Бабушка

Гектор был отцом Султана, который загрыз у бабушки ее хорошеньких утяток.

Кормежка была окончена, и птица отправилась на свои жердочки. Дети получили в подарок от Франтика и Бертика красивые павлиньи перья: жена лесника дала бабушке яиц от тиролек, чтоб положить под наседку, и взяла на руки Аннушку; лесник, перекинув ружье через плечо, позвал Гектора, и все общество двинулось из гостеприимного домика. Серна бежала сзади, как собачонка.

Спустившись с холма, жена лесника пожелала гостям доброй ночи и вернулась с детьми домой; у моста лесник протянул бабушке свою загорелую руку и направился в лес ... Ян долго смотрел ему вслед и потом шепнул Барунке:

– Когда я немножко подрасту, уйду к пану Бейеру и буду ходить с ним на тягу.

– Тебе еще нужен провожатый, ведь ты боишься русалок и леших, — подсмеивалась Барунка.

– Много ты знаешь! — сердился Ян. — Буду постарше, так не стану бояться!

Проходя мимо запруды, бабушка взглянула на замшелый пень и, вспомнив о Викторке, со вздохом проговорила:

– Бедная девушка!...

7

На другой день, около полудня, дети высыпали из дому; вслед за ними появилась бабушка.

–Ведите себя прилично, — наказывала мать, стоя на пороге, — руками ничего не хватайте, княгине с почтением поцелуйте руку!

– Не беспокойся, мы в грязь лицом не ударим, — уверила ее бабушка.

Дети были, как цветочки; бабушка тоже нарядилась по-праздничному: одела камлотовую гвоздичного цвета юбку, белый, как снег, передник, кофту из голубого дамасского шелка, чепец с бантом, на шее у нее блестело гранатовое ожерелье с талером. Под мышкой она несла платок.

– Зачем вы взяли платок, матушка, ведь дождя не будет, погода разгулялась, — удивилась Терезка.

– Человеку рук девать некуда, коли он ничего не несет; такая уж у меня привычка — не могу пустой идти, — отвечала бабушка.

За садиком свернули на узкую тропинку.

– Осторожненько идите, один за другим, а то замочите в траве штаны. Ты, Барунка, отправляйся вперед, Адельку поведу я: она еще не научилась смотреть себе под ноги, — наставляла бабушка, беря за руку Адельку, которая с большим удовольствием себя разглядывала.

В садике гуляла Чернушка, Аделькина курочка, одна из тех четырех хохлаток, что бабушка привезла из своей горной деревеньки. Бабушка приучила ее клевать корм у детей прямо из рук; снесши яичко, Чернушка бежала к Адельке за куском булки, который девочка оставляла от своего завтрака.

– Ступай к маменьке, Чернушка, у нее лежит для тебя кусочек булки! Я иду в гости к княгине! — крикнула Аделька курочке.

Но та ничего не желала понимать и гналась за девочкой, норовя клюнуть ее в подол юбки.

– Разве ты не видишь, глупая, что я надела белое платье?! Кш-кш-кш!... — отгоняла Аделька курицу. Но Чернушка не отстала до тех пор, пока бабушка не хлопнула ее по крыльям платком.

Прошли еще несколько шагов. И вдруг, подумать только! . . . Новая беда грозит белым платьицам! ... С косогора мчатся собаки! Перебрались через мельничный ручей, слегка отряхнулись на берегу и в один прыжок очутились рядом с бабушкой.

– Ах вы, окаянные, и кто вас сюда звал! .. . Сейчас же убирайтесь прочь! — сердилась бабушка и замахнулась на них платком.

Заслышав гневный бабушкин голос и увидав занесенную руку, псы остановились в нерешительности. Дети тоже принялись на них кричать, а Ян хотел запустить в собак камешком, но угодил в ручей. Привыкшие таскать поноску даже из воды, собаки вообразили, что с ними играют; с радостью бросились они в воду и снова тотчас оказались на берегу, весело прыгая вокруг детей. Ребятишки визжали, прятались за бабушкину юбку, бабушка не знала, что и делать.

– Я сбегаю домой и позову Бетку, — предложила Барунка.

— Не ворочайся, — говорят, пути не будет, — остановила ее старушка. Тут, к счастью, подоспел мельник и отогнал собак.

– Куда это вы направились, на бал или на свадьбу? — спросил он, вертя в пальцах табакерку.

– Не на бал и не на свадьбу, пан отец; покамест только в замок, — отвечала бабушка.

– В замок? Что за притча? Зачем бы это? — удивился мельник.

– Нас сама княгиня пригласила! — выпалили дети, и бабушке пришлось рассказать о встрече в беседке.

– Вот оно что! ... — протянул пан отец, понюхав табачку. — Ну, идите, идите; Аделька, надо полагать, расскажет мне обо всем. А что, Яник, если спросит тебя княгиня, в какую сторону зяблик клюв поворачивает, а? …

– Она об этом не будет спрашивать, — отвечал Ян и помчался вперед, чтобы избежать насмешек пана отца.

Мельник усмехнулся, распрощался с бабушкой и пошел к плотине.

Перед трактиром играли Кудрновы ребятишки: мастерили из бумаги мельницы. Цилька нянчила ребенка.

– Что вы тут делаете? — спросила бабушка.

– Ничего, — отвечали те, оглядывая разодетых детей.

– А мы в замок идем, — объявил Ян.

– Подумаешь! Велика важность! — буркнул Вавржинек.

– И увидим там попугая! — прибавил Вилем.

– Эка невидаль! Тятенька говорит, когда я вырасту большой, буду с попугаем ходить по белу свету, — был готов ответ у бойкого Вавржинка.

Но Вацлав и Цилька вздохнули:

– Ах, если б и нам попасть в замок! . . .

– Не горюйте, я вам оттуда что-нибудь принесу, — пообещал Ян, — и расскажу обо всем, что там было.

Наконец, бабушка с детьми добралась до парка, где их уж ожидал пан Прошек.

В княжеский парк, находившийся неподалеку от Старой Белильни, заходить не запрещалось.

Но бабушка редко водила туда детей, особенно в то время, когда в замок приезжали господа.

Хоть ее и радовало все, что там видела — прекрасные цветы, редкостные деревья, фонтаны, пруды с золотыми рыбками, — а все ж охотнее гуляла с детишками по лугам и лесам. Там, на свободе, они могли валяться на зеленых мягких коврах, нюхать цветы и даже рвать их для венков и букетов. Правда, в поле не росли ни апельсины, ни лимоны, зато попадались густые черешни и дикие груши, усыпанные плодами; всякий мог рвать их, сколько душеньке угодно. А земляники, грибов, черники, миндальных орехов в лесу было видимо-невидимо. Фонтанов там, конечно, тоже не найдешь, но бабушка любила остановиться с внучатами у плотины и смотреть, как вода, низвергаясь с высоты, взметнувшись вверх, рассыпается миллионами мельчайших брызг, снова падает в пенистую пучину, смешивается с ней и, слитая в единый поток, уже спокойно течет дальше. Золотых рыбок, избалованных сладкими крошками, у них в пруду тоже не видать; но бабушка, проходя мимо, опоражнивала свой карман в передник Адельке, и, когда дети бросали в воду хлебные крошки, из глубины выплывало множество рыб. Ближе всех на поверхность поднималась, гоняясь за крошками, серебристая плотва; между ней, топорща плавники, шныряли быстрые, как стрелы, окуни, подальше там и сям скользили тонкие усачи с длинными усищами, в сторонке можно было увидать и пузатых карпов и плоскоголовых налимов.

На лугу бабушка встречалась с людьми, которые приветствовали ее словами: «Хвала Иисусу» или «Дай бог день добрый!» Некоторые останавливались и спрашивали: «Куда это вы, бабушка?», «Как поживаете?», «Что поделывают ваши?» От них же она узнавала что-нибудь новенькое.

А в замке? ... Там не было никакого порядку. То бежит слуга в ливрее, то горничная вся в шелку, то идет разряженный пан — один, другой, третий ... И все высоко задирают нос и выступают словно павы, которые одни имеют право гулять по лужайке. Если кто из них здоровался с бабушкой, бросив небрежно «Guten morgen» или «Воn jour», бабушка конфузилась и не знала, следует ли ей ответить «Во веки веков» или «Дай-то господи». Долго потом вспоминала она дома: «Ну, в этом замке сущий содом! . . .»

У подъезда замка по обеим сторонам двери сидели два ливрейных лакея: тот, что слева, держал руки на коленях и зевал от скуки; сидящий направо, скрестив руки на груди, глазел по сторонам. Когда пан Прошек подошел к дверям, они поздоровались с ним по-немецки, каждый со своим акцентом.