Бомарше(Beaumarchais)

После недолгой и в общем‑то простительной депрессии он вновь обрел веру в себя, сообщил Гюдену о месте своего пребывания и, невзирая на риск, написал Лебрену‑Тондю, прося его о встрече. Министр согласился принять Бомарше. Слуга, посланный Гюденом, доставил Пьеру Огюстену приглашение на аудиенцию и напомнил, что ему небезопасно появляться в Париже, на что Бомарше гордо ответил: «А разве ты не играл со смертью, когда нес мне это письмо?»

Тем не менее, из осторожности и дабы не быть узнанным, он попросил перенести аудиенцию с девяти утра на девять вечера. Тщетная предосторожность, мог бы сказать он в очередной раз!

Когда он пришел в министерство, с головы до ног забрызганный грязью, часовой велел ему уйти и не появляться раньше одиннадцати часов вечера, а еще лучше прийти утром. Не зная, где скоротать время до встречи, Бомарше укрылся на какой‑то стройке, где и заснул, сраженный усталостью. Проснувшись, он вернулся в министерство, но ему сказали, что Лебрен‑Тондю уже спит, и предложили явиться утром следующего дня. В отчаянии он нацарапал министру записку:

«Сударь, откажитесь от мысли принять меня при свете дня, ибо в этом случае я рискую предстать перед вами разорванным на куски».

Затем, устав скитаться, словно клошар, он решил вернуться домой. Его упорство в который уже раз принесло‑таки свои плоды. Не успев переступить порог своего дома, он узнал, что министры согласились наконец его выслушать.

Бомарше говорил с самим Дантоном, который, по его словам, разразился «смехом Тисифоны» и которому он якобы сказал:

«Удивительно, что гражданин, чья репутация честного и преданного человека известна всем, все еще жив, пока вы дискутируете!» Эти слова были восприняты присутствующими как оскорбление. Возмущенный Ролан де Лаплатьер ответил: «Это дело, видимо, так и не закончится до самого конца войны».

Слова Бомарше, став достоянием гласности, возродили неприязнь к нему. Тогда он обратился в Национальное собрание, которое предоставило ему возможность выступить в Военном комитете: три часа держал он речь перед его членами, призвав на помощь всю свою смекалку, и в результате получил следующий документ:

«Мы, нижеподписавшиеся, заявляем, что надлежит оказывать содействие вышеупомянутому г‑ну Бомарше во время его поездки в Голландию, поскольку он движим единственно желанием послужить общественному благу и потому заслуживает благодарности нации».

Казалось, козням недобросовестных чиновников из военного министерства положен конец. Лебрену пришлось выдать Бомарше паспорт, и тот отправился в сопровождении Гюдена в Гавр, поскольку хотел обнять на прощание жену и дочь. Путь их был усеян трудностями, поскольку муниципальные органы «надзора» удвоили свое усердие, ведь на дворе стоял тот самый сентябрь 1792 года, 20‑го числа которого Конвент провозгласил Республику.

«Выбраться из Парижа, – писал Гюден, – из этого города, прежде такого соблазнительного, так нами любимого, было в ту пору великим счастьем, и мы радовались, что удаляемся от него».

Но вскоре они убедились, что и другие города страны утратили свое очарование. В Ивето Гюдена арестовали, поскольку у него не было паспорта, хотя он утверждал, что направляется в Англию; чтобы спасти его от тюрьмы, пришлось уплатить тысячу экю залога.

И все же, несмотря на все препятствия, 22 сентября 1792 года Бомарше и Гюден прибыли в Гавр, где Пьер Огюстен, заключив в объятия жену и дочь, получил короткую передышку от всех выпавших на его долю испытаний.

28 сентября он отбыл в Лондон и занял там у одного английского негоцианта 30 тысяч ливров, чтобы в Голландии завершить наконец операцию с ружьями.

Прибыв в Гаагу, он явился к французскому послу и нашел того в полном неведении, поскольку ни инструкций на его счет, ни денег посол не получил. Бомарше стало известно, что его враги послали в Голландию своих секретных агентов с заданием провалить его миссию. Напрасно он забрасывал письмами Лебрена, напоминая тому о данных им обещаниях; в конце концов министр иностранных дел решил вообще устраниться от этого дела и посоветовал Бомарше обращаться к военному министру Пашу, а тот ответил, что правительство отказывается от покупки ружей.

