Страница 2 из 52
Сын Антуана де Барраса — Флоримон — не знал, где отец прятал золото, но подозревал, что оно существует. То есть он не думал, что это именно золотые слитки, но в том, что отец богат, не сомневался.
Он упрекал отца в прижимистости и, случалось, нарочно провоцировал старого маркиза обращаться к своему тайнику, убеждая его в том, что еще чуть-чуть, и замок де Баррасов опишут за долги. Предчувствие его не подводило: деньги всякий раз появлялись, хотя пройдоха-батюшка тщательно скрывал свой тайник и не давал сыночку себя выследить.
Тогда Флоримон подстроил ловушку отцу и кстати приехавшей к нему из России княжне Астаховой. Под предлогом ремонта перевел заболевшего старика-маркиза в комнату, в которой имелся тайный глазок и устройство для подслушивания разговоров, ведущихся в ней.
Теперь Флоримон точно узнал: золото есть! Но то, как он приготовился его получить, говорило не только о непорядочности Флоримона, но и о его изощренно-жестокой фантазии.
Агриппину, горничную княжны, Флоримон и отдал своему слуге, поднаторевшему на насилии и укрощении строптивых девственниц, которых потом его господин продавал в публичные дома Европы и Востока.
Флоримон де Баррас пригрозил Софье, что то же самое может произойти с самой княжной, если она ему не покорится.
Негодяй решил не останавливаться на достигнутом и стал шантажировать своего отца. Перед Антуаном он поставил условие: ему покажут хранилище золота, а Софья Астахова согласится стать его женой — только тогда он не причинит ей никакого вреда.
Риска в таком шантаже для него не было, потому что Флоримон понимал: батюшка сделает все, чтобы защитить дочь своего покойного друга.
В действительности все случилось вовсе не так, как хотелось молодому негодяю. Маркизу Антуану де Баррасу и Софье удалось от Флоримона ускользнуть, но они понимали, что тот все равно на этом не успокоится.
Флоримон до нынешнего времени добывал себе средства к жизни именно тем, что занимался кражей и продажей в рабство молодых красивых девушек, которые приезжали на воды в Дежансон. Организованные им похищения в конце концов приняли такие размеры, что стали всерьез беспокоить короля Франции Людовика XVI. К нему все чаще стали обращаться правители других стран, в том числе и России.
Императрица Екатерина отправила даже одного из своих тайных агентов с наказом найти пропавшую дочь знатных родителей, вернуть ее семье, а похитителей передать в руки французского закона.
Как раз накануне происшедших с княжной событий ей довелось познакомиться с неким Григорием Тредиаковским. Григорий ехал вместе с Софьей из России во Францию в одной почтовой карете.
События сблизили молодых людей, и, несмотря на то, что Григорий оказался не слишком разговорчивым и не спешил посвящать Софью в свои планы, он все же обмолвился, что ему поручено высшей властью России принять меры к розыску и возвращению домой похищенной злоумышленниками юной Варвары Шаховской, единственной дочери аристократов старинного рода.
Тредиаковского снабдили немалыми деньгами. Король Людовик XVI, к которому от имени русской императрицы обратился за помощью посол России во Франции, выдал молодому человеку бумагу со своей печатью. В ней король требовал от всякого, к кому Григорий обратится, помогать ему всеми средствами.
Разрешалось также чрезвычайному агенту пользоваться услугами своих соотечественников, если в том настанет нужда. Таким образом, молодой человек вполне законно привлек к своему делу любознательную княжну Астахову.
Девушка владела несколькими европейскими языками и охотно согласилась обучаться таинствам своего нового занятия, неожиданно выявившего в ней тягу к авантюризму.
Правда, обучаться пока было некогда. Похищенную девушку Варвару Шаховскую увезли в Марсель, где нужно было во что бы то ни стало ее перехватить. В противном случае вряд ли удалось бы найти ее где-нибудь в Стамбуле или выкрасть из чьего-то гарема, ведь девушку везли на рынок рабов.
1
Городок Монпелье оказался небольшим, с узкими, не слишком чистыми улочками; здесь в это время года было жарко, как и во всех южных городах.
