Страница 180 из 249
И она всегда знала… С тех самых пор, как поймала в церкви ту встречу взглядов поверх кружев крестильной пеленки, когда Марья посмотрела на Павла, поднимая взор от личика младенца, и муж незаметно для остальных улыбнулся сестре уголками губ. Андрей родился с лицом супруга Алевтины и с глазами ее собственной сестры. Словно это было их общее дитя, словно не она сама выносила его под сердцем столько месяцев, принеся в этот свет в муках, едва не отдав Богу душу. Она нарочно просила сестру стать восприемницей младшего сына, потакая странному желанию приблизить мужа и сестру в который раз. Приблизить, чтобы как никогда ранее они оба не почувствовали, как далеки друг от друга, словно мстя им обоим за то, что разрушила сама — за свое так и не сложившееся семейное счастье. Хотя бы на миг почувствовать облегчение своей боли, видя, что и им так же несладко, как и ей самой, что им гораздо хуже. Ведь свое утешение Алевтина Афанасьевна нашла в Бореньке, ее мальчике так схожим с ней внешне и по нраву, а у сестры и мужа не было даже того.
Ах, зачем она позвала сестру в крестные матери Андрею? Теперь Алевтина Афанасьевна понимала свою ошибку. Кто ведает, не привяжись так сестра к младенчику, не охладела бы к нему сама мать? Ведь чем больше Марья Афанасьевна любила Андрея, чем чаще дарил ему свою ласку Павел, Алевтина все чаще отвергала сына. Сначала, правда, находила себе оправдание привычным равнодушием первого времени после разрешения от бремени, а потом… потом перестала искать себе оправдание. В конце концов, к дочери, появившейся на свет пятью годами позже, она тоже осталась равнодушна, впустив в свое сердце только первенца, зачатого в ночь надежды на счастливый удел.
— Ты думаешь, душенька, что я из нелюбви пытаюсь оградить Andre от mademoiselle Шепелевой? — внезапно прервала Алевтина Афанасьевна чтение дочери, и та смолкла на полуслове, подняла взгляд от страницы на мать, задумчиво глядящую куда-то вдаль весеннего парка. — Pas du tout! [589] Коли б так, то позволила ему без единого возражения, а после только взирала на его муки, которые он несомненно получит в том браке. Что сей союз несет ему? Ровным счетом ни единого блага. Ни единого! Я ошиблась, давая согласие на брак Борису Павловичу. Горька была расплата за ту ошибку. И я ошиблась, когда решала твою судьбу, моя милая, готова признать это. Господин Муханов… он так любил тебя. Он мне сказал о том, прося твоей руки. Но я не смогла отпустить тебя от себя, побоялась остаться одна. Ведь в те дни, когда мы потеряли Бореньку, ты стала моим утешением, моя милая… Ошибка, горькая ошибка! Простишь ли ее мне когда-нибудь?
Софи не сдержалась, глухо вскрикнула, не в силах сдержать чувств, волной всколыхнувшихся в груди при словах матери, при воспоминаниях, вихрем пронесшихся перед глазами. Бледное лицо над высоким воротом шинели. Грустная прощальная улыбка.
А потом порывисто поднялась со своего места, бросив книгу на пол, приблизилась к матери по легкому знаку той, опустилась на колени у ног той, пытаясь удержать слезы, навернувшиеся на глаза. Неужто день, о котором Софи так молила Бога наконец настал? Неужто maman осознала свою неправоту…? Мать смотрела на нее с таким участием в глазах, что Софи не могла не схватить ту за руку, не прижать эту уже морщинистую сухонькую ладонь к губам, показывая матери тем самым, что не держит на нее зла.
— Посему позволить себе ошибиться ныне не могу, не имею права. Коли так ошибалась прежде, — произнесла Алевтина Афанасьевна мягко, еле слышно, ласково проводя ладонью по аккуратно причесанной голове дочери, утешая ее. — Ах, Софи! Любишь ли ты, душенька, своего брата? Вручила бы его сердце женщине, которая не обладает ни единым достоинством для того? Столько горя и душевных мук принесшей ему? Унизившей славное имя нашей семьи? Та, что была бы достойна, молила бы Господа ежечасно о спасении Андрея в те дни, когда мы могли потерять его, как были лишены Бориса. А не пятнала бы свое имя и имя нареченного кокетством с врагом Отечества нашего. С тем, кто мог бы отнять жизнь твоего брата на поле брани, кто мог пролить его кровь. И не притворялась бы отменно тебе сестрой и другом, нося в уме совсем иное.
