Страница 138 из 140
Роман «Исповедь Клода», сыгравший важную роль в судьбе писателя и отнесенный современниками к реалистической школе, большинством критиков нашего времени причислен к ультраромантическим произведениям Золя. Как же его оценивал сам создатель? «Я считал своим долгом, — сообщает Золя в письме к братьям Гонкурам от 7 декабря 1865 года, — исследовать все, что в страсти является самым роковым и необъяснимым. Тем самым я воздаю вам должное, вам, преданным истине, к которым я испытываю величайшую симпатию». Подчеркивая свою близость к авторам романа «Жермини Ласерте», Золя не случайно акцентирует внимание лишь на одной стороне своего произведения. Увлеченный идеей научного романа, писатель выделяет в «Исповеди» лишь то, что соответствует новому направлению его интересов. «Ужасная повесть» о страсти «девственного сердца», «психологический и физиологический этюд» — так определял Золя «Исповедь» в безымянной заметке-анонсе, появившейся с небольшими вариациями в газетах «Тан» (18 ноября 1865 г.), «Эвенеман» (18 ноября 1865 г.), «Сьекль» (25 декабря 1865 г.), «Патри» (8 ноября 1865 г.). Термин «физиологический этюд», употребленный здесь, Золя впервые применил к собственному творчеству. Таким образом, «Исповедь Клода» предвосхищает в известном смысле интерес Золя к физиологическим проблемам, которым так много места будет уделено в «Терезе Ракен». Однако в «Исповеди Клода» Золя прежде всего интересует герой, являющийся, по его мнению, характерным представителем определенной эпохи. Это сын своего времени, говорит Золя. Золя решительно восставал против истолкования судьбы Клода как экстраординарного патологического случая. «Я немало встречал людей, подобных Клоду, — полемизирует Золя с Жюлем Клареси в письме от 6 марта 1866 года. — Их порода не перевелась и поныне!»
Вскоре после публикации «Исповеди» для Золя стали очевидны ее многие художественные просчеты. Главное же, его не удовлетворял характер самого героя — потомка экзальтированных и рефлексирующих романтических персонажей литературы 30-х годов, таких как герой «Исповеди сына века»
А. Мюссе. «Герои нашего времени — люди действия, те, кто борется за правду и справедливость, — провозгласил Золя в газете „Эвенеман“ 27 февраля 1866 года. — Что же касается хлюпиков, тех, что ищут идеал и не видят, что у них творится под ногами, то ведь это марионетки минувшего времени, пусть их спят себе в пыли». Золя отрицательно относится к романтическому герою, у которого, как и у Клода, мечта оторвана от реальности, мысль — от действия. Отсюда и критическая оценка романа. В романе«…немало слабых мест, — писал Эмиль Золя Валабрегу 8 января 1866 года, — в нем заключено еще много ребячества. Временами он неровно написан, порой наблюдатель исчезает и вместо него появляется поэт, да еще поэт, вскормленный на молоке и сахаре. Книга не мужественна. Она как крик ребенка, который плачет и возмущается».
В «Исповеди Клода» Золя продолжает поиски темы, героя, индивидуального стиля, но на всем этом лежит печать глубокой противоречивости. Стремление к жизненной правде осложнено пока еще не преодоленным влиянием романтической школы. Камерность сюжета, романтические штампы в разработке характеров, мелодраматичность ситуаций — все это сказалось на литературных достоинствах первого романа Золя.
На русском языке «Исповедь Клода» увидела свет в Собрании сочинений Эмиля Золя, Петербург, 1896–1899, т. 23, а также в Полном собрании сочинений Эмиля Золя, Киев, 1903, т. 39.
Роман «Завет умершей» Золя начал публиковать в газете «Эвенеман» осенью 1866 года. Вскоре газета прервала его печатание. Вполне возможно, что произошло это по воле подписчиков, которые не могли забыть дерзких выступлений Золя на страницах этой газеты в защиту новой школы живописи. Это были статьи («Мой салон»), в которых Золя бросал вызов академической рутине и косности.
Отдельное издание романа «Завет умершей» появилось в ноябре 1866 года, а 10 декабря Золя благодарил своего эксийского друга — Мариуса Ру за благожелательный отзыв о романе: «Тебе удалось найти средство польстить мне необычайно и разнести с той же силой роман-фельетон». Золя, видимо, действительно задумал «Завет умершей» в полемике с потоком развлекательного чтива.
В новом романе писатель обратился к кругу моральных проблем, волновавших его еще в «Сказках Нинон». Спекуляция этой темой в романах-фельетонах, как, например, в романе «Два пути жизни» Бенжамена Питто, неизменно вызывала у Золя решительный протест. «„Два пути“ — это эгоизм и самопожертвование. Случается, что эгоизм берет верх. Господину Питто и невдомек, — иронизирует Золя в рецензии, опубликованной в „Эвенеман“ 2 февраля 1866 года, — что подобные истины высказывают лишь те, кого именуют Стендалем или Бальзаком».
Стремясь подчеркнуть правдоподобность событий, развернувшихся в романе, писатель в основу интриги кладет извлеченное из газетной хроники происшествие. Впоследствии использование газетных материалов войдет в творческую практику художника. У нового романа, в отличие от «Исповеди Клода», границы времени действия четко обозначены. Завязка романа приурочена к 1831 году, когда и произошла та катастрофа, о которой сообщалось в газетной заметке. Мальчика-сироту, который один уцелел среди пепелищ, усыновила молодая женщина. Читатель впервые встречается с ней в 1848 году, семнадцать лет спустя после опустошительного пожара. Мадам до Рион, — так звали благодетельницу, — внезапно пораженная недугом, умирала. У ее смертного одра находился восемнадцатилетний Даниель Рембо, ее воспитанник. Даниель, в отличие от пассивного страдальца Клода, жизнедеятельная натура. Он способен на борьбу и самопожертвование. Однако активность Даниеля проявляется в основном в сфере частной жизни. По существу он, как и Клод, сродни романтическим персонажам. По сравнению с «Исповедью Клода» в «Завете умершей» границы изображаемого расширяются. В лирическое повествование врываются сатирические интонации, особенно ощутимые, когда Золя рисует сановников и дельцов Второй империи. Вместе с героем читатель вступает в один из великосветских салонов, где встречает персонажей, которых Золя впоследствии нарисует крупным планом в «Ругон-Маккарах». Таков ограниченный и самодовольный биржевик Телье, характерный представитель наполеоновской империи; в честолюбце Лорене, биржевом игроке, расчетливом эгоисте, угадываются черты героя, который станет воплощением мира чистогана, — Аристида Саккара.
Однако острый конфликт между бескорыстным Даниелем и бесчестным Лореном, решившим «приобрести» Жанну-бесприданницу, разрешается мелодраматически. В решающий момент карающая длань смерти настигает негодяя, расчищая путь праведнику.
Критика обошла молчанием злободневность романа, его сатирическую направленность. В лучшем случае критики, подобно Андре Лефевру, ограничились констатацией одаренности автора. «„Завет умершей“, — отмечал Лефевр в „Иллюстрасьон“ 26 января 1867 года, — лишний раз указывает на талант молодого писателя, способного воздействовать на тончайшие струны человеческого чувства».
Сам художник не переоценивал достоинства своего романа. «Ах, мой друг, какая слабая вещь! — замечал Золя в письмо к издателю Жоржу Шарпантье по поводу переиздания „Завета умершей“ в 1889 году. — Но в конце концов эту книгу все же любопытно будет сравнить с теми, которые последовали за ней».
Русский перевод романа, озаглавленный «Завет матери», увидел свет в журнале «Северный вестник» за 1889 год, №№ 11, 12.
В том же году в Петербурге роман под заглавием «Воля умершей» вышел отдельным изданием. «Завет умершей» вошел и Полное собрание сочинений, под редакцией М. В. Лучицкой, Киев, 1903, т. 43.
24 декабря 1866 года Золя печатает в газете «Фигаро» новеллу «Брак по любви». Сюжет рассказа будет им использован впоследствