Бабушка

Как только мы расстанемся, Тоска, печаль измучит нас, И будут плакать день и ночь Дна сердца и две пары глаз, —

Кристла порывисто обняла своего суженого и, рыдая, спрятала лицо на его груди. Ведь напев этой песни неумолчно звучал в их сердцах.

Бабушка встала; слеза покатилась по ее щеке. Барунка тоже заплакала. Положив руку на плечо Милы, старушка взволнованно проговорила;

— Да сохранит и утешит тебя бог, Якуб! Исполняй свою службу, как должно, и тебе будет не так тяжело. Коли благословит господь мой замысел, разлука ваша не будет долгой. Не теряйте надежды. А ты, девушка, если любишь его, не прибавляй горя своими слезами! . . . Ну, с богом!

Перекрестив Милу, бабушка крепко пожала ему руку, быстро повернулась, забрала внучек и пошла домой, радуясь тому, что утешила людей в горе.

Слова бабушки были для влюбленных росой, упавшей на увядший цветок и воскрешающей его к новой жизни.

Стоя под цветущей яблоней, они обнимали друг друга, и ветер ронял на них ее лепестки.

У трактира загремела телега, приехавшая за новобранцами. «Мила! Кристла!...» — раздались голоса. Они ничего не слыхали. Не размыкали объятий. — Им не было дела ни до кого в мире, ведь каждый из них обнимал весь мир! ...

После обеда Бейер простился с приветливыми хозяевами. Терезка, по обыкновению, наложила отцу и сыну на дорогу полные сумки разной снеди. Каждый из мальчиков подарил Орлику что-нибудь на память. Барунка дала шнурок на шляпу. Когда Аделька спросила бабушку, что ей подарить Орлику, та посоветовала подарить розу, которую принесла она от Гортензии.

— А ведь вы, бабушка, говорили, что я буду носить ее у пояса, когда вырасту, — возразила девочка. — Она такая красивая!

— Что тебе любо, то ты и должна отдать дорогому гостю, коли хочешь оказать ему честь. Подари розу: девочкам всего больше пристало дарить цветы.

Аделька послушалась и приколола пышную розу к шляпе Орлика.

— Ох, миленькая Алла, боюсь, что не долго твоя розочка сохранит свою красу, — сказал Бейер, — Орел — дикая птица: целый день, в дождь и ветер, летает он над горами и скалами...

Аделька вопросительно посмотрела на Орлика.

— Не беспокойся, батюшка, — отвечал мальчик, любуясь подарком, — в будни, прежде чем уйти в горы, я ее хорошо спрячу и только по праздникам буду с ней щеголять. Она всегда останется такой красивой.

Аделька была очень довольна. И никому в голову не пришло, что она-то и есть та самая роза, по которой станет со временем вздыхать Орлик. Унесет он ее в снежные горы и лесные чащи, будет оберегать и лелеять, и ее любовь озарит светом и счастьем всю его жизнь.

16

Прошла троица, которую бабушка называла «зеленым праздником», верно потому, что в этот день весь дом, и внутри и снаружи, украшался березками. Стол и кровать стояли точно в зеленых беседках. Миновал и праздник тела Христова и Янов день. Уже не пел в кустах соловей, ласточки выпускали своих птенцов из-под застрехи, а на печи, под боком у кошек, лежали майские котята, с которыми любила играть Аделька. Ее Чернушка водила за собой уже взрослых цыплят. Султан и Тирл каждую ночь прыгали в воду за мышами, это давало старым пряхам повод говорить, что на мостике у Старой Белильни пошаливает водяной.

Аделька помогала Ворше отводить на пастбище Пеструху, собирала с бабушкой травы, а не то, сидя возле нее во дворе под липой — старушка уже начала сушить липовый цвет, — читала вслух букварь. Под вечер, когда бабушка с внучкой отправлялись встречать школьников, они всегда сворачивали в поле. Бабушка любовалась льном. Нравилось ей также смотреть на обширные господские поля, где уже желтели спелые колосья. Когда ветер волновал ниву, бабушка глаз от нее отвести и не могла. С ней обыкновенно останавливался обходивший поля Кудрна, и старушка говорила ему:

— Сердце радуется, глядя на такую благодать!... Только бы не было грозы.

— Да, печет знатно, — отвечал сторож, поглядывая на небо.

Когда проходили мимо гороха, Кудрна не забывал наполнять передник Адельки молоденькими стручками, успокаивая свою совесть тем, что княгиня не стала бы возражать: она любит и бабушку и ее внучат.

Барунка уже не приносила сестре солодковый корень и тянучки из него, которые она покупала на свой крейцер, либо получала от девочек за приготовление немецких уроков. Как только около школы появилась торговка черешнями, дети стали проедать свои крейцеры на черешни. Возвращаясь домой дубовой рощей, они искали землянику. Барунка сделала себе из бересты кузовок и не ленилась наполнять его спелыми ягодами для сестренки. Когда сошла земляника, она собирала оставшуюся кое-где клубнику, позднее — чернику и лесные орехи. Бабушка приносила из леса грибы и учила внучат распознавать их. Словом, был конец июля, а в начале августа должны были вернуться княгиня и отец; кроме того, дети с нетерпением ждали каникул. Терезка опять целыми днями пропадала в замке: надо было присмотреть за уборкой. Садовник сбился с ног, отдавая последние распоряжения. Он следил, как расцветают цветы на куртинах, ровно ли подстрижена на газонах трава, просматривал каждый кустик: вдруг поденщицы оставят какой-нибудь сорняк, а его следовало бы выдернуть и бросить через забор!... Все готовились к приезду княгини. Одни, кому приезд сулил выгоду, радовались, другие были недовольны. В семье управляющею с каждым днем росло беспокойство. Когда же по замку пронесся слух: «Завтра приедут! ...» — управляющий даже снизошел до того, что ответил приказчику на его льстивое приветствие, чего никогда не делал зимой, пока был первой персоной в замке. Бабушка желала княгине всяких благ и каждый день молилась за нее. По правде сказать, ей бы не было никакого дела до княгини, если бы от нее не зависело возвращение зятя. Но в этот раз и по другой причине старушка с нетерпением ждала приезда господ. Она что-то задумала, хотя никому ничего не говорила.

В начале августа начали жать хлеб; княгиня со всей своей свитой приехала как раз к этому времени. Дочь управляющего надеялась на встречу с итальянцем, но ей поторопились сообщить, что госпожа оставила его в столице. Терезка вся сияла от радости, а дети не отходили от своего любимого папеньки. Бабушка загрустила, узнав, что не приехала ее дочь Иоганка. Зять привез от нее письмо. Посылая тысячу поклонов от тети Доротки и ее мужа, дочь сообщала, что вследствие болезни дяди приехать не может. Было бы нехорошо оставлять тетку одну присматривать за хозяйством и за больным. Еще она писала, что ее жених достойный человек; тетка советует выходить за него, и в Екатеринин день они хотят сыграть свадьбу. Ждут только согласия бабушки. «А как повенчаемся, при первой возможности приедем в Чехию за твоим, матушка, благословением; очень хочу, чтобы ты познакомилась с моим Иржиком, которого мы зовем Юрой. Он не чех, откуда-то с турецкой границы, но вы будете понимать друг друга: я научила его по-чешски скорее, чем Терезка Яна. Я бы рада выйти за чеха, матушка, знаю, и вам бы это больше пришлось по душе, да что делать: сердцу не прикажешь. Очень уж я полюбила моего кробата», — так заканчивала Иоганка.

Терезка читала письмо вслух. Ян, присутствовавший тут же, заметил:

— Будто слышу самою Гану; хорошая девушка, веселая ... И Юра порядочный человек, я его видел; если у Ганы золотые руки, то он лучший подмастерье у дяди. Бывало, зайду в кузницу, всегда им любуюсь. Парень крепок, как дуб, и работник славный.

— Там было одно слово, я что-то его не поняла, прочитай-ка еще раз, Терезка, — и бабушка указала на конец письма.

— Верно, кробат?

— Да-да ... Что это такое?

— Так прозвали в Вене хорватов.

— Вот оно что. Ну, дай бог ей счастья. Как подумаешь, с каких дальних концов люди сошлись! И Иржи зовут, как ее покойного отца. — С этими словами бабушка сложила листок, утерла слезы и пошла прятать письмо в сундук.