Чувствительный человек

Настоящее можно назвать аналитическим периодом. Восстанавливая дыхание, мы начинаем понимать самих себя. Когда придет следующий, синтетический, или созидательный, — как вам угодно — период, он будет более здоровым психически, чем все предшествующие. И человек сможет избежать печальной перспективы — безумия.

Банкрофт кивнул.

— И вы в Институте пытаетесь контролировать этот процесс. Вы пытаетесь растянуть период… черт возьми, упадка, упадка! О, я изучил современную школу умеренности, Далгетти. Я знаю, как тонко направляется подрастающее поколение — через политиков, подготавливаемых для правительства вами.

— Направляется! Я бы сказал: воспитывается. Воспитывается в традициях сдержанности и критического мышления. — Далгетти усмехнулся уголком рта. — Впрочем, мы здесь не для того, чтобы обсуждать общие вопросы. Суть в том, что Мид считает себя мессией. Он естественный лидер Америки, а через Организацию Объединенных Наций, в которой мы все еще имеем вес, — и всего мира. Он хочет восстановить то, что называет «добродетелью предков», — видите, я слушал его речи, и ваши тоже, Банкрофт.

Эти добродетели суть послушание, физическое и умственное, «выборным властям» и «динамизм». Это означает, что, получив приказ, человек должен прыгать, не раздумывая, из… О, к чему продолжать? Это старая песня. Жажда власти, воссоздание абсолютного государства, на сей раз всепланетного.

Играя на идеалах одних и суля награды другим, он снискал определенное число последователей. Но он достаточно умен, чтобы затевать революции. Люди должны захотеть его. Ему нужно направить социальное течение таким образом, чтобы оно повернуло к авторитаризму и вознесло его на пьедестал.

И вот именно здесь и входит в игру Институт. Да, мы развили теории, которые, по меньшей мере, кладут начало объяснению фактов истории. Это достигается не столько сбором данных, сколько изобретением строгих самокорректирующихся символов, и нашим математикам это как будто удается. Мы не опубликовали все наши открытия из-за того, что они универсальны. Если вы точно знаете, как с ними обращаться, вы можете создать мировое общество по любому желаемому образу — за пятьдесят лет или меньше! Вам нужны эти наши знания.

Далгетти замолчал. Наступила долгая тишина. Собственное дыхание казалось ему удивительно громким.

— Хорошо, — снова кивнул Банкрофт, на этот раз медленно. — Вы не сказали нам ничего нового.

— Я прекрасно это сознаю.

— Ваши высказывания весьма недружелюбны, — продолжал Банкрофт. — Чего вы недооцениваете, так это возмутительного застоя и цинизма нашей эпохи.

— Теперь вы используете слишком сильные слова, — усмехнулся Далгетти.

— Факты говорят сами за себя. Бессмысленно примерять пристрастные моральные суждения к реальности; единственное, что вы можете сделать, это попытаться ее изменить.

— Да, — насупился Банкрофт. — Вот мы и попытаемся. Вы хотите нам помочь?

— Вы можете выбить из меня дух, — сказал Далгетти, — но я не в силах передать вам то, на изучение чего требуются годы.

— Разумеется, но мы бы знали хотя бы, что у вас есть и где это можно найти. Среди наших людей есть светлые головы. С помощью ваших данных и вычислений они смогут связать концы с концами. — Светлые глаза сделались ледяными. — Кажется, вы неправильно оцениваете положение, в которое попали. Вы пленник, понимаете?

Далгетти напряг мускулы и не ответил.

Банкрофт вздохнул.

— Приведите его.

Один из охранников вышел. Сердце Далгетти подскочило. «Отец», — подумал он. Как больно… Казимир подошла и остановилась возле него. Взгляд ее был изучающим.

— Не будьте дураком, — проговорила она. — Это гораздо хуже, чем вы думаете. Скажите нам.

Он посмотрел на нее. «Я не боюсь, — подумал он. — Видит бог, я не боюсь».

— Нет, — ответил он.

— Говорю вам, они способны на все! — У нее был приятный голос, низкий и мягкий, но сейчас он звучал жестко. Лицо побелело от напряжения. — Ну же, не выносите себе приговор — это безумие!

