Бомарше(Beaumarchais)

В ответ на требования Бомарше была назначена новая комиссия, которой поручили проверить расчеты первой. Этот новый орган отказался принять во внимание незаконную конфискацию имущества Бомарше в период, когда он ошибочно был объявлен эмигрантом. Это привело к тому, что теперь баланс оказался не в его пользу; по новым расчетам ему не только ничего не причиталось, но и сам он оказывался должным Казначейству около 500 тысяч франков.

Итак, Бомарше приходилось жить в роскошном дворце, который невозможно было продать, поскольку отныне он находился в залоге у Казначейства в качестве материального обеспечения долга, и принимать в нем лишь судебных исполнителей, понятых и прокуроров, а не сливки общества. Замученный бесконечными вызовами в суд и угрозами ареста, несчастный Бомарше оказался даже не в состоянии уплатить новый налог, которым облагались двести окон его дворца и четыре входа.

В его бумагах был обнаружен черновик послания министру финансов Рамелю, написанный им еще до того, как была создана счетная комиссия:

«Гражданин министр, клянусь вам, что мое положение становится нестерпимым. Я мог бы навести порядок во всем мире, отдай я этому столько энергии, сколько потрачено мною на письма по поводу ненавистного дела, которое иссушает мой мозг и омрачает мою старость. Я заимодавец терпеливый, но придет ли конец всем этим возражениям против выплаты долга! Я только и слышу – подождите, повремените, и ничего не получаю! Бегать, стучаться во все двери и не иметь возможности чего‑либо добиться – это какая‑то пытка раба, подданного старого режима, а отнюдь не жизнь, достойная французского гражданина.

Дозвольте мне поставить койку на чердаке вашего особняка. Вам будут напоминать всякое утро: он все еще здесь.

Тогда вы поймете, насколько человеку, доведенному до отчаяния, не имевшему на протяжении шести лет своего места и начисто разоренному, простительно жаждать, чтобы им наконец соблаговолили заняться.

Карон де Бомарше.

Париж, 30 жерминаля, VI года».

Эти жалобы были тем более обоснованными, что не только Казначейство Франции должно было ему миллион, который пыталось оспорить, но и Америка до сих пор так и не вернула ему свои долги, и по его подсчетам их сумма с набежавшими за все эти годы процентами приближалась к шести миллионам.

Он так и не доживет до того дня, когда долги ему будут возвращены. После его смерти г‑жа де Бомарше при поддержке Гюдена продолжит эту борьбу. От состояния, накануне революции приносившего ренту в 150 тысяч ливров, у них остался лишь годовой доход, равный пяти тысячам франков.

Судебный процесс по делу Компании по распределению воды, закончившийся в 1808 году победой г‑жи де Бомарше, увеличил ее состояние до одного миллиона. После ее смерти в 1816 году непогашенный долг Соединенных Штатов равнялся 6 миллионам 850 тысячам франков. После целой серии процессов, растянувшихся до 1835 года, наследники Бомарше были вынуждены подчиниться решению американского Конгресса: в результате следовавших одна за другой экспертиз долг американцев Бомарше был урезан до 4 миллионов 141 тысячи франков. Это тоже была весьма внушительная сумма, но Конгресс выплатил детям г‑жи Де‑ларю лишь ее четвертую часть, да и то только после того, как Евгения предприняла поездку в Америку, чтобы отстоять свои права как наследницы своего отца. Это редчайший случай в истории, когда подобная преданность народу, отстаивавшему свою независимость, была оплачена такой чудовищной неблагодарностью.

Чем же еще, кроме плотских утех и материальных забот, были заполнены последние годы жизни Бомарше? Он находил время и для театра, и для веселых стишков, и для светской жизни, и для переписки.

Перед самым возращением мужа из изгнания г‑жа де Бомарше, возможно, для того чтобы раздобыть денег, дала разрешение на новую постановку «Тарара» с изменениями текста в республиканском духе. Вернувшись в Париж, Бомарше заявил протест по поводу внесенных театром изменений. Чуть позже ему удалось воплотить в жизнь одно из своих самых заветных желаний: он добился возобновления постановки «Преступной матери», снятой с афиши 10 августа 1792 года, через пять недель после премьеры. В 1797 году пьеса вновь вышла на сцену и пользовалась огромным успехом у публики.

