Страница 177 из 249
— Вы едете из Москвы? — спросила Анна после получаса пути в молчании, понимая, что именно ей предоставили возможность нарушить его. А потом покраснела при этом промахе, вспомнив, как Оленин говорил мадам Павлишиной в ее присутствии о своем путешествии.
— Из Москвы, — подтвердил Андрей. Она так и не смогла взглянуть на него, начиная разговор, так и сидела, повернув к нему на обозрение затылок в черной шляпке, обтянутой бархатом. Только вуаль откинула с лица, позволяя видеть ему неровное отражение в стекле окна.
— У меня, à propos, письмо к вам от вашей тетушки. Просила передать при оказии.
— Вы виделись с моей тетушкой? — задала очередной глупый вопрос Анна, за который тут же обругала себя мысленно.
— Довольно часто приходилось. Все ваши в полном здравии — и тетушка, и ваши кузины, и сын кузины вашей Натали. Просили кланяться вам. Катерина Петровна так переменилась за те годы, что миновали с того лета. Я едва ли признал ее при встрече.
— Мы все меняемся со временем, — заметила Анна чуть резче, чем хотела, пытаясь унять приступ неприязни, который всегда ощущала, когда имя petite cousine связывали с именем Андрея. А слышать о той из его уст отчего-то было еще неприятнее.
— В этом вы совершенно правы, — откликнулся Андрей. Анна в этот момент решила переменить неудобную позу — откинулась на спинку дормеза, давая отдых напряженным мышцам спины, потому успела краем глаза заметить, как Андрей коснулся мимолетно и легко больного колена. Тут же вспомнила о своем промахе в тот последний визит.
— Простите меня, Андрей Павлович, за мое поведение в тот день, когда… когда… Я не знала о вашем…, - и смешалась, не зная, какое слово назвать. «Увечье»? Но оно ранило ее саму это грубое слово, потому и замолчала, надеясь, что он поймет.
— Простите меня, Анна Михайловна, — ответил Андрей ей в тон как-то глухо. — Но я бы не желал говорить о том. Я принимаю ваши извинения, и будет об этом.
И снова в дормезе повисло тяжелое молчание. Говорить обоим было тяжело, но не менее — молчать, когда сидели едва ли не плечом к плечу, когда можно было чуть скосить глаза и заметить ладонь, лежащую на колене своего спутника. Анна смотрела на пальцы Андрея, обтянутые тонкой кожей перчатки, и внутри становилось все горячее от желания коснуться их, переплести свои пальчики, ощутить тепло его руки. То самое, которое до сих пор помнила, несмотря на прошедшие годы.
Забыть обо всем и сомкнуть руки, как когда-то их ладони соприкоснулись в церкви на оглашении предстоящего венчания. Переплести пальцы, чтобы никогда не размыкать их больше. Ведь только с ним, только так близко к нему Анна хотела быть, она так явственно почувствовала это желание, что даже слезы на глаза навернулись. И еще от того наполняющего ее до самых краев чувства покоя и какой-то странной благости, что неизменно приносило его присутствие. Без Андрея она не жива, вдруг пришло осознание, до сей поры надежно спрятанное где-то в самом уголке души. Раньше еще как-то удавалось обмануть себя — ожиданием его возвращения, вынужденной разлукой, а вот сейчас не получилось. Это горькое и одновременно такое сладкое понимание выступило на свет, показываясь во всей красе, полное силы бороться с призрачными обманными уверениями, что придумывал разум. Нет, она не жива без него… и мир так не светел, как ныне, несмотря на сумерки, опускающиеся на еще снежные просторы вдоль дороги.
Анна закрыла глаза, стараясь не думать о том, что поняла сейчас, сцепила пальцы крепче, борясь с желанием коснуться рядом сидящего. Попыталась занять себя иными мыслями, ухватилась за спасительную уловку обдумать нынешнее положение ее маленькой семьи, шаткость своего маленького мирка, который до поры был спасением для нее. Хотя нет, и об этом думать она не желала. Только не ныне, когда не хотелось пускать даже мимолетно тревогу в душу. Попыталась и эти мысли прогнать прочь, стала думать о предстоящих хлопотах на следующей седмице. И верно — за мысленным погружением в приготовления к Светлому воскресенью она настолько отвлеклась на некоторое время от своих дум и тревог, что забылась. Именно забылась — задремала, как обнаружила с удивлением, когда дормез чуть качнулся на неровности дороги, и голова Анны склонилась на плечо Андрея.
