Страница 17 из 119
— Имя ему — виски, и прячется он где-то в хижине, в бочках. Покажите мне его убежище, потому что я должен уничтожить врага, пока его приятель не пришел на подмогу.
Девушка внезапно поняла, о чем идет речь, — этому очаровательному существу ума было не занимать. Она вспыхнула, залившись почти пунцовым румянцем; потом румянец сменила смертельная бледность. Крепко сжав губы, она стояла, не зная, что делать: то бросала взгляд на пригожего и как будто доброжелательного незнакомца, то смотрела в сторону брата и сестры, которые были еще далеко и не торопились вернуться в хижину.
— А вы решитесь? — спросила наконец Марджери, указывая на своего брата.
— Решусь: сейчас он совершенно трезв, и с ним можно договориться. Ради всех нас, давайте-ка воспользуемся удобным случаем.
— Он держит виски в двух бочонках под навесом, позади хижины.
Произнеся эти слова, девушка закрыла лицо руками и опустилась на табуретку, словно боясь смотреть на то, что сейчас произойдет. А Бурдон, не теряя времени, тут же вышел из хижины через дверь, выходившую на задний двор. Там он и увидел обе бочки, а рядом с ними — топор. Сперва ему захотелось выбить затычки из бочек прямо на месте; но он тут же сообразил, что запах спиртного у самой хижины будет неприятен всем, а владельца бочек будет донимать еще пуще. Поэтому он стал искать способ переместить бочки подальше, прежде чем разбить их.
К счастью, хижина Склада Виски стояла на краю крутого оврага, по дну которого струился журчащий ручей. Бурдон подумал было спрятать бочки, но времени оставалось в обрез, и медлить было нельзя. Вцепившись в ближайшую бочку, он без труда подкатил ее к краю оврага и сильным пинком отправил вниз. Эта бочка была полупустая, и она покатилась, хлюпая, пока не налетела на камень примерно на середине склона. Обручи не выдержали, клепки разлетелись, и вскоре волны ручья уже уносили все, что осталось от бочки и ее содержимого. Услышав негромкое радостное восклицание, бортник оглянулся и увидел Марджери, наблюдавшую за его действиями с живым интересом. Ее радостная улыбка все еще выдавала и страх, и она скорее прошептала, чем сказала вслух:
— Другую, другую — она полная — скорее, пока не поздно! Бортник ухватился за вторую бочку и подкатил ее к краю обрыва. С этой управиться было труднее, чем с первой, но у него все же хватило сил, и вскоре та уже катилась следом за своей товаркой. Вторая бочка налетела на тот же самый камень, что и первая, и, подскочив, устремилась в бездну, пролетела по инерции дальше первой и вдребезги разбилась у подножия скалы.
Эта бочка не только разлетелась на мелкие кусочки — обручи и клепки унеслись вниз по течению ручья, догоняя останки первой бочки, пока все они не были смыты в озеро, поодаль от хижины.
— Ну, дело ладно сделано! — воскликнул Бурдон, когда последний обломок скрылся из глаз. — Это зелье уже ни одного человека не превратит в бессмысленную скотину.
— Слава Богу! — прошептала Марджери. — Когда он пьет, он сам на себя не похож, незнакомец. Вас послало Провидение, вы всех нас спасли.
— Охотно верю — все мы в руках Провидения. Только не зовите меня незнакомцем, милая Марджери: теперь, когда у нас есть общая тайна, я вам уже не чужой.
Девушка улыбнулась и покраснела: ей, как видно, не терпелось о чем-то его спросить. Они тем временем ушли из-под навеса и присели в хижине, дожидаясь Гершома с женой. Немного спустя те вошли в хижину: лицо жены так и сияло радостью, которой она не пыталась скрыть. Долли была не так хороша собой, как ее невестка; однако это была миловидная женщина, уже знакомая с горестями и заботами. Она была еще молода и могла бы оставаться в расцвете своей красоты, если бы не горе, которое причинил ей Гершом своим падением. Но сейчас радость, согревавшая ее сердце, озаряла и ее лицо, и она тепло и сердечно поздоровалась с Бурдоном, будто догадывалась, что он несет освобождение ее мужу. Она уже много месяцев, до этого вечера, не видела Гершома трезвым.