Зеленых насаждений в городке было крайне мало, потому приехавшие сюда тщетно искали какой-нибудь тени, кроме тени от домов, каковая не давала прохлады парков и рощ. Княжна готова была уже и вовсе разочароваться в сем городе, но, походя по его улочкам, она увидела несколько очень красивых домов, вызывавших у любого человека восхищение своей архитектурой. Дома эти тут же примирили ее с Монпелье.
Наверное, Соне пришлось бы нелегко в этой жаре — после прохладного лета Петербурга она тяжело привыкала к климату юга, но местные жители рассказали ей, что в Монпелье имелось живописнейшее местечко, называемое горожанами площадь Пейру. Туда она и не замедлила пойти, едва успев устроиться в гостинице и позавтракать. Здесь ежедневно прогуливался весь город, дыша желанной прохладой, которую давали насаженные на площади многочисленные деревья.
Площадь Пейру, расположенная на возвышенности, чистая, украшенная статуей Людовика XIV, удивляла взор новичка своим старинным акведуком, откуда вода шла в город. Соня в очередной раз могла убедиться в том, что и прежде люди понимали толк в прекрасном. А главное, умели это прекрасное создавать.
С площади открывался вид на Средиземное море. Местные жители рассказывали, что при восходе солнца отсюда можно разглядеть даже Испанию, но Соня еще не успела в том убедиться.
Документы у княжны были выправлены на имя баронессы Софи де Кастр, уроженки города Нанта. Ее наставник Григорий Тредиаковский считал, что Софья Астахова по выговору подлинная француженка. Имя ей оставили прежнее, на случай, ежели она лицом к лицу столкнется с кем-то из ее знакомых петербуржцев — трудно ведь найти на земле место, куда бы любопытные русские не заглядывали.
Впрочем, сейчас Соню — мадемуазель Софи — мало кто узнал бы! Высокая прическа, украшенная цветами, изменила ее больше, чем когда-то темный парик. Дорогая французская помада сделала губы яркими и блестящими. Но больше всего изменила Соню ее величественная осанка, а ведь ей пришлось этому учиться всего несколько часов! На большее просто не оказалось времени.
У прежней Софьи никогда не было такого надменного взгляда, такого поворота головы, таких небрежно-царственных жестов. Нет, такое не дается за один день. Конечно, сыграло свою роль и воспитание, полученное княжной в Петербурге, потому что стоило Соне на мгновение опустить плечи, как тут же внутренний голос напоминал ей: осанка! И она снова выпрямлялась.
С недоверием и затаенной радостью рассматривая в зеркале свой изменившийся облик, Софья думала, что, не встреть она Тредиаковского, так во всю жизнь могла и не узнать, на что она способна и какие силы в ней, оказывается, дремлют.
— Говорят, детей аристократов учат таким повадкам с детства! — восклицал Григорий с возмущением. — Ерунда это, дань модным романам. В жизни мы видим княжну, которая имеет спину скорее сутулую, чем прямую…
— Учили аристократку не тем повадкам! — пробормотала Соня; менторский тон Григория ее смешил.
— Именно не тем! — ничуть не сбившись с тона, продолжал ее мучитель. — Притом наша аристократка все время норовит опустить взор в землю, словно потеряла кошель с деньгами и теперь его ищет, или как крепостная девка, которая не смеет взглянуть на своего господина, а заодно и на все остальное человечество. Нет чтобы направить величественный взор на собеседника, чтобы он смущался от силы и уверенности в себе красивой женщины. Ежели, конечно, ее сиятельству нынче не нужно изображать деревенскую простушку…
Когда, забывшись, Соня начинала сутулиться — разве можно совершенно измениться за один день? — она вспоминала наказы мадам Эстеллы, ее жесткие пальцы на теле, указывающие:
— Спину держать! Живот держать! Шею держать!
По ее мнению, нельзя было давать себе спуску ни на минуту.
И сутулость, и неуверенность в себе княжны Софьи Астаховой можно было объяснить. Она выросла в семье не слишком богатой, если не сказать бедной, которая могла уповать лишь на знатность рода, пока случайно не разбогатела уже после смерти отца и накануне смерти матери.