От этого прикосновения шляпка чуть съехала вбок, а сама Анна резко распахнула глаза, на миг удивившись происходящему и смутившись. А потом тут же закрыла их, боясь, что Андрей может ненароком заметить ее пробуждение, поймет, что она вернулась из объятий дремы. И краснея до самых ушей от своей вольности — она должна бы тут же с извинениями отстраниться от мужчины, сидящего рядом. Должна, но разве могла?
Потому и осталась в том же положении, чувствуя под щекой не только бархат края шляпки, съехавшей куда-то вбок, но и мягкую ткань редингота Андрея. Ах, отчего ныне не зима, когда нежданный снегопад мог бы удлинить путь до Милорадово?! Так и хотелось ехать и ехать без остановки и без прибытия, слушая эту дивную тишину в дормезе и скрип колес, упиваясь этим украденным у судьбы прикосновением к Андрею. Анна даже глаза боялась открыть, ощущая щекой каждое редкое движение, которое только и позволял себе Оленин, боявшийся неосторожно разбудить ту, что по его убеждению спала на его плече.
Вскоре мелькнули в начинающейся темноте весеннего вечера светлые мраморные опоры въездных ворот Милорадово, а спустя несколько минут небольшой поезд Олениных остановился на площадке перед небольшим флигелем. Волей-неволей, но пришлось Анне выпрямиться, пытаясь придать лицу удивленный и одновременно смущенный вид. Но пока она искала слова извинения, дверца дормеза распахнулась, и Андрей вышел вон.
— Сам Господь послал нам Андрея Павловича, n’est ce pas? — произнесла мадам Элиза, будто говоря о прошедшем дне. Но Анна видела в ее глазах истинное значение этих слов, и не могла не согласиться с ними, кладя свою чуть дрожащую (от вечернего холода, вестимо) ладошку в руку Андрея, спускаясь со ступенек дормеза с его помощью.
— Истинно так, — прошептала в ответ Анна, сама не понимая, кому говорит это — мадам Элизе, выбирающейся из кареты, или Андрею, с каким-то странным выражением в глазах взглянувшему на нее сейчас.
Непривычный после нескольких по-весеннему теплых вечеров холодок проникал под платье и бархатное пальто, неприятно касался тела. Но Анна так и не могла заставить себя уйти ныне в манящее тепло дома, дверь которого уже распахнул Иван Фомич, встречая прибывших. Так и стояла, зная, что и Андрей не сможет удалиться, пока она не попрощается с ним первой. Не желая даже на минуту отпускать те эмоции, которыми была полна ее душа на протяжении всего пути в Милорадово. И его не желая отпускать от себя.
— Вы надолго в Милорадово? — вдруг спросила Анна, понимая, что сейчас совсем не время для светских бесед. Но в то же время желая услышать, что он останется здесь не коротким визитом. А лучше — навсегда, чтобы она имела возможность хотя бы мельком в церкви видеть его или на прогулках в парке. Потому что поняла нынче, как ей важно, чтобы он был просто рядом.
— Я покамест не могу дать ответа, Анна Михайловна. Полагаю, пробыть здесь на время сева, а далее…, - он пожал плечами, но она вдруг каким-то шестым чувством осознала, что он останется здесь и долее. — Я понимаю, что составлю вам неудобство своим нахождением в Милорадово, но присутствие maman и сестры должно réduire à rien [573]… Быть может, вы позволите нам навестить вас на днях?
И что-то было в его голосе или в его лице, что подсказало Анне в тот миг странную, но такую желанную для нее мысль: он по-прежнему расположен к ней, несмотря на сонм московских девиц, крутившихся вокруг него, по словам Веры Александровны. А она-то на какую долю минуты даже испугалась тогда, увидев его в Гжатске, что он вернулся, потому что сумел позабыть ее, сумел побороть тягу к ней, о которой сказал Анне, уезжая из Милорадово прошлой осенью.
— Я буду рада принять ваш визит, — проговорила Анна, с удивлением отмечая в голосе мягкие кокетливые нотки. — И с удовольствием нанесу сама визит вашим maman и сестрице. Если вы считаете, что это возможно… И, bien sûr [574], благодарю вас за вашу доброту ко мне нынче.
573
Свести на нет (фр.)
574
Разумеется (фр.)