Страница 6 из 55
— Да, трубка многому содействует! — заметил Дирк.
— По-видимому, так, если твой отец открывает тебе свои мысли и секреты в то время, когда вы курите свои трубки. Но где же находятся эти земли? — спросил я.
— Вблизи земли мохоков, возле Хампширских концессий!
— И много там земли?
— Сорок тысяч акров, из которых часть составляют те луга, пригодные под пастбища, к которым так льнут все голландцы!
— И твой отец вместе с моим совместно купили эти земли, говоришь ты?
—Да!
— Сколько же они за них заплатили?
Дирк не спешил с ответом на этот последний вопрос; он не торопясь достал из кармана свой бумажник с замочком, долго возился над замком, прежде чем ему удалось открыть, так как тряска в седле мешала ему, и в конце концов разыскал бумагу, которую и передал мне.
— Вот список тех предметов, которые были вручены индейцам в уплату за землю! Я снял копию. Кроме того, пришлось еще уплатить несколько сотен фунтов стерлингов правительству и его служащим на смазку!
Я принялся читать этот список вслух:
«Пятьдесят одеял с желтыми каймами; десять чугунных котлов вместимостью по четыре галлона каждый; сорок фунтов пороха; семь ружей английских; двенадцать фунтов бус; пять галлонов ямайского рома высшего качества; двадцать музыкальных рожков; три дюжины томагавков английского производства высшего качества».
— И это все! — воскликнул я, дочитав список до конца. — Скажу по совести, что сорок тысяч акров превосходной земли недорого обходятся в колонии Нью-Йорк! Ведь все это стоит не дороже двухсот долларов, считая в том числе и ром, и томагавки первейшего качества.
— Ровно двести сорок два доллара уплачено за все эти предметы! — сказал с уверенностью Дирк. — Я это видел по счетам!
— Недорого, — заметил я. — И, вероятно, ружья, ром и остальные предметы обмена были из специально изготовленных для этой цели!
— Нет, Корни, ты возводишь напраслину на наших родителей: они люди честные и справедливые!
— Тем лучше и для них, и для нас с тобой! Но скажи на милость, что же они будут теперь делать с этой землей?
Дирк возился со своей трубкой, которую старался раскурить, и ответил не сразу.
— Прежде всего ее надо будет разыскать — сказал он. — После того как концессия утверждена и бумаги выправлены, необходимо отправить кого-нибудь разыскать эти земли. Я слышал об одном фермере, приобретшем в тех краях концессию в десять тысяч акров, который вот уже пять лет не может найти своего участка!
— Так, значит, паши старики намерены отправиться на поиски своей земли, как только позволит время года?
— Не спеши так. Корни, не спеши! Всегда ты забегаешь вперед! Так же думал поступить и твой отец, потому что в его жилах течет галльская кровь. Но мой отец рассудил подождать до будущего года и отправить нас двоих; к тому времени война, вероятно, так или иначе окончится, и тогда нам будет легче разобраться во всем.
Такая перспектива мне очень улыбалась, равно как и перспектива унаследовать в будущем еще двадцать тысяч акров хорошей земли сверх нашей фермы Сатанстое; мы оба сожалели лишь о том, что эта экспедиция будет отложена на год. Война, о которой упомянул Дирк, и разгорелась перед самой нашей поездкой в Нью-Йорк. Какой-то господин Вашингтон из Вирджинии был захвачен в плен вместе со своим небольшим отрядом в маленьком форте близ французской территории на берегах Огайо, впадающей в Миссисипи. По-моему, совершенно не стоило вести войну из-за таких медвежьих углов; но меня об этом не спросили.
В Кингсбридже мы остановились пообедать, рассчитывая поужинать в Нью-Йорке. Пока нам подавали обед, я прошел с Дирком к Гудзону полюбоваться этой прекрасной рекой, и Дирк, часто переправлявшийся через нее, стал указывать мне на ее красоты.
— Видишь. Корни, на берегу реки, у залива, дом с лужайками и большим огородом? Видишь, какое это солидное каменное здание? Правда, оно несколько мрачно, потому что построено из дикого камня и не выбелено! Это Лайлакбеш (Сиреневый Куст), принадлежащий двоюродному брату моей матери, Герману Мордаунту, сыну майора английской армии Мордаунта, женившегося на дочери богатого голландского негоцианта.