Этот успех привлек внимание генерала Бонапарта, незадолго до того вернувшегося из Италии; на письмо с поздравлениями от Бомарше победитель сражений при Арколе и Лоди ответил 11 жерминаля VI года (31 марта 1798 года) следующее:

«Генерал Дезе передал мне, гражданин, ваше любезное письмо от 25 вантоза. Благодарю вас за него. Я с удовольствием воспользуюсь первым представившимся случаем, чтобы познакомиться с автором „Преступной матери“.

Приветствую вас.

Бонапарт».

Этой встрече не суждено было состояться, поскольку вскоре генерал отбыл в Египет, а по возвращении уже не застал Бомарше в живых. Когда в дальнейшем Бонапарт приказал возобновить постановку «Женитьбы Фигаро», он пригласил к себе в Тюильри вдову и дочь автора пьесы.

В последние годы жизни Бомарше, всегда любивший хорошую компанию, сплотил вокруг себя друзей, среди которых можно назвать Буасси д’Англа, Лебрена, Пасторе, маркиза де Моншеню, г‑жу Ош, художника Пьера Герена и генерала Матье Дюма. Несмотря на крайне стесненное финансовое состояние, он без колебаний отправил несколько луидоров Гюдену, чтобы тот смог вернуться в Париж из Лимузена.

Хотя смерть уже основательно проредила ряды родственников Бомарше, в узком кругу остававшихся в живых порой возрождалась та веселая атмосфера, что царила когда‑то в доме номер 26 по улице Конде.

У Бомарше появились два новых литературных проекта. После успеха возобновленной «Преступной матери» он загорелся идеей превратить трилогию в тетралогию, создав новую пьесу – «Женитьба Леона, или Месть Бежарса», которая, может быть, к счастью, так и осталась в проекте.

С еще большим удовольствием Бомарше писал небольшие пьески в стихах, обычно довольно посредственные, из которых до потомков дошли следующие строки:

Весна, как радость, хороша,

А лето беспокойно.

Поет мне осень, не спеша,

Уже мотив нестройный…

Но ясен ум. Хвала ему!

Я встречу хмурую зиму…

Хмурая зима пришла довольно рано, и «продолжительный обморок», случившийся с Бомарше в ночь с 6 на 7 апреля, должен был стать первым предупреждением ее прихода, но Бомарше не обратил на него должного внимания.

Когда Талейран в 1798 году занял пост министра иностранных дел, Бомарше решил, что сможет использовать его влияние, чтобы нажать на американцев, но бывший отенский епископ, ведший переговоры с Конгрессом по поводу урегулирования американских долгов Казначейству Франции, не очень‑то стремился помочь своему товарищу по гамбургской эмиграции; он даже отказался выдать Бомарше паспорт для поездки в Соединенные Штаты, заявив, что того легче легкого облапошить, что все постоянно и делают, и это было недалеко от истины.

«Я улыбнулся, – ответил ему Бомарше, – когда до меня дошла высокая хвала, которую вы мне воздаете, заявляя, будто меня легче легкого облапошить. Быть облапошенным теми, кому оказал когда‑то услугу – от венценосцев до пастырей, – значит быть жертвой, а не простофилей. Даже ради сохранения всего того, что отнято у меня неблагодарной низостью, я не согласился бы хоть раз вести себя иначе. Это мое кредо. Личные потери меня не слишком трогают, но урон, наносимый славе и благоденствию отчизны, переворачивает мне душу. Когда мы совершаем ошибку, я по‑детски злюсь и, пусть я ни на что не годен и мои услуги никому не нужны, это не мешает мне строить по ночам планы, как исправить глупости, содеянные нами днем…»

Скорее всего Бомарше просто хорохорился. На самом же деле его одолевала ностальгия: прежний режим стал казаться ему совсем не таким плохим, и он начал думать, что напрасно так резко критиковал его когда‑то. Он сожалел о роспуске Французской академии, членом которой всегда мечтал стать, страдал из‑за потери своего состояния, ему надоела каждодневная борьба за существование. Но больше всего он сожалел о том, что старость вынуждала его отказаться от всех тех удовольствий, что дарила ему жизнь, первыми среди которых были любовь и красота.