Страница 202 из 249
Она не стала слушать возражений мадам Элизы, перепуганной такой вольностью Анны, все гнала торопящуюся помочь с переменой платья Глашу и даже сама порвала платье, пытаясь побыстрее скинуть его и облачиться в амазонку, которая столько времени была не при деле. Анна заметно похудела с последнего лета 1812 года, когда доводилось выезжать в последний раз, потому пришлось затянуть туже шнуровку на спине, натянув ткань до предела.
Ах, какое это было блаженство — скакать галопом, сминая травы на лугу! Легкий ветерок бил в лицо, развевая длинную белоснежную гриву лошади и шелковую ленту эшарпа на шляпке Анны. Совсем, как ранее! И если на миг закрыть глаза, то можно представить, что она в том самом лете, когда еще были живы родные, когда Милорадово было во владении отца, и можно было не опасаться гнева за поспешное решение о выезде. Когда в любую минуту на луг мог выскочить на своем коне наперерез брат и устроить с сестрой гонку, соревнуясь в скорости. Когда по возвращении их встретил бы отец, стоя на широком балконе над портиком подъезда. Когда бы после пили чай в беседке у пруда все вместе: Михаил Львович, мадам, Полин, переглядывающаяся тайком с молодым барином, Вера Александровна, молчаливая petit cousine, Анна, разливающая в пары ароматный чай. О, иногда ей так хотелось повернуть время вспять!
Она старалась в своей самовольной прогулке держаться подальше от мест, где могли гнать зверя, от отъезжих полей, но все же пару раз придерживала расшалившуюся от скачки лошадь, когда ухо в дневной тишине улавливало лай собак и далекие крики охотников, не давала себе удалиться. И однажды охотники пошли прямо в параллель ей: сперва выкатились на зелень лугов мелкие комочки грязно-серого цвета, преследуемые статными гончими, а потом выехали всадники, подстегивающие коней.
Андрей шел среди первых, она сразу узнала его даже издали. В темно-синем казакине, без головного убора, он, чуть склонившись, к шее своего коня почти вровень скакал с собаками, не отставая от последних ни на шаг. Всего миг довелось ей полюбоваться им издали — так быстро пересекли луг охотники и скрылись среди редких деревьев, что росли на окраине отъезжего поля. Туда и спешили звери — через поле, пытаясь укрыться от преследователей в лесу, который шел густой полосой за широким пространством трав.
— Еть-еть, возьмут зверя! — присвистнул даже Захар, вытирая картузом пот со лба. А потом взглянул просительно на Анну, вспомнив о запрете давать кому-либо под седло белоснежную красавицу без особых распоряжений на сей счет. — Пора бы и до усадьбы, барышня… Вскорости воротаться охота будет. Нам бы — до них…
— Тогда возвращаемся, — решила Анна и тронула поводья, понукая лошадь развернуться в сторону усадебного дома, до которого без малого было около пяти верст ныне — так далеко она уехала, гоня галопом по высокой траве. Но не смогла удержаться, чтобы не завернуть в одно памятное для нее место, где только стояла, глядя в темноту земли, кое-где покрытую островками зелени.
Обгорелые доски в этом году убрали, полностью расчистив площадь, некогда занимаемую сараем для сена. Она слышала от Глаши, что этот луг решили распахать по осени, чтобы следующей весной засеять в нее яровые. Для нее это отчего-то прозвучало по-особому, словно прошлое кто-то стирал полностью, уничтожая любой след.
Анна спешилась с помощью Захара, прошлась, придерживая юбку, по черному периметру и зачем-то коснулась сухой земли, стянув перчатку с руки. На ум тотчас пришел шелест дождя за тонкими стенами из досок, через которые в сарай проникал легкий холод, аромат сена, жар кожи… А потом вспомнила другой жар — уже больно обжигающий лицо и руки, когда так торопилась уничтожить это место, поддаваясь минутному порыву. Легко сжечь сарай из досок, да только память ничем не уничтожить… на это только и могла ныне делать ставку.
Вернулись в усадьбу тайком и все же опоздали: в конюшнях и на дворе заднем уже суетились люди, обтирая животных, которые нынче вернулись после длительной скачки по лугам и полям.
— Захар, — тронула старшего конюха за рукав рубахи Анна, когда тот уже уводил лошадей к конюшне. — Ты, коли что, на меня ссылайся смело. Мол, я забылась, что не хозяйка тут уже. Приказала, а ты не смел отказать.
