Страница 40 из 52
«Почти в монастыре — в четырех стенах, под надежной охраной бедности! — усмехнулась про себя Соня. — Долго еще, наверное, это состояние будет ощущаться не только мною, но и теми, кто со мной общается…»
— Вы слишком любопытны, — попеняла она ему, — вряд ли наша поездка продлится так долго, чтобы вы смогли узнать обо мне все. Да и зачем это вам?
— Ну, всего я не знаю даже о себе, — философски заметил он. — Но что странно, впервые я чувствую благодарность к Фуше, который своей болезнью, происходящей, надо думать, из-за привычного несоблюдения осторожности в обращении со слабым полом, дал мне возможность не только удостоиться внимания самой королевы, но и совершить порученное ею дело в обществе прекрасного цветка. Женщины добродетельной и загадочной, притом невероятно красивой. Вам не говорили, что красота ваша особого свойства: чем больше на вас смотришь, тем больше хочется смотреть, причем с первого взгляда она вовсе не поражает. Кажется, обычное женское лицо. Но это только на первый взгляд…
— Спасибо, вы очень галантны, — сказала Соня, с досадой прерывая поток славословий в свой адрес; она всегда чувствовала себя неловко, когда ее вот так, прямо в глаза, восхваляли.
— Однако с какой неприязнью вы это сказали, — пожаловался Савари, — словно своей похвалой я вас обидел. На вас, ей-богу, не угодишь! На щекотливую тему не говори, вас не хвали. То ли вы капризны, то ли у вас склочный характер.
— Может, тогда лучше нам с вами поговорить о предстоящей поездке? — смущенно произнесла Соня; что-то и вправду с нею происходят странные метаморфозы. Прежде она никогда не была сварливой и уж тем более капризной.
Княжна не хотела признаваться себе в том, что все дело в Тредиаковском.
Подумала так и удивилась: при чем здесь он? Но тут же ответила себе: а при том, что между ними состоялся разговор, который до сих пор беспокоил княжну. Засел в ее голове, словно заноза.
Григорий прежде всего поинтересовался, отчего королева Мария-Антуанетта проявила такую приязнь к русской княжне? Правда, королева и сама не француженка, но приближать к себе совершенно незнакомую женщину… Потом, почти без перехода, он спросил, что за отношения связывают ее с Жозефом Фуше?
— Вы имеете в виду, не приходит ли он ночью в мою спальню? — дерзко спросила Софья и сама испугалась: теперь Григорий еще больше утвердится во мнении, что версальский двор оказал на Соню самое плохое влияние. Подумать-то подумала, но все же упрямо продолжила: — Нет, не приходит.
— Но герцогиня де Полиньяк, говорят, определила его в ваши наставники.
— Он учит меня игре в карты и фехтованию.
Тогда она чуть не поправилась: учил, ибо после удара, которым наградил его Патрик, она Жозефа не видела.
— Говорят, он весьма искусен и в вопросах любви; наверняка он захотел поучить вас и этому, — продолжал настаивать Григорий, а Соня рассердилась.
— Говорят, что в Москве кур доят, а коровы яйца несут! — резко отпарировала она.
Тредиаковский от неожиданности расхохотался, но в его смехе ей почудилась горечь.
— Теперь мы будто поменялись с вами местами. Вы нарочно дерзите мне. Не можете простить, что мы с Себастьяном невольно отдали вас в руки Флоримона, — вздохнул он.
— А вы бы простили своим друзьям такое? — вырвалось у Сони, хотя она вовсе не собиралась ни в чем его упрекать.
— Не знаю, — задумчиво сказал Григорий, — может, и не простил бы, но не в нашем с вами случае. Можно говорить о моей ошибке, о том, что я переоценил свои силы, но не о том, что я принес вас в жертву!
Проговорил он это так взволнованно и горячо, что Соня почти простила его, как она считала, равнодушие к ней.
— Софья Николаевна, — теперь его голос был просительным, — почему бы нам с вами не вернуться к прежним отношениям? Обещаю, я не буду столь же строг с вами и непримирим, как прежде. Тем более что вы теперь так многому научились…
Опять он намекает на уроки Фуше! Уж не ревнует ли он ее к этому французу?
— Ах да, ваше сиятельство, я совсем забыл сообщить вам о некоей встрече во время наших с Себастьяном поисков…
— Поисков? Что же вы, интересно, искали?
