Страница 145 из 249
— C'est ça, mon ami (Èменно, мой друг! (фр.))! Фортуна имеет переменчивый нрав, как и любая женщина. Никто не ведает, чего она пожелает для тебя следующим днем.
Ему ли не знать того, как никому другому, вдруг подумалось Андрею. Он думал, что все уже определенно, что ничего не переменится для его судьбы, которую он выбрал себе. И в который раз судьба посмеялась над его планами и стремлениями. «La fortune et l'humeur gouvernent le monde. Причем, une humeur de femme» (Судьба и прихоть (каприз) управляют миром…. Прихоть (каприз) женщины (фр.)), вспомнились ему собственные слова. Все верно, все так и вышло…
Где-то в кружке офицеров у широкого стола (хотя по чести будет сказать, что это была просто дверь, снятая с петель в доме ближайшего селения и положенная на козлы) дрогнули струны семиструнки. А потом до уха Андрея донеслись первые звуки музыки, заставившие крепче стиснуть свой бокал. Он возненавидел этот романс тут же, как услышал в саксонских землях. Каждую его строку, каждое слово…
В первый раз, когда он выслушал его с начала до конца, он думал, сердце все-таки разорвется от той боли, что терзала тогда, мешала дышать. Только вино могло принести облегчение. И другие объятия. Но это был неверный путь. Путь в бездну, в которую Андрей все летел и летел еще с позапрошлой осени, надеясь поскорее удариться о дно и расшибиться насмерть. А дна все не было.
— Пойду проверю готовность солдат к завтрашнему дню, — он спешил уйти отсюда, от собравшихся здесь офицеров гвардии, чтобы не слышать тех слов, что вскоре будет петь мужской голос. И не рвать себе душу, которая и так за эти годы превратилась в лохмотья. Боль уже была не так остра, но все же была. Сидела где-то внутри, в глубине сердца и тихо ныла, когда память услужливо подкидывала очередной жестокий дар. Успел выйти вон до того, как вывели первую строку: «Несчастным я родился…»
Небо было на удивление безоблачным, мигало с высоты бесконечным множеством звезд — малых и больших. Этому подмигиванию в ответ с земли раздавался то тут, то там трепет огней в биваках, словно зеркальное отражение небес. Лагеря уже притихли — кто-то спал, кто-то готовился к завтрашнему вхождению в Париж, начищая сапоги и оружие, выбивая из мундиров пыль и грязь долгих переходов и кровопролитных сражений. Андрей недолго проверял своих людей — те уже были готовы к входу в город, даже раздобыли где-то мел, которым зачистили пятна на светлых мундирах, придавая им видимость новых. Делать было более нечего — разве что возвращаться к гвардейским офицерам, которые, видно, решили не ложиться этой ночью вовсе или идти к палатке Кузакова, чтобы лечь в раскладную кровать и вертеться несколько часов на этом неудобном ложе.
Оттого Андрей двинулся снова по лагерю, совершенно без цели, пока не вышел за его пределы на высоту, с которой на ладони был виден город, лежащий в низине. Город, к которому русская армия шла от руин Москвы.
Андрей присел у одного деревьев прямо на холодную землю, прислонившись спиной к стволу. Тихо звякнули на груди ордена и медали — памятная медаль о сражениях 1812 года (Медаль «В память отечественной войны 1812 г.», награждение которой производилось с 1813 года) тихонько ударилась об орден святого Владимира, которого он получил за отвагу в боях на полях Саксонии. Жестокая насмешка судьбы — Анна и Владимир друг подле друга у него в рядах наград, в его руках. Словно некое напоминание. Хотя для чего оно? Будто он мог забыть!
Первое письмо от Анны догнало его в Вильне, когда они встали временно на квартиры в возвращенном из рук неприятеля городе, задержавшись в ожидании, пока прибудет император Александр и цесаревич Константин Павлович. При вести о том вернулось в дома окрестное дворянство, и Вильна тут же снова наполнилась огнями и праздничным шумом.
Андрей помнил, как забилось сердце в груди, едва он узнал знакомый почерк на бумаге. Пусть это даже будет дань правилам этикета, пусть будет обыкновенное письмо с соболезнованиями по случаю смерти Марьи Афанасьевны. Но она написала к нему! И он не стал даже злиться тогда на Марию за то, что все же ослушалась его наказов и прибыла в Вильну вслед за полком. Только распорядился Прохору помочь ей и ее компаньонке с квартирой, а сам быстро развернул послание из Милорадово.
