Страница 107 из 249
Оттого и не скрывал своего приподнятого настроения Андрей, когда наконец-таки снялись с места и потянулись в сторону Леташовки и Спасского, уходя все далее и далее в сторону границы от Москвы. Оттого и бросался на следующий день в битве в Малоярославце, в которой все же позволили кирасирам принять участие под конец дня, выведя тех из резервов, в самую гущу боя, отключая сознание от происходящего, рубя и коля направо и налево, с трудом удерживая коня на скользкой от крови земле.
Ведь каждый миг этого сражения, этих бесконечных атак на уже руины домов и слабое подобие улочек, а не город, каким тот был еще на рассвете, на этот огненный ад, приближал его к тому заветному для Андрея моменту. Моменту, когда он ступит на гравий той тенистой липовой аллеи, ведущей к усадебному дому, когда откроет перед ним входную дверь пожилой швейцар, и сбежит по мраморным ступеням вниз Анна, едва касаясь перил.
А еще он понимал, что уступи русская армия Наполеону дорогу на Калужский тракт, то под неприятелем окажутся и юго-западные земли от Москвы, а значит, и его мать, сестра, маленькая Тата. И другие, что сражались бок о бок в тот день, понимали всю важность того, чтобы не пропустить французов из разрушенного Малоярославца, не дать ринуться в земли за спинами русской армии. Потому и сражались все отчаянно, забыв об усталости и ранах, об обжигающем лица и накаляющем оружие и амуницию пламени, в который превратился город, полыхающий пожарами.
«… восемь раз град переходил из рук в руки, ma chere», писал Андрей позднее письмо сестре в Агапилово, разложив лист бумаги на днище перевернутой телеги, пока Прошка промывал его рану на щеке, с трудом управляясь с пером слегка обожженными в тот день пальцами. «Потери неисчислимы. Раненых много. Но и французская армия, должно быть, поредела ныне настолько, что у Буонапарте не останется иного пути, как повернуть от Калуги. А после и вовсе уйти из империи нашей. Со дня на день сызнова будет сражение, это ясно, как день…»
Но сражение, что ждали многие и во французской, и в русской армии, не состоялось. Кутузов приказал отступать к Детчину, слушая ропот и возражения не только в рядах солдат и офицеров, но даже в собственном штабе, генералы которого требовали дать еще одну битву и захватить-таки в плен Наполеона. И только спустя пару дней, когда гонец от Милорадовича привез вести об уходе Великой армии из Малоярославца к Боровску, двинулись по пути отступающего Бонапарта.
Это было началом освобождения родной земли от неприятеля. Каждый, кто слышал известие о том, что Наполеон ступил на дорогу к Смоленским землям, едва сдерживал чувства, не скрывал душевного подъема и радости. Свершилось! После долгих месяцев войны, после нескольких кровопролитных сражений, после стольких потерь! И даже холодные дни поздней осени, что установились в то время, не смогли бы погасить тот огонь, что разгорался с каждым переходом русской армии, следующей по пятам того, что был виновен в сожжении «сердца России», кто едва не разрушил Кремль.
В один из таких дней, уже под вечер, когда встали у Полотняных Заводов биваком на ночлег, Андрею передали приказ от командира дивизии срочно прибыть в палатку генерал-майора. Удивляясь столь неожиданному призыву, Оленин даже подумать не мог, откидывая полотняный полог, какой сюрприз ждет его внутри. Усталый генерал сидел на раскладной кровати, растирая спину, разболевшуюся с осеннего холода и от проведенного дневного перехода в седле, его денщик грел в жаровне камни, чтобы позднее переложить те на постель. Адъютантов уже отпустили на ночной отдых, ведь с рассветом армия снова должна была тронуться в путь, преодолевая маршем полуторный переход, стремясь загнать Бонапарта в ловушку, перехватить того у Смоленска.