— Не что, а кого! Конечно же, вас, Софья Николаевна, к чему это кокетство? Вы отнесли нас с бароном к разряду вовсе уж ничтожных людишек. Уверяю вас, барон де Кастр вовсе не так прост, каким может показаться на первый взгляд! И уж во всяком случае, вопросы чести ему не чужды.
— То же можно сказать и о вас, не так ли? — как бы докончила за него Соня.
Так они и препирались в тот вечер. И ни о чем не договорились — им мешало обоюдное раздражение. Или чувство совсем другого рода?
В тот же вечер княжна увиделась и с Себастьяном. А вот к нему отчего-то Соня отнеслась без всякого раздражения. Наверное, потому, что первым делом он стал горячо извиняться перед нею, чуть ли не бить себя в грудь и даже заявил:
— Если вы, мадемуазель Софи, меня не простите, я заберусь на крышу этого дворца и спрыгну вниз, раз вы считаете, что свою вину перед вами я могу смыть лишь своей кровью.
Экспансивный француз рассмешил ее, и Соня милостиво даровала ему прощение. Зато дальнейший разговор с бароном весьма ее удивил.
— Говорят, ее величество королева очень вам доверяет.
— Почему вы меня об этом спрашиваете? — ответила она вопросом на вопрос — в голосе Себастьяна де Кастра прозвучали какие-то странные нотки.
— Говорят, настолько доверяет, что собирается отправить вас с тайной миссией к себе на родину, — продолжал настаивать он.
— Если вы все знаете, зачем спрашиваете? — нарочито подивилась Соня. — Неужели для вас это так важно?
Собственно, насчет важности она спросила просто так, но нечаянно угодила в точку.
— Жизненно важно! Поверьте, я хочу уберечь вас, Софи, от возможных неприятностей, — проговорил он, представая перед нею совсем другим человеком, нежели тот барон, который разыскивал свою сестру и выглядел растерянным и нерешительным, без этой твердости и напора в голосе.
— Что ж тут может быть опасного — отвезти письмо королевы ее брату! — сказала Соня и прикусила язык — нет никакой необходимости говорить о деле, которое поручает ей Мария-Антуанетта.
И вообще, почему об этом уже знают? Королева не делает из своего поручения секрета? Тогда почему невинное на первый взгляд поручение вызывает такой интерес?
— Сейчас опасно все, что исходит от королевы, — не согласился с ее утверждением барон, и Соня не поняла его волнения.
Скорее всего, это зависть. Королева доверяет свой секрет не французу, а какой-то неизвестной прежде иностранке.
— Поверьте, — горячо продолжал уговаривать ее Себастьян, — дни Людовика сочтены. Так стоит ли вам рисковать жизнью ради чужих вам правителей? Во Франции есть люди, которые объединяются в сообщества и организуют заговоры против королевской власти…
Вот, значит, как: она рискует жизнью? Единственно, в чем Себастьян прав, как, впрочем, и Тредиаковский, — Софья совершенно не знает, что на самом деле происходит во Франции.
Соня спросила у барона:
— А кого бы вы хотели видеть на троне вместо Людовика?
— На троне — никого! — твердо ответил он. — Народ сам выберет себе правителей. Я мечтаю о Французской республике. Никакой монархии, только демократия!
Каковы, однако, разговоры посреди королевского бала! Слышала бы их Иоланда де Полиньяк!
Вообще же оба молодых человека ее совсем запутали. Что Григорий с его вопросами, что де Кастр со своими предостережениями и разговорами… Он же прямо говорил о свержении монархии, вечной и угодной богу. По крайней мере, так всегда считала Соня… Интересно, знает ли Савари о том, что их поездка может быть опасной? Но нет, он ведет себя спокойно. Вон, кажется, даже дремлет. Все, хватит! Соня больше ни о чем таком не хочет думать. Эдак своими мыслями недолго и беду накликать… И, выезжая из Версаля, она постаралась забыть все, о чем говорил ей де Кастр. Но легко сказать — забудь!
Начнем сначала. Ничего не может случиться в обычной поездке обычной женщины, которая едет в обычной, ничем не примечательной карете. Тогда почему она никак не может избавиться от дурного предчувствия? Предчувствия… Опять предчувствия! Тревожно ей, видите ли! Понятное дело, едет далеко, в одной карете с чужим человеком, а в глубине души продолжает копошиться червяк сомнений: зачем все-таки письмо Марии-Антуанетты отправили именно с ней?