Первый удар. Первое свидетельство, что она не желает иметь с ним ничего общего, несмотря на то положение, в котором оказалась поневоле. Анна твердо желала вернуть кольцо, окончательно разрывая те узы, что связывали их когда-то, завершая то, что начала в Милорадово. Значит, это был не истерический выпад тогда, как он все же надеялся, свойственный ей порой. И не порыв благородства освободить его от любых обязательств по отношению к ней, не дать сплетням коснуться и его имени из-за истории, что случилась меж ней и тем проклятым поляком.
«…Я не любила до вас. И только ныне мое сердце бьется. Бьется ради вас, только ради вас…», снова и снова повторялись в голове строки того письма, хотя он был бы рад забыть о них. Андрей вспомнил, как говорил Анне когда-то, что она лед, который он непременно растопит (разве не может растопить тем жаром, что горел в его груди?). Он только забыл, что лед превращается в воду при том, а кто мог удержать воду в своих ладонях долго? Она просачивается сквозь пальцы, как ни сжимай, все равно ускользает. Так и Анна ускользнула из его рук, как ни пытался он сжать ладони…
Андрей тогда сидел до самого рассвета в одиночестве пустой и темной комнаты на втором этаже одного из трактиров Вильны, слушая, как гуляют офицеры в зале под ним, наблюдая за ярким освещением города, празднующего который день избавление от неприятеля. Только под утро он зажег фитиль свечи и стал писать ответное письмо. Нет, он не стал ей писать о том, как болит его сердце, или что в очередной раз умерла частичка его души с ее письмом, как и тогда, в Милорадово, когда сильнее пули ударило в спину кольцо. Только предельно вежливое письмо в тон ее посланию.
Хотя так много хотелось сказать пусть даже через бумагу. Пусть кольцо будет у нее, у Анны! Пусть лежит в ее доме, так близко к ней! И быть может, когда-нибудь старое пророчество цыганки все же явит свою сущность… Хотя как можно сохранить то, чего нет…? Так пусть хотя бы сохранится та незримая глазу нить, что связывала их доныне — обязательства, заключенные летом в Милорадово между их семьями. И пусть все так и останется, думал Андрей в то время. Пока она связана с ним, хотя бы и не по своему желанию, у него еще есть возможность все переменить по возвращении из этого проклятого похода за французским беглецом и славой освободителей Европы.
В день своего рождения, который был с пышностью отпразднован в Вильно, император Александр великодушно объявил о всеобщей амнистии для жителей литовских и малороссийских губерний, что служили Наполеону во время войны. Тем самым, он позволил вернуться в родные земли военным и гражданским лицам, бежавшим вместе с армией Бонапарта за Неман, на разочарование и огорчение Оленину. Оттого Андрей ничуть не был удивлен, когда прочитал из письма сестры, полученного через пару седмиц после перехода в земли Варшавского герцогства, что Анна спешно разорвала брачный договор между их семьями. Нельзя сказать, что он не ожидал этого, узнав о прощении бывших поданных, ставших врагами на полях сражений. Знать, верно, сильны ее чувства к тому, кто пришел с Наполеоном в Россию.
Но вот ожидать, что ее возможное соединение с Лозинским принесет такую острую боль, никак не мог. От этой боли не было спасения. Представлять, что Анна будет с другим… нет, не думать о том! Днем еще удавалось кое-как занимать голову совсем иным — переходы по рыхлому снегу для кавалерии давались нелегко, хлопоты по размещению на квартиры или разбитию биваков. Но ночами мысли наваливались, душили, давили на грудь тяжелым камнем. Он хотел бы забыть о ней, как когда-то сумел вытеснить из своей груди чувство к Надин. Но в этот раз все было иначе, совсем иначе. Мелькнет ли средь публики на балу светловолосая женская макушка, донесется ли его обоняния схожий запах духов, грянет ли мазурка, призывая офицеров закружить в танце прелестных паненок. И тут же снова кажется, что сжимается теснее ворот мундира, затрудняя дыхание, а потолок и стены давят, вынуждая выйти вон на свежий воздух прочь из залы.