Ты умрёшь завтра

     — Мне не нужны были его работы, мне нужно было узнать о нем, — последовал спокойный ответ. — О нем, и о том, как он работал. А больше всего информации такого рода я мог почерпнуть только из сербских источников, потому что сербы его чтят, как национального героя. Потому и выучил язык. В сущности, Никола важен мне не своими открытиями, а тем, что эти открытия возможны, если следовать пути… я бы назвал этот путь «контактное знание». Я просто увидел в прошлом свой прототип, и понял, что двигаюсь в верном направлении. Наше с ним восприятие мира схоже, а может и — идентично.

     — Но почему ты в этом уверен?

     — Потому что однажды он сознался: «эти изобретения сделал не я».

     — Что это значит?! — поразился Петр.

     — Это значит то, что он ничего не изобретал, — растягивая слова, словно говорил с младенцем, пояснил Никодим. — То есть не изобретал в том смысле, как люди себе это видят. Никола не придумывал новое, по крайней мере не стремился к этому, он искоренял несуразности мира, то есть следовал закону гармонии. Подумай сам, любая Машина не может работать, если она не гармонична. Ведь Машина — сложная система взаимодействия отдельных сущностей, и если эти сущности между собой не в гармонии, они не смогут функционировать единой системой. По большому счету, любое гениальное изобретение — всего лишь искоренение дисгармонии. Проблема в том, что гармонию и ее отсутствие видеть, осязать и тем более понимать может далеко не каждый. В обычной практике исследователь идет к гармонии через опыт, мелкими шажками, как ребенок, учащийся ходить. Человечество столетиями накапливает опыт понимания гармонии. Сила пружины, сила гравитации, сила огня, сила пара, сила сгораемых нефтепродуктов… — сколько прошло тысячелетий, прежде чем человечество прошло такой незначительный путь в изобретении двигателя внутреннего сгорания? Но природа время от времени дает человечеству шанс, она порождает сознание, способное к иному восприятию. Эти сознания становятся поворотными точками развития научного прогресса…

     — Как Никола Тесла, — догадался Петя.

     Никодим кивнул.

     — Ну а ты? — тут же встрепенулся Петр. — Твоя Машина зачем? Что она должна сделать.

     — На этот счет, любознательный Петр, у меня смутное представление, — Никодим одарил товарища третьей улыбкой. — Одно могу сказать точно, моя Машина будет в гармонии с окружающим миром. В сущности, для этого она и строится.

     Друзья молчали некоторое время, размышляя каждый о своем, затем Никодим добавил задумчиво, но так, словно обращался не к другу, а к самому себе:

     — Ты, скорее всего, ничего не понял из сказанного мною. Гармония не предполагает какой-либо смысл, вернее, какой-либо человеческий смысл. Гармония — это первостепенный закон существования вселенной, и ему наплевать на то, что ты о нем думаешь. Что это значит? Это значит, что я могу создавать работающую — гармоничную машину, не зная ее конечной цели применения. И цель эту я познаю только после того, как Машина заработает.

     После этой реплики Петя молчал минут пять. Он пытался осмыслить философские посылы товарища, отдавая себе отчет, что постигнуть их ему пока что не по силам. Как-то в один миг Петя понял, что Никодим сидит на облаке, в то время, когда он — Петр Маслов ходит по земле, в лучшем случае пытается оторваться от нее на жалком подобии самолета… Это было горькое понимание, но в тоже время оно и вселяло надежду, потому что если заоблачье позволено кому-то, стало быть до него все таки можно дотянуться…

     Никодим перебил размышления Пети вопросом:

     — Как продвигаются дела с воздушным шаром?

     — Нормально, строчу, как швея-мотористка первого разряда, — автоматически отозвался Петя, потом встряхнулся, решив, что работу мысли надо оставить на время одиночного осмысления, кивнул головой в сторону лаборатории, спросил, хитро прищурив правый глаз:

     — А ты? Ты ведешь дневники?

     И тут Никодим расхохотался. Но смех его был резкий и жесткий, так что Петя отшатнулся и похолодел.