— Я пересказал Долли наши приключения, Бурдон, — сказал Гершом, после краткого обмена приветствиями, — а она мне сказала, что здесь все в полном порядке. Три каноэ, битком набитых индеями, прошли мимо к верховьям озера, как она говорит, сегодня днем. Но они не видели дыма — очаг был погашен — и, наверное, решили, что в хижине пусто; а может, они про нее и знать не знали.
— Думаю, что это вероятнее всего, — заметила Марджери. — Я за ними следила из березняка на берегу: ни один не оглянулся и не показывал в нашу сторону. В этих местах хижины — редкость, и путники обязательно бы оглянулись, если бы заметили нас. Индеец так же любопытен, как и белый, только умеет лучше это скрывать.
— А разве ты не говорила, Цветик, что одна лодка немного отстала и в той лодке один воин посмотрел вверх, будто искал хижину?
— Может, это так и было, а может, мне со страху почудилось. В первых двух лодках было полно индейцев, по восемь в каждой; а в последней было всего четверо. Они отстали на целую милю и, кажется, старались догнать передовых. Мне подумалось, что если бы они не спешили вдогонку, то непременно причалили бы; но я могла со страху вообразить невесть что.
Щеки прелестной девушки разрумянились, лицо оживилось, и Марджери стала поразительно хороша; как подумал бортник, она прекраснее всех женщин, которых ему случалось видеть. Но слова ее произвели на него не менее глубокое впечатление, чем ее красота: Бурдон мгновенно оценил серьезность подобных событий для людей в их положении. На озере поднимался ветер, встречный для индейцев: если дикарям понадобится укрыться в гавани, они могут вернуться к устью Каламазу; а этот шаг поставит под угрозу жизнь всех присутствующих, если индейцы, что вполне вероятно, служат англичанам. В мирное время отношения белых и краснокожих были вполне дружелюбными и ссоры были редки — разве что под влиянием спиртного; но теперь, когда за скальпы была назначена цена, ввиду начавшихся военных действий, можно было опасаться иного развития событий. Положение дел следовало хорошенько обдумать, не теряя времени, так как вечер уже приближался.
Берега Мичигана по большей части низменны, а тихие гавани немногочисленны и труднодоступны. Собственно говоря, трудно сыскать в других частях света такую громадную протяженность берега, где почти не найдется пристанища для судна или суденышка, как на этом озере. Правда, в него впадает множество речек, но они обычно загорожены порогами, и войти в них непросто. Именно по этой причине на удобной перчатке, называемой Конституцией, которая любому придется по руке, обнаруживается лишний пальчик, который выдает способ, изобретенный федеральным правительством для создания портов в тех местах, где природа позабыла оказать нам эту добрую услугу. Довольно поразительно, но у многих великих «толкователей» каждый палец оказывается «большим»; и это выдает скорее нерасторопность, чем необыкновенную виртуозность, свойственную ловкачам, привыкшим шарить по чужим карманам ради собственной выгоды. Должно быть, нелегко было убедить любого бескорыстного и разумного человека, что политиканы готовы пойти на устройство гаваней в интересах «упорядочения торговли»: политика в значительной степени принадлежит к миру идей, тогда как торговля и строительство — предприятия чисто физические; и тем не менее они берут на себя труд строить склады, подъемные краны, погрузчики и прочие материальные средства для процветания торговли. Но все эти «комбинации из больших пальцев» в Конституции выглядят еще более абсурдными, если учесть тот факт, что на основе весьма выгодного договора являются средства, за счет которых можно компенсировать бедность Великих озер портами, не украшая прорехами великую национальную перчатку. Конгресс обладает неоспоримыми возможностями создать и содержать флот, в том числе и возможностями возвести любые нужные постройки, а также обустроить места для стоянок вышеназванного флота, если в том возникнет необходимость. А так как военное судно нуждается в гавани и гавань эта должна быть получше, чем для торговых судов, нам кажется, что неплохо бы «толкователям» об этом задуматься. А за этим последует самая неоспоримая аргументация в пользу маяков.