Я лично слышал об этом Германе Мордаунте только то, что он был весьма состоятельный человек и принят в лучшем обществе.
— Но раз этот Герман Мордаунт кузен твоей матери, Дирк, то ты, вероятно, не раз бывал в Лайлакбеше?
— Да, пока была жива супруга Германа, я с моей матушкой ежегодно ездил туда летом; теперь же его жена умерла, но я еще время от времени бываю в доме.
— Почему же ты теперь не заехал к твоим родственникам? Они могут обидеться, узнав, что ты здесь, в двух милях от их поместья, обедаешь в гостинице! Необходимо, по крайней мере, послать им хоть извинительную записку!
— Ах, Корни, всегда ты так поспешен! Никто решительно не обидится, и извиняться нам нет никакой надобности. Герман Мордаунт со своей дочерью теперь не в Лайлакбеше. Они постоянно проводят зиму в Нью-Йорке и возвращаются сюда только после Троицы!
— Черт возьми! Да это настоящие аристократы! Великие особы! Дом в городе и дача за городом! Да после того я, право, не знаю, можно ли было нагрянуть к ним обедать, не предупредив и не получив приглашение!
— Ты шутишь, Корни! В дороге какие церемонии! Герман Мордаунт принял бы нас с распростертыми объятиями, и я, конечно, предложил бы тебе заехать к ним, если бы не знал, что в настоящее время вся семья в Нью-Йорке. После Троицы Герман Мордаунт и Аннеке поспешат сюда наслаждаться ароматом цветущей сирени и роз.
— Так у господина Мордаунта есть дочь, мисс Аннеке? Сколько ей может быть лет теперь?
Взглянув на Дирка, я заметил, что при последнем моем вопросе он заметно покраснел, и лицо его положительно сияло, когда он мне ответил:
— Ей минуло семнадцать лет, и знаешь, Корни, Аннеке одна из самых хорошеньких девушек колонии, притом так же мила и добра, как хороша!
Я был крайне удивлен живостью, с какой говорил о своей кузине Дирк. Мне никогда не приходило в голову, чтобы этот славный добродушный паренек мог влюбиться. Я был глубоко убежден, что Дирк лучший и искреннейший из друзей, но мне казалось невероятным, чтобы он мог испытать любовь. Между тем Дирк на моих глазах совершенно преобразился, но я и теперь не придал этому большого значения.
— Так значит, эта прелестная особа твоя кузина?
— Да!
— В таком случае, надеюсь, ты представишь меня ей! Не правда ли?
— Я желал бы, чтобы ты ее видел, — сказал Дирк, — прежде чем вернешься домой, и постараюсь это устроить. А теперь нам пора вернуться в гостиницу, не то наш обед простынет!
Обед этот состоял, по обыкновению, из вареной ветчины, яиц, полусырого бифштекса, разных закусок, яблочного торта и сидра, обед вкусный и сытный, и я предпочитаю его всяким рагу, даже черепашьему супу, которым славится Нью-Йорк.
Дирк всегда ел с большим аппетитом. Как водится, говорил по преимуществу я, а он жевал и молча кивал головой, где это было нужно. Я разговорился даже с хозяйкой гостиницы, которая проявила ко мне особую любезность. Звали ее мистрис Леже, то есть Легкая; но легкое в ней было только имя, потому что сама она была особа весьма дородная.
— Ну а скажите-ка мне, госпожа Леже, знаете ли вы семью Мордаунт? — спросил я между прочим.
— Господи, Боже мой, да вы бы еще спросили меня, знаю ли я Ван Кортландов, Филиппсов, Эллисов и всех остальных джентльменов колонии? Да как же мне не знать мистера Мордаунта, когда здесь, в двух милях от нас, их великолепная дача, когда ни он, ни госпожа Мордаунт никогда не проезжали мимо нас, не сказав мне приветливого слова и не оставив здесь пары шиллингов?! Бедняжка миссис Мордаунт теперь покойница, но вместо нее остался живой ее портрет, мисс Аннеке! Вот, доложу, прелестная девушка, и скольких она сделает несчастными, этого и пересчитать нельзя будет! Да-с!.. И когда я ей это сказала, сударь, то она покраснела вот точь-в-точь как превосходно сваренный рак и была при этом такая хорошенькая, что просто загляденье! Право, ее следовало бы теперь уж запереть за семью замками, чтобы она не наделала бел!