Страница 241 из 249
Андрей всегда был подле нее, как и обещал ей когда-то. И осознание этого делало ее сильнее во сто крат той Анны, которая когда-то гордо несла голову перед всем миром. Эта новая Анна, мягкая и внимательная к окружающим, была иной, не той, что прежде. Но эта иная Анна ей даже больше была по душе.
— Ты изменилась, ma chere, — заметила мадам Элиза как-то, когда они пили чай в беседке у пруда, прячась от послеполуденного зноя за стенами, оплетенными зелеными ветвями. — Ты будто светом полна изнутри. И глаза твои так сияют, будто ты какую тайну скрываешь от всех… Неужто…?
— Нет, думаю, пока еще нет, — покачала головой Анна, понимая невысказанный вопрос мадам Элизы, а потом спустила с рук ерзающего на ее коленях Сашеньку, торопящегося погонять пичужек, что смело спустились с ветвей деревьев и искали в траве крошки булки. Но взгляда от его неровной походки по доскам беседки к лестнице не отводила, пока Сашенька с размаху не бухнулся в крепкие мужские руки. Легкий полет в воздухе, словно птица, раскинув руки в стороны и смеясь так счастливо, как только умеют дети, и мальчик снова на ногах — зашагал по траве в сторону птичек, держась доверчиво за руку Андрея.
— Андрей Павлович станет прекрасным отцом, — заметила мадам Элиза, наблюдая за прогуливающимися по лужайке возле беседки мужчиной и мальчиком. Анна улыбнулась с гордостью, услышав эти слова.
— Самым лучшим, что я могла пожелать для своих детей, — призналась она, а потом вздрогнула невольно, когда Сашенька завизжал от восторга, перепугав пичужек. Один из лакеев, карауливших птичек, все же исхитрился поймать одну из них, прельстившись на награду, которую обещал барин.
— … не так сильно, mon petit ami [700], ты сломаешь ей крылышко, — донесся до женщин голос Андрея, который уговаривал мальчика аккуратнее трогать хваткими пальчиками перепуганную пичужку. — Помнишь, наш с тобой уговор, mon petit ami? Мы только гладим и выпускаем на волю. Я тебе после канарейку прикуплю. Будет петь тебе песенки зимой.
Анна рассмеялась, видя забавное выражение личика Сашеньки — такое сосредоточенное, но в то же время восторженное прикосновением к мягким перышкам птички, а после ее полету, когда лакей разжал ладони, выпуская ее на волю. На ее смех к беседке обернулся Андрей и подмигнул ей.
Ей никогда не хватит слов, чтобы высказать свою признательность за его отношение к маленькому Сашеньке. За его непритворное отношение к тому, кого иной бы запер во флигеле, делая вид, что на самом деле мальчик не родственник вовсе. За его хлопоты по установлению дворянства для Саши, положенного ему по праву со стороны отца. За эту улыбку, в конце концов, и эти руки, подхватывающие ребенка и подбрасывающие того в воздух под восторженный визг Сашеньки.
Самое малое, что Анна могла сделать в ответ, это показать всем в округе то, что так тщательно скрывала по своей гордыне, позволяя трепать языками окружающим. Открыть то, что без лишних слов говорило о происхождении мальчика. Чтобы не говорили за спиной Андрея о том, что воспитывает нагулянное дитя. Чтобы даже имени его не касались…
Во время службы, когда прихожане принимали причастие, Анна, забравшая Сашеньку на руки и не отдавшая, несмотря на усталость, его ни Андрею, ни мадам Элизе, ни молодой няньке, сдернула с мальчика чепец, когда тот потянулся к ложечке, протянутой отцом Иоанном. Будто невзначай, показала соседям, собравшимся в церкви, огненно-рыжие кудряшки Сашеньки, доставшиеся ему от матери. И довольно улыбнулась, когда по храму тихим шелестом прошли шепотки.
— Ты могла застудить Сашу, ma chere A
— Не желаете ли выехать на прогулку, ma madam femme, когда жара пойдет на убыль? — предложил Андрей, когда зашел в беседку с задремавшим на его плече Сашенькой, разморенным летним солнцепеком. И Анна с удовольствием кивнула в ответ на его предложение. Она обожала эти часы, когда они выезжали верхом в зеленые просторы, полные самых разнообразных красок луговых цветов. Он верхом на рослом жеребце, а она на белой лошадке, с которой успела познакомиться наперед того, как та была ей подарена в качестве свадебного подарка.
Анна тогда взвизгнула в конюшне совсем неподобающим теперь уже барыне образом, а потом бросилась на шею смеющемуся мужу и уже от него — к белоснежной лошади, чтобы коснуться ее гривы.
— Правило второе, которое нарушаем, — проговорил тогда Андрей. — Твое личное. Не гнать Снежку во время выезда или охоты без моего пригляда… Я помню каждое слово, что Петр мне сказал о твоей манере ездить, и помню наставление твоего отца. Я надеюсь, ты пойдешь мне навстречу в том. У одного из наших соседей молодая жена сломала себе шею, не удержавшись в седле во время прогулки. Я желаю умереть с тобой в один день, но только в старости… Я не требую, Анни, но прошу. Тем паче, Снежка внове для тебя покамест. Вам надо бы еще попривыкнуть друг к другу. D’accord? [701]
— D’accord, — прошептала Анна, видя неподдельную тревогу в его глазах. Понимая, как важно для него получить это обещание. — Никаких скачек сломя голову по лугам и полям. Я буду предельно осторожна.
Новая кобыла была резва, как Фудра, но Анна все же не гнала ее так, как, бывало ранее, скакала по знакомым лугам и дорогам на прежней своей лошадке. До этого времени ее толкало на то желание покрасоваться и эпатировать тех, кто рядом. Теперь, чтобы быть самой-самой из всех для того, кто был подле нее, Анне не надо было вовсе гнать лошадь во весь опор, не думая об опасностях. Она видела неподдельное восхищение в глазах Андрея своей посадкой и грацией, и теперь только его ей было достаточно, чтобы за спиной почувствовать крылья.
Давая отдых усталым и разгоряченным скачкой животным, супруги часто останавливались на лугу, особенно когда начался период уборки сена в стога, которые аккуратными шатрами были расставлены на бескрайних просторах земель имения. Анна обожала эти мгновения, когда они были настолько далеко от чужих глаз и ушей. Когда можно было смело касаться его так, как ей хотелось, в ту же минуту, как проснулось желание.
— Она безумно красива, эта кобыла, — произнесла Анна как-то, когда лежали в высокой еще не скошенной острым лезвием траве, наблюдая за лошадьми, что ходили неподалеку. — И так похожа на Фудру. Ее увели тогда… в тот день… мою красавицу Фудру.
— Я знаю, — Андрей протянул руку и убрал травинку, запутавшуюся в волосах жены. — Я видел ее. В ту ночь, когда Давыдов передал мне письма и портрет. Увы, прелестнейшее создание не было приспособлено для долгих переходов и бешеной скачки от казаков… Я помню, что смотрел на нее, едва живую, и думал о том, что что-то уходит вместе с ней из моей жизни. И вспоминал тебя. Такую яркую в том синем платье на фоне белого снега…
Анна улыбнулась, вспоминая, как улизнула от мадам Элизы в тот день, чтобы побывать на охоте и увидеть Андрея среди прочих гостей гона. Хотела поправить его, что не амазонка была василькового цвета, а только спенсер, но решила, что не стоит его прерывать. Ведь Анна так любила, когда он говорил о том, что чувствовал к ней и тогда, и в настоящие дни, упивалась каждым произнесенным словом. Как кошка в солнечных лучах, нежилась в его любви.
— У меня перед глазами стояла ты в те минуты. Как и тогда, когда на поле лежал. Меня тогда оглушило разрывом, духа лишило. Упал наземь и пролежал аж до сумерек. Чудом не задавили при атаках, коих в тот день было немало, да пулей лихой или осколком не задело. Конь укрыл своим боком, даже после смерти защищая от напастей разных. А когда пришел в себя, услышал речь французскую. Мародеры по полю ходили, обирая мертвых и добивая раненых. Я не мог им отдать ни фамильный перстень, ни твой дар. За него и пришлось схватиться с теми. Злость тогда обуяла неимоверная, когда едва не вырвали его из ладони. И снова тебя видел, когда в руки Господа душу готов был отдать, моя милая… как танцуешь ты мазурку, словно бабочка порхая вкруг партнера. И концы эшарпа за спиной, будто крыла ангела. Думал тогда — последнее, что вижу. Приложили меня отменно тогда, а коли б не подоспели егеря наши, пропал бы, ей-богу… Чудо, что остался в живых, потеряв многих на том поле, кого знал и любил.
700
Дружочек (фр.)
701
Согласна? (фр.)