Кара-курт

— Яков Григорьевич придумал. Терзает. Забудь, говорит, Амир, что ты кадровый пограничник. Ты степняк, житель гор и пустынь, проводник нарушителей и контрабандистов, самая темная личность. Что ты, говорит, ходишь строевым? Походка у тебя должна быть, как у шакала, вороватая, с оглядкой... Стричься и умываться не смей! Вторые сутки меня, как селедку, полынным дымом коптит... еще и нюхает, так ли я пахну? Когда буду, говорит, тебя за десять метров против ветра по запаху узнавать, вот тогда, значит, довел до кондиции. Так и живу: Фаиза в комнату не пускает, в коридоре ночую...

— Ну что ж, старшина, — рассмеявшись, сказал Самохин, — служба иной раз и не таких жертв требует. Артистом быть — дело не простое.

— Яков Григорьевич так же говорит. Но от этого-то не легче!

Амир был настолько поглощен своей новой задачей, что у него как будто поубавилось обычной подозрительности. Выглядел Галиев не столько строгим, сколько обиженным. Может быть, таким он лишь казался Андрею в своем новом, не обычном для него виде.

— Амир Абдуллович, — проникновенно сказал Самохин. (Галиев весь внутренне подобрался, приготовился слушать.) — Для дела совершенно необходимо, чтобы мой коновод Оразгельдыев и с вашей стороны тоже почувствовал бы доверие.

Галиев ничего не ответил, отвернулся, с застывшим лицом стал смотреть куда-то в сторону. На скулах его заходили желваки. Пауза затягивалась.

— Эх, товарищ старший политрук! — вздохнув, наконец отозвался Галиев. — Сижу я тут в своих сенях, сам про себя думаю: «Наверное, плохо ты служишь, Амир. Раньше, когда моложе был, лучше служил, доверяли тебе»... Товарищ старший политрук! Ведь когда Яков Григорьевич Кайманов с молодой женой из Лепсинска, где в ремонтно-дорожной бригаде работал, на Дауган вернулся, Амир Галиев уже отделением командовал, у Якова Григорьевича, гражданского, документы проверял. Комендант майор Карачун Амира Галиева на самые трудные участки посылал, самые сложные задания давал. Начальник войск генерал Емельянов восемнадцать благодарностей объявил, одиннадцать ценных подарков дал. Взысканий — ни одного не имею. А вот теперь...

Галиев снова тяжело вздохнул, замолчал.

— Да что теперь-то?

— А то, товарищ старший политрук. Сижу я у костра и думаю: «Наверное, плохо ты, Амир, служишь: начальники операцию ведут, а тебя в стороне держат». Пока я тут сам, один, полынным дымом коптился, кое-что понял...

Самохин рассмеялся, обнял Галиева за плечи, встряхнул его:

— Так ведь надо было, чтоб не верили, кое-кто мог подумать, все начальники заодно, значит — операция. Правильно и меня, и Оразгельдыева на подозрении держал. А сейчас и обижаться ни к чему, и на Оразгельдыева давить не надо.

— Как на него давить, когда он сбежал?

Самохин насторожился:

— Как сбежал?

— Очень просто. Сел на коня и ускакал. Гнались за ним — не догнали. Попробуй достань вашего Шайтана.

— Когда сбежал?

— Два часа назад.

«Два часа назад бригадный комиссар Ермолин отпустил меня домой на Дауган и об этом происшествии еще не знал».

— Насколько мне известно, ваше задание сложное, — меняя тему разговора, сказал Андрей. Теперь-то он понял, к чему весь этот маскарад старшины. — Дурсун вас уже видела в этом наряде? Как показался ей?

Польщенный Галиев улыбнулся:

— Как говорили, так и показался. Прошел мимо мазанки, она у окна стоит. Увидела, глаза от удивления чуть не выпрыгнули. К окошку так и прилипла.

— Узнала?

— Еще как узнала! Руками в решетку вцепилась и держит...

— Все-таки, старшина, в вашем решении большой риск, — сказал Самохин. — Надо быть очень осторожным.

— Что делать, товарищ старший политрук, без риска не обойтись... Постараюсь...

— Где сейчас старший лейтенант Кайманов?

— Должен быть в канцелярии. Там у него двое из бригады содействия. Яков Григорьевич тоже ведь мается: никак не найдет переправу. Очевидно, есть она на нашем участке. Проводников знаем, даже видели, как ходят, а старосту проводников, кто с самим шефом связь держит, через границу всякую сволочь переправляет, поймать не можем. Наверняка один или два прорыва уже было. Боимся, не прошел ли Белухин. Здесь у него с бандой Аббаса-Кули сорвалось, за кордон обязательно пойдет, там будет воду мутить...

