Страница 145 из 158
На следующий вечер супруги по молчаливому согласию легли врозь. С этого дня начался их развод. Предыдущая ночь расторгла их брак. Со времени воскресения Жака все мало-помалу толкало их к разрыву. Они упрямо старались сохранить любовные отношения, надеясь отогнать воспоминание об этом человеке, и признали себя побежденными, только когда пришли к очевидной невозможности бороться дальше: Гийом уже был не в состоянии спать рядом с Мадленой, которую преследовали злые сны, и она не могла придумать, какое средство употребить, чтобы оставаться бодрствующей. Разлучение несколько облегчило их жизнь. Самое странное, что между ними по-прежнему была глубокая любовь; они жалели и даже жаждали друг друга. Пропасть, которую роковые силы вырыли между ними, разделила их только физически; они стояли на противоположных краях бездны, издалека страстно любя один другого. Вражда супругов, их разрыв были полны бессильной нежности. Они хорошо понимали, что разлучены навек, но, отчаявшись вновь соединиться и возобновить мирную любовную жизнь, испытывали своего рода горькое утешение оттого, что живут под одной крышей; и это утешение мешало им искать исцеления в грубой и немедленной развязке.
Супруги до сих пор не решили, что будут делать, когда возвратится Жак. Сначала они отложили на завтра неприятную необходимость принять какое-то решение, а потом так и продолжали перекладывать со дня на день разговор на эту тему. Их пугала не только трудность найти разумный выход, но и мучительность самого обсуждения, и это заставляло их делать бесконечные отсрочки. Проходили недели, ими овладевало все большее малодушие, и они чувствовали себя все менее способными на откровенность и решительные действия. В конце первого месяца они провели несколько ужасных дней — им то и дело казалось, что Жак уже звонит у ворот. У них даже не хватало духу признаться друг другу в своем страхе и успокоиться, побеседовав о том, что наводило ужас на них обоих; они только бледнели и обменивались тревожными взглядами каждый раз, как раздавался звонок. Наконец в последних числах февраля Гийом получил письмо от бывшего хирурга. Жак начал с сообщения подробностей об агонии своего несчастного товарища в тулонском госпитале, а кончил письмо веселым рассказом о встрече в порту с одной молодой дамой, за которой он последовал в Ниццу, что и помешало ему возвратиться в Париж так скоро, как он того желал. На юге он останется еще недели две, а может быть, и месяц. Гийом молча протянул письмо Мадлене, искоса наблюдая за впечатлением, которое оно на нее произведет. Она осталась равнодушной, только губы у нее слегка дрогнули. Супруги, избавившись от непосредственной опасности, увидав, что впереди еще достаточно времени, снова отложили тревожившее их решение.
Между тем пребывание в Нуароде с каждым днем становилось для них все тягостнее. Казалось, здесь все объединилось против них. Однажды, сойдя солнечным утром в парк, они увидели Ярь-Медянку, которая следила за ними мутным взглядом, прилепившись своим безобразным лицом к садовой решетке, тянувшейся вдоль дороги на Мант. По всей вероятности, бродяжка, слоняясь по большим дорогам, случайно забрела в Ветей. Ярь-Медянка, видимо, узнала Мадлену: ее желтые зубы обнажились в улыбке, и она запела первый куплет песенки, которую некогда распевали молодые женщины, возвращаясь со своих веселых прогулок, и эхо разносило их песню по Верьерскому лесу.