— Вы просили меня позволить вам поехать к отрядам, что ходят в тылу у неприятеля близ Гжати, — проговорил Депрерадович после приветствий, внимательно глядя на вспыхнувшее тут же легким румянцем лицо полковника. Или это с легкого вечернего морозца, с которого тот шагнул в палатку, чуть заалели скулы? — Я понимаю vos circonstances [410]. Понимаю, каково вам ныне. И понимаю ваши тревоги. Тяжко бить врага, когда душа непокойна, — Он вздохнул, а потом заговорил уже тверже и решительнее. — В тыл к неприятелю в земли Вязьмы отправляется на подмогу Давыдову два полка казаков по распоряжению Его Высокопревосходительства Михаила Илларионовича. Вы можете ехать с их авангардом, что повезет пакет, и дожидаться нашего подхода в тех местах. Бог даст, коли продолжим тем же маршем, то через пару-тройку дней и снова встанете во главе эскадрона вашего. Полк ваш сызнова в резерв отправлен до особых распоряжений на сей счет, потому покамест дозволяю выехать с казаками, входя в ваше положение… но только в виде исключения пред вашими заслугами!
— Je vous remercie, Votre Excellence! [411] — склонил голову Оленин, чувствуя, как в груди стало намного горячее, несмотря на холод осени, что легко пробирался под мундир и суконную шинель.
— J'espère qu'on se reverra bientôt [412], Андрей Павлович. Путь через земли неприятеля нелегок и сулит много опасностей. Тем паче, ныне, когда француз бит, и бит отменно! Езжайте с Божьей помощью! И надеюсь, вы найдете ваших родных в добром здравии. От души надеюсь на то.
Оба замолчали на миг, думая о том, какой предстоит им увидеть оставленную на милость врага землю, по которой армия скоро пойдет, гоня Наполеона до самого Немана. Потом Андрей склонил голову на прощание, щелкнул каблуками сапог и вышел вон из палатки. Времени было в обрез — как он узнал, казаки выезжали тотчас, надеясь в короткие сроки обогнать армию Наполеона, везя приказ Давыдову и его людям «щипать» ту по мере продвижения по Смоленской дороги от Гжатска до Вязьмы. Аналогичные распоряжения получили и отряды Фигнера, Сеславина и другие, каждый из которых действовал на своем участке тракта.
— Ваше высокоблагородье, шинельку бы позапахнули бы! — обратился к нему, хмуря густые брови, усатый казацкий офицер — глава небольшого отряда, что должен первым привезти к Давыдову распоряжения светлейшего. — Мундир-то в сумерках ясно так видать!
Более они почти не общались за те дни, что ехали к Давыдову, пробираясь по невысокому редкому снегу, через бездорожье и грязь, обходя французов за версту и более, взрывая едва вставший тонкий лед на узких речках, что встречались на их пути. Да и времени для того не было вовсе — торопились доехать до Давыдова наперед армии Бонапарта, в глубине души все же надеясь, что вдруг и им может так повезти, как тем казакам, что едва не прихватили Наполеона у Городни.
Холодный ветер бил в лицо, леденил губы, которые вскоре растрескались. Руки мерзли даже в перчатках, а холодок неприятно трогал тело под шинелью, полы которой так и развевались на ветру от той бешеной скачки, что задавали, стараясь успеть прибыть к сроку, опередить французов, направляющихся в сторону западной границы. И у каждого этот холод пробрался в самое сердце, едва замечали на краю земли вдалеке, то сбоку, то спереди от себя, черную завесу дыма, говорящую о том, что неприятель уничтожает то, что не успел разрушить и сжечь на пути к Москве.
Давыдова отыскали в одном из сел в десятке верст или более от Юхнова, к которому его отряд возвращался после очередной схватки с французами. При этом казаков и Андрея едва не сбили с лошадей охранявшие подъезды вооруженные ружьями, пиками и вилами крестьяне, приняв в сумерках за неприятеля. Только отборная брань, православные нательные кресты да тот факт, что французы редко теперь забирались так глубоко от расположения войск, боясь партизан, убедили, что к Давыдову пожаловали именно из армии с пакетом от светлейшего князя. Поспешили проводить к избе, где тот встал на ночлег, извиняясь перед офицерами, идущими вслед за ними, за ту «оказию», что едва не случилась в лесу.
410
Ваши обстоятельства, положение дел (фр.)
411
Благодарю Вас, Ваше Превосходительство! (фр.)
412
Надеюсь, встреча будет скорой (фр.)