В ней было что-то странное. Чувства Далгетти принялись за работу. Она придвинулась ближе, и он различил в ней подступающий ужас, хотя она и пыталась его скрыть. «Она не так тверда, как хочет это показать, но почему тогда она с ними?»

Он пошел на блеф:

— Я знаю, кто вы. Сказать вашим друзьям?

— Нет, вы не сделаете этого! — Она отступила в напряжении, и все ее существо излучало страх. Но мгновение спустя она взяла себя в руки и сказала: — Ну ладно, поступайте как хотите.

За этими словами таилась мысль, замедленная подавляемой паникой: «Действительно ли он знает, что я из ФБР?»

ФБР! Он дернулся. О боги!

Спокойствие вернулось к нему, когда она подошла к своему шефу, но ум лихорадочно работал. Почему бы и нет? Федеральные детективы, которые со времени ликвидации дискредитированной Службы Безопасности, получили широкие полномочия, могли и сами заинтересоваться Бертраном Мидом и внедрить в его окружение своего человека. Среди них были и женщины, а женщины всегда подозрительнее, чем мужчины.

Он ощутил холод. Последнее, чего ему хотелось, это вмешательства федеральных агентов.

Дверь снова отворилась. Четверо охранников ввели Майкла Тайи. Англичанин остановился, глядя перед собой.

— Симон! — То был хриплый вскрик, полный боли.

— Тебе причинили зло, отец? — очень мягко спросил Далгетти.

— Нет, нет — пока еще нет. — Он покачал седой головой. — Но ты…

— Не принимай так близко к сердцу, отец, — сказал Далгетти.

Охранники подвели Тайи к скамье и усадили его. Старик и молодой встретились взглядом через пространство.

Тайи заговорил с ним, неслышно для окружающих: «Что ты собираешься делать? Я не могу сидеть и позволять им…»

Далгетти не мог ответить мысленно и покачал головой.

— Со мной все будет в порядке, — сказал он вслух.

«Думаешь, ты сможешь бежать? Я попытаюсь тебе помочь».

— Нет, — проговорил Далгетти. — Что бы ни случилось, ты должен сохранять спокойствие. Это приказ.

Он блокировал чувствительность, ибо Банкрофт отрезал:

— Хватит. Один из вас должен уступить. Если этого не сделает мистер Тайи, то мы поработаем над ним и посмотрим, как это перенесет мистер Далгетти.

Он махнул рукой и взял сигару. Два наемника подошли к креслу. В руках у них были резиновые дубинки.

Первый удар пришелся Далгетти по ребрам. Он не ощутил его — блокировал нервный узел, но зубы его лязгнули. И поскольку он перекрыл чувствительность, он был неспособен слышать…

Еще удар и еще. Далгетти сжал кулаки. Что делать, что делать? Он посмотрел в направлении письменного стола. Банкрофт курил и наблюдал за происходящим с такой бесстрастностью, как будто проводил некий малоинтересный эксперимент. Казимир повернулась спиной.

— Дело неладно, шеф. — Один из наемников выпрямился. — Я не думаю, чтобы он что-то чувствовал.

— Наркотики? — Банкрофт нахмурился. — Нет, это невозможно. — Он потер подбородок, сверля Далгетти взглядом. Казимир обернулась. Пот заливал лицо Майкла Тайи — бисерины, блестящие в холодном белом свете.

— Он не может чувствовать боли, — настаивал охранник.

Банкрофт мигнул.

— Я не сторонник крайних мер, — прорычал он. — Но все же… я вас предупреждал, Далгетти.

«Выходи, Симон, — умолял Тайи. — Выходи оттуда».

Рыжая голова Далгетти поднялась. Внутри него зрело решение. Он станет беспомощен со сломанными руками, раздробленными ногами, выбитым глазом, порванными легкими… Казимир… Она из ФБР… Может быть, она поможет, несмотря ни на что?

Он опробовал путы. Летерит… он мог бы порвать их, но не сломает ли кости?

«Есть лишь один путь выяснить это», — подумал он.

— Я возьму паяльную лампу, — предложил охранник из глубины комнаты. Лицо его было бесстрастно. «Большинство этих горилл, должно быть, умственно отсталые, — подумал Далгетти. — Как большинство охранников в концентрационных лагерях двадцатого столетия». Никакого сочувствия человеческой плоти, которую они ломали, освежевывали и поджигали.