Хриплым голосом она выкрикивала:
В ее устах припев приобретал оттенок мрачной иронии. Эти «тра-ля-ля», которые она повторяла, все ускоряя и ускоряя, заканчивались диким, сумасшедшим хохотом. Мадлена и Гийом поспешили вернуться домой, точно эта отвратительная песня гналась за ними. И начиная с этого дня Мадлена не могла выйти на воздух, не повстречав Ярь-Медянки, уцепившейся за прут садовой решетки. Нищенка бессмысленно, как животное, бродила вокруг Нуарода; без сомнения, она узнала свою старую подругу и приходила навестить ее просто так, не думая причинить зла. Часами, как это делают дети, она шагала по каменной ограде, в которую была вделана решетка; она продвигалась, хватаясь за прутья, потом вдруг останавливалась и, держась обеими руками, глядела в парк, разинув от любопытства рот. Случалось, она пела про эту «мамзель Катеньку», усевшись на дороге за каким-нибудь забором, и с настойчивостью умалишенной, страдающей расстройством памяти и затвердившей несколько понравившихся ей слов, без конца повторяла одни и те же куплеты. Каждый раз, когда Мадлена из окон нижнего этажа замечала Ярь-Медянку, ее пробирала дрожь отвращения, словно ее прошлая жизнь ходила за ней по пятам. Эта женщина в отрепьях, бегающая за решеткой, время от времени прижимая к прутьям лицо, производила на нее впечатление какого-то гадкого животного, которое старается, разломав свою клетку, приблизиться к ней и замарать ее липкой слюной. Она даже подумала, не потребовать ли ей, чтобы сумасшедшую прогнали из их округи, но, боясь скандала, предпочла обречь себя на затворничество и даже не подходить близко к окнам.
Когда супруги оказались загнанными в Нуарод, у них явилась мысль спастись бегством в Париж. Там их не настигнут ни шансонетки Луизы, ни церковное пение Женевьевы, ни пытливые взгляды дочери.
Два последних, исполненных тоски месяца сделали для них уединение невыносимым. Раз Жак даровал им еще три-четыре недели покоя, они решили попробовать забыться в развлечениях, надеясь за это время найти какой-нибудь счастливый выход. Они уехали в середине марта, как только совсем поправилась Люси.
Маленький особняк на Булонской улице пять лет стоял необитаемым. Гийом не хотел сдавать его, предполагая иногда проводить здесь несколько зимних месяцев. Вскоре после женитьбы он отправил туда сторожем старого лакея из Нуарода. Старичок поселился в маленьком, вроде будки, строении из красного кирпича, у самых ворот, рядом с калиткой на улицу. Его единственная обязанность состояла в проветривании комнат, что он и исполнял, раз в неделю на все утро отворяя окна. Для престарелого слуги эта жизнь на покое была заслуженной наградой за его долгие труды.
Извещенный накануне о приезде хозяев, он употребил часть ночи на стирание пыли с мебели. Когда Гийом и Мадлена приехали, все камины были растоплены. Они обрадовались жаркому огню, придавшему прежний уют их давнишнему гнездышку. Всю дорогу из Ветея в Париж сердца обоих втайне сжимались при мысли о возвращении в этот особнячок, где они провели несколько месяцев своей жизни; им представлялись последние недели пребывания здесь, смутная тревога, которую они тогда испытывали, и им было страшно, что, приехав, они снова пробудят в себе горькие воспоминания, как это уже случилось с ними в домике около Нуарода. Поэтому оба были приятно изумлены и утешены веселым видом квартиры, которую их запуганное воображение, по мере приближения к Парижу, рисовало во все более унылых и мрачных красках. Но Гийом все-таки испытал тревожную минуту: войдя в спальню, он увидел на стене портрет Жака, должно быть найденный сторожем в каком-нибудь углу. Он поспешно сорвал его и бросил в шкаф прежде, чем его увидела шедшая следом Мадлена.
Супруги не собирались вести здесь уединенную жизнь. Эти теплые комнаты, это потаенное гнездышко, выбранное ими некогда, чтоб им было где лелеять свою зарождавшуюся любовь, теперь казалось слишком тесным для двоих. Им пришлось бы жить здесь, постоянно соприкасаясь, чуть ли не прижавшись друг к другу. Теперь им неприятен был даже вид этих маленьких диванчиков, где они когда-то сидели, счастливые, что могут крепко обняться. Они приехали в Париж с твердым намерением почти не бывать у себя и как можно больше находиться вне дома; им хотелось слиться с толпой, всегда бывать на людях. На следующий же день после приезда оба отправились к де Рие, дом которых находился по соседству, на улице Лабрюйера. Хозяев они не застали, но в тот же вечер де Рие нанесли им ответный визит.