— Но вы, должно быть, помните, маменька, что Марья Афанасьевна тогда говорила…
— Она ошибалась! — отрезала Алевтина Афанасьевна, на короткий миг теряя из голоса и взгляда непривычную ей мягкость. — Душа моя, Сонечка, милая моя… мы все подвержены этому недугу, все ошибаемся. Тем паче, когда так обманчивы речи и прекрасен лик сущей Венеры, а сердце питает слабость. Коварно существо — женщина, и только иной женщине под силу разглядеть это коварство… мужчине не дано. Тем паче, когда душа его слаба, не дает разглядеть истину. Мужчина должен принимать решения, потакая не сердца порывам, а доводам разума. Помоги мне, дитя мое, Сонечка. Не в почет матери, а только во имя любви к брату. Он ныне в смятении, не ведает, каков путь верный, а каков ведет к доле несчастной…
Алевтина Афанасьевна была бы удивлена безмерно, если бы узнала, насколько правдива была эта фраза, слетевшая с ее уст. Андрей действительно был в некоторой растерянности, а душа его раздираема на части совершенно разными чувствами, порой даже противоположными друг другу. Совсем как тогда, несколько лет назад, когда похожее состояние погнало его прочь из этих мест. Только вот слишком поздно он уехал той зимой — уже упало то самое зерно, которое дало не только пышные всходы, но и пустившее такие длинные корни в самое его нутро, что и не вытащить ныне, не выкорчевать. Пусть и выжжена душа полностью, как некогда были уничтожены в этой стороне земли врагом, прокатившимся до Москвы и обратно, да только под толщей пепла остались они, эти корни. Обугленные, страшные своей чернотой, словно тисками, оплетшие его душу. Оттого не дышалось даже здесь свободно — на свежем воздухе, наполненном ароматами пробуждающейся природы: березовыми почками, вспаханной землей, ранней травой и цветущей вербой.
Он не мог быть в ином месте, а не в Милорадово. Мысли постоянно возвращались сюда, в эти земли, требуя от тела того же самого. И он не мог находиться здесь. Совершенно не мог. Андрей отчетливо понимал это, ступая через лес, стараясь не отставать от бегущих впереди собак, которых взял с собой на прогулку. Этот дом, в котором многие комнаты по-прежнему хранят воспоминание о ее присутствии. Оранжерея, которую управитель полностью восстановил в прежнем виде, до того, как Андрей успел напомнить о том, чтобы ни в доме, ни в саду не было роз светло-розового оттенка. Парк, аллеи которого так знакомы, которые до сих пор хранят воспоминание об их прощании. И эта тропинка лесная, ведущая от парковых аллей в лес и далее, на которой он впервые поцеловал Анну, нагнав ее в утро дуэли.
Сердце тогда, казалось, стало таким огромным в груди после того, как смерть снова обошла стороной, не позволила пуле гусара даже капли крови пролиться. И как всегда после того, как побывал на самом краю, остро чувствовалось все кругом: ослепительный свет солнца, ароматы леса, чувство, пробудившее душу после долгого сна. Он помнил, как шел по ее следу, петляя среди стволов, отводя ветви от лица. Не в силах отвести взгляда от русоволосого затылка, неприкрытого шляпкой, от хрупкой шеи над круглым воротом легкого платья, от края шали, скользящего по мокрой от росы траве. И он знал еще тогда, когда ступил в лес, заметив девичий силуэт среди зелени, распознав сердцем, а не слухом ее тихий вскрик, знал, что не отпустит ее от себя, пока не коснется губами ее губ. Мысль об этом так настойчиво и громко билась в голове в ритм стуку сердца, затмевая все доводы рассудка.
Андрей обернулся к парку буквально за какую-то долю секунды до звонкого лая борзых, чей игривый бег между деревьев лесных был потревожен появлением чужого. Собаки быстро выбежали из леса на дорожку и, словно соревнуясь друг с другом по-прежнему, побежали к двум женским фигурам, чтобы узнать, чего ждать от тех, но повинуясь резкому оклику хозяина, вернулись к его ногам.
589
Отнюдь! (фр.)