Чудесным утром 1 декабря 1792 года, развернув гаагскую газету «Ла газетт де Лаэ», Бомарше прочел о том, что его обвиняют в тайном сговоре с Людовиком XVI и в казнокрадстве и что на его имущество и дом в третий раз наложен арест. В это же самое время он получил предупреждение, что за ним не просто собираются послать агентов, которые должны заковать его в кандалы и препроводить в Париж, но что эти агенты получили приказ убить его в дороге.

Самым разумным было вернуться в Англию, и он отправился в Лондон, где ознакомился с текстом доклада, с которым выступил в Конвенте депутат Лоран Лекуантр. Этот парламентарий, введенный в заблуждение чиновниками военного министерства, не оставившими надежды отстранить Бомарше от операции по поставке ружей, представил Конвенту данное дело в совершенно искаженном виде, весьма опасном для Бомарше: по версии Лекуантра, покупка оружия была одним из звеньев крупномасштабного заговора, в котором автор «Женитьбы Фигаро» действовал заодно с бывшими министрами Людовика XVI Гравом и Шамбонасом.

«Эти низкие и корыстолюбивые люди, – утверждал Лекуантр, – прежде чем низвергнуть отчизну в пропасть, ими же для нее уготованную, оспаривают друг у друга гнусную честь сорвать с родины последние лохмотья».

В который уже раз Бомарше оказался облитым грязью. В глазах Лекуантра он был «человеком, порочным по натуре и прогнившим от ненависти, возведшим безнравственность в принцип, а злодейство в систему».

Как известно, в ходе этой операции Бомарше отдал в залог обеспеченные золотом облигации на сумму в 745 тысяч франков, приносивших 72 тысячи годового дохода, а взамен получил лишь 500 тысяч франков ассигнациями, реальная стоимость которых не превышала 300 тысяч ливров. Поэтому в данном случае скорее правительство можно было обвинить в недобросовестности. Что касается моральной стороны, то здесь потери Бомарше были еще более серьезными, поскольку публичное обвинение в предательстве могло привести его на гильотину.

Другой на его месте укрылся бы за границей, он же, не утратив боевого духа, ринулся было во Францию, чтобы выступить в свою защиту перед Конвентом, как когда‑то выступал перед парламентом. Но английский негоциант, давший Бомарше взаймы деньги, которые тот отвез в Голландию в качестве залога за ружья, слабо верил в справедливость Конвента. Он воспротивился отъезду своего должника из Англии, потребовав, чтобы тот вначале расплатился с ним, и для верности упрятал его в тюрьму.

Пьер Огюстен вновь оказался за решеткой, правда, на сей раз в одной из самых комфортабельных тюрем – тюрьме Бан‑дю‑Руа, куда заключали несостоятельных должников благородного звания.

Разумнее всего было подчиниться этому решению, которое позволяло ему выиграть время, но у Конвента были серьезные средства воздействия на Бомарше: в его руках находилось не только состояние автора «Женитьбы Фигаро», но и свобода, а может быть, и жизнь его жены и дочери.

Бомарше поручил Гюдену достать с помощью банкира Перего необходимую сумму, чтобы расплатиться с британским кредитором, а сам, в ожидании платежа, принялся писать пространные мемуары в свое оправдание, адресованные Лекуантру и получившие обобщающее название «Шесть этапов».

Покинув стены английской тюрьмы, он сразу же обратился к Тара, новому военному министру, с просьбой разрешить ему вернуться во Францию. Проявив немалую смелость, он издал написанный им мемуар тиражом 6000 экземпляров и разослал его во все французские властные структуры и клубы, а кроме того, написал наводящему на всех ужас Сантеру, командующему Национальной гвардией: «Я явился положить голову на плаху, если не докажу, что я – великий гражданин. Спасите меня, генерал, от грабежа и кинжала, я еще смогу принести пользу нашему отечеству».

Эта отчаянная отвага, характерная для Бомарше, не могла не вызвать уважения к нему. По всей видимости, его письмо произвело сильное впечатление на Сантера, бывшего пивовара из Сент‑Антуанского предместья, поскольку тот ответил на него, что никогда не верил клевете на Бомарше, что сам он знает его как человека, делающего добро беднякам, и хочет, чтобы Бомарше наконец объяснился и чтобы в результате правда восторжествовала.