Распрощавшись со старшиной, Андрей направился в канцелярию комендатуры.

В комнате, куда обычно приглашали гражданских посетителей, он увидел знакомого уже чабана Ичана Гюньдогды, с ним еще одного, темноволосого и темноглазого, мужественного парня, то ли курда, то ли туркмена.

Кайманов был у себя и так встретил Андрея, словно знал: Самохин придет и придет именно сейчас.

— Ну что, замполит, обстановка, говоришь, осложнилась? А все из-за твоего Оразгельдыева. Честно говоря, не очень-то представляю, как оно дальше все это дело пойдет...

— Для меня это тем более неожиданность, — честно признался Андрей, — я уж думал, что взял Оразгельдыева в руки.

— Взял, да перехватили другие...

— Как все это произошло? — спросил Самохин, которому, так же как и Кайманову, было небезразлично, при каких обстоятельствах сумел удрать Оразгельдыев.

— А вот сейчас очевидцы расскажут. Одну минуту. — Яков вызвал дежурного сержанта Белоусова и, когда тот вошел, плотнее прикрыл дверь, проверил, нет ли кого под окном канцелярии.

— С наступлением темноты, — сказал Кайманов, — вы лично, Белоусов, смените вашего земляка Изосимова у двери комнаты Дурсун. Идите к начальнику боепитания, он выдаст вам четыре обоймы холостых патронов. В восемнадцать часов явитесь на инструктаж, а сейчас пригласите сюда чабана Ичана и Аймамеда Новрузова.

Ответив привычным «Слушаюсь» и повернувшись налево кругом, Белоусов вышел. В канцелярию вошли живой, быстрый Ичан и его товарищ, плотный и сильный парень — как понял Андрей — Аймамед Новрузов.

Самохин поздоровался за руку с Ичаном и Аймамедом, предложил сесть.

— Вот старший политрук хочет узнать, как это все произошло, — сказал Кайманов.

На счастье Андрея, оба гостя отлично говорили по-русски.

Ичан вскочил со стула, в волнении пробежал несколько шагов по комнате.

— Не могу говорить, товарищ старший политрук! Этот Оразгельдыев опозорил весь наш род. Пускай Аймамед сам скажет! Я не могу!

— Работал я на шоссе, ремонтировал покрытие, — начал Аймамед. — Смотрю, человек на дороге. Далеко! Машины мимо едут, он руку не поднимает, идет, потом взял и свернул в отщелок. Я — за ним. Километра три гнался. Потерял. Вижу: знакомый чопан Ичан Гюньдогды отару пасет. Побежал к нему, спрашиваю: не видал тут мужчину с бородой, в сопки к границе пошел? Ичан туда-сюда — нет следа! Давай искать. Беги, говорит, прямо к двум камням, у арчи, рядом с гулили, оттуда далеко все видно. От границы отрежешь, а я по следу пойду, с двух сторон его и возьмем. Смотрю, едет по дороге Оразгельдыев. Сам на сером коне. Буланого в поводу держит. Мало ли военных на конях ездят? Поздоровались. Вон, говорю, у той скалы — подозрительный человек к границе пошел, мы с Ичаном след искали, найти не могли.

Он еще спросил, у какой скалы. Поскакал туда, бородач прямо с карниза в седло на заводного коня, карабин с Ораза сорвал — и обоих поминай как звали.

— Ладно, — сказал Кайманов. — Оразгельдыевым займемся сами, вам двоим пора выполнять свое задание. Пройдете вместе со старшим политруком мимо окошка Дурсун так, чтобы она вас увидела. Андрей Петрович покажет на окошко, вы оба, вроде бы незаметно, кивнете головой. Смотрите, делайте все, чтобы выглядело натурально. Можете просто оглянуться на окошко, больше ничего делать не нужно. Пока отдыхайте. В восемнадцать часов мы со старшим политруком вас вызовем...

Когда Ичан и Аймамед вышли, Кайманов положил руку на плечо Самохину, негромко сказал:

— Я тебе, Андрей Петрович, полностью верю, знаю, что в этой истории твоей вины нет. Но кое-кто землю роет, чтобы, лягнув тебя, повыше взлететь. Давай-ка звони полковнику Артамонову. Он в курсе всех наших дел, но лучше, если ты сам с ним поговоришь.