     — После того, как Машина сделает то, что она сделать обязана, ты можешь забрать все мои чертежи, схемы, лабораторные дневники, да и вообще все, что тебе приглянется в моей квартире и лаборатории, — уже серьезно произнес Никодим. — Если, конечно, Машина все еще будет тебе необходима. И если ты все еще будешь жить.

     А Петя, облитый смехом товарища, как ведром ледяной воды, вдруг каким-то внутренним чутьем осознал, что и сам он — всего лишь часть Никодимовой Машины, невзрачный винтик, или шуруп, в лучшем случае шестерня, как и все прочие жители Красного, — живые, полуживые, сумасшедшие… И Петр подумал:

     «А что иначе? Что у меня есть кроме Никодима и того будущего, которое он строит? Он же честно меня предупреждал — за все нужно платить. Я пешка в его игре, как и все жители города, но есть ли у меня выбор?.. Нет, выбор, конечно есть, но не в выборе дело, а в том, что у меня самого больше ничего то и нет… Чтобы я был без него? Жалкий, спрятавшийся от собственных мечтаний мальчишка, сбежавший в анархию и агрессию!.. То, что строит Никодим… да не важно, что это будет, важно то, что, скорее всего, мы не впишемся в новую гармонию, в его новую жизнь, — вот что он пытается до меня донести. Но, если разобраться, лучше стать навозом — удобрением для взрастания будущего, чем остаться совсем никем, раствориться, исчезнуть бесследно. Так что пусть все идет так, как идет…»

     Если бы Петя знал, что следующие несколько лет, вплоть до самой смерти, ему больше не удастся вот так глубоко поговорить с Никодимом на отвлеченные темы, он бы, наверное, не позволил беседе закончиться и засыпал бы товарища еще кучей вопросов. Но Петр этого не знал, от последних своих размышлений пребывал к грусти, а потому разговор тихо сошел на нет.

     Следующий перерыв в работе Никодим сделал только в сентябре 86-го года. Причиной этого отпуска теперь стала Юлия. Она пришла к Никодиму домой и прождала его на кухне восемь часов. Никодим освободился только к четырем часам ночи.

     — Поразительное терпение, — похвалил Никодим настойчивость девушки.

     Юлия подошла к молодому человеку, провела ладонью по его заросшей щеке.

     — Когда ты брился в последний раз? – спросила она.

     — Бриться каждый день — нерациональное использование времени.

     Юлия глубоко втянула ноздрями воздух, спросила с улыбкой:

     — А мыться, стирать белье, есть?

     Никодим в свою очередь улыбнулся, ответил устало:

     — Ты права. Надо сделать перерыв и привести себя в порядок.

     — Я тебе в этом помогу.

     — Брить меня будешь? — спросил Никодим, все так же устало улыбаясь, но в его вопросе не было иронии, он понял, о чем говорит девушка.

     — Мне уже двадцать два года, — сказала девушка.

     — И девяносто семь дней.

     — И шестнадцать часов.

     — Три года назад я дал тебе то, чего ты хотела. И это едва не лишило тебя рассудка.

     — Я сознательно на это пошла. Это была прививка, и теперь твой мир не сможет мне навредить.

     — Ты не понимаешь! — Никодим даже повысил голос. — Из глубин будущего мне навстречу поднимается тень моей собственной смерти, уже сейчас я начинаю ощущать ее дыхание! Я понятия не имею, сколько мне осталось, может быть пару лет, от силы года три. А мне еще столько нужно сделать!

     — Именно поэтому мы уже теперь должны быть вместе, — уверено ответила Юлия. — Ты будешь делать то, что делать должен, а я буду заботиться о тебе, как хорошая жена.

     Никодим отвернулся от девушки и тяжело вздохнул.

     — Знаешь, моя мама… — начала девушка.

     — Она умрет завтра, — перебил ее молодой человек, но даже не обратил на это внимание, Никодим размышлял над словами Юлии.

     Девушка опустила голову, из уголка ее правого глаза вынырнула и сбежала по щеке одинокая слезинка.

     — Я чувствовала это, — тихо произнесла она. — Я пойду, побуду с ней в последние минуты.