— Да что я?! За юбку баб… за вас, барышня, прятаться буду! — отверг ее предложение тот гневно. — Я ж первый вам сказал, мне и ответ держать. Ничего, барышня, вы не волновайтесь! Чай, не впервой спину-то подставлять!
Может, обойдется, думала Анна, аккуратно ступая по дорожкам парка, чтобы не наступить на подол амазонки, который зажала в руке. Может статься, и не приметили, что новой лошади не было в конюшнях.
Но первые же слова Веры Александровны, которая ждала возвращения Анны, сидя у открытого окна гостиной, ее надежды развеяли. Она быстро оглядела племянницу с ног до головы, а потом с тихим стоном опустилась в кресло, с которого привстала, едва Анна переступила порог комнаты.
— Что ты творишь, дитя мое? Что ты творишь? Порой мне мнится, что ты намеренно дерзишь и поступаешь наперекор, лишь бы вызвать злость к себе, зависть или иное внимание. Зачем ты взяла лошадь из конюшни? Мадам Оленина просто в ярости от того… я такой ее еще не видела… послали вас разыскивать, вернули охоту… И сызнова толки и шепотки! Для чего тебе они? Я понимаю, в тебе нет приязни к мадам Олениной, но, Анна, она ведь тут хозяйка!
— Насколько мне известно, хозяин в Милорадово и на окрестных землях — Андрей Павлович. А он… он мне позволил пользоваться лошадьми конюшни, — Анна только крепче сжала хлыст, который по-прежнему держала в руках.
— Да, — вдруг на ее удивление кивнула Вера Александровна. — Так он и сказал мадам Олениной. Что ты вольна пользоваться всем, что он имеет в имении, как и любой иной гость.
Вера Александровна до сих пор не могла отойти от того разговора, когда собеседники обращались друг к другу через иных лиц. Она не успела уйти, как планировала, от мадам Олениной, которая разыграла нездоровье показывая окружающим этим и своим молчанием, насколько она возмущена поведением Анны. Алевтина Афанасьевна удалилась к себе, позвав в покои мадам Крупицкую только, и все говорила и говорила об этом случае, коря воспитание и манеры Анны под слабые возражения Веры Александровны. Правда, мадам Оленина быстро сменила гнев на милость и весьма хвалила воспитание Катиш, но как-то только Андрей ступил на порог покоев матери, как и требовала та передать ему, гнев тут же вспыхнул с новой силой.
— Смею напомнить Андрею Павловичу про его собственный запрет брать эту лошадь под седло, — едко заметила Алевтина Афанасьевна, пытаясь загнать сына в угол и словно совсем забыв о присутствии посторонней при их разговоре. — Или mademoiselle Шепелева на особом счету в нашей усадьбе?
— В моей усадьбе — истинно так, — коротко ответил Андрей. — Я лично позволил Анне Михайловне распоряжаться той лошадью по своему усмотрению. Так что ваше возмущение, мадам, несколько необоснованно. Вера Александровна, — он поклонился смущенно опустившей глаза на протяжении всего разговора тете Анны. — Позвольте принести вам извинения за этот разговор, свидетелем которого вы были вынуждены стать. А также за все те неприятности, что могли быть доставлены вам этим происшествием. И прошу вас передать мои глубочайшие извинения Анне Михайловне. L'incident est clos. Avec votre permission! [649]
— Он так и сказал? — переспросила Анна тетю, жадно слушая каждое слово в ее речи о том разговоре в покоях мадам Олениной. — Так и сказал — на особом счету?
Вера Александровна только тихо вздохнула. За прошедшие несколько дней ее нервы натянулись до самого предела, а сердце только и болело и за дочь, тихо страдающую от душевных мук, и за племянницу. Она разрывалась между доводами рассудка, которые твердили, что вернее всего было бы, чтобы было так, как складывалось ранее, еще этой весной. И настойчивыми уговорами сердца, которое в голос говорило в бессонные ночи, что Анна не просто влюблена, а именно любит, несмотря на свое неподобающее тому поведение. Любит так, как сестра Веры Александровны полюбила скромного и неказистого на взгляд графа Туманина, как жениха, Шепелева. А это значило…
649
Инцидент исчерпан. С вашего позволения! (фр.)