет в наших руках: брать этих самых «пассажиров» будем тепленькими тихо, спокойно, без хлопот.

Полковник отпустил Якова, посоветовав еще зайти к начфину.

Начфин — пожилой, с виду очень штатский человек, чего не могла скрыть военная форма, — встретил его спокойным взглядом поверх очков.

— Я вас пригласил, Яков Григорьевич, — сказал он, — чтобы устранить маленькую неувязку. Не помните ли вы, какая получилась сумма в вашей бригаде, когда вы пересчитали отобранные у бандитов деньги?

Яков достал записную книжку, открыл нужную страничку:

— Двести пятнадцать тысяч триста сорок рублей. А в чем, собственно, дело?

— Должен вас огорчить, — так же спокойно продолжал начфин, — ошиблись вы ровно на сто тридцать рублей. Другие бригады считали точнее. В вашей пачке при точном пересчете двести пятнадцать тысяч двести десять рублей, а по всем документам проведена указанная вами сумма — двести пятнадцать тысяч триста сорок рублей. Придется вам собрать со всех счетчиков и доплатить.

Кайманов молча достал бумажник, положил на стол сто тридцать рублей из только что полученной зарплаты, ни слова не говоря, направился к выходу: «Надо же к двум миллионам всех конфискованных денег добавить еще почти полторы сотни из собственной зарплаты!»

— Одну минуточку, — остановил его начфин. — Вот здесь распишитесь. В следующий раз советую считать точнее.

Не в самом веселом настроении вышел Кайманов из штаба войск, остановился на крыльце с ощущением приближения еще какой-то неувязки. Стоит только пойти темной полосе, будто шлюзы прорвет. Сыплется на голову одно за другим. Поистине — пришла беда, открывай ворота.

Увидев с крыльца, что к нему спешит, пробираясь сквозь толпу, знакомый охотник, Яков подумал: «Что еще?»

— Ай салям, салям, Ёшка! — приветствовал его собрат по благородной страсти. — Иди скорей, тебя срочно председатель к себе зовет.

«Председатель Охотсоюза — верный человек, зря тревожить не будет». Яков остановил первую попавшуюся машину, попросил шофера быстренько доставить его на текинку.

В задней комнате Охотсоюза, откуда не раз начинали свои операции пограничники в таком людном месте, как базар, Кайманова дожидались утомленный аксакал Даугана Али-ага и под стать ему, среднего роста, сухой и жилистый старик, со спокойной и даже величавой осанкой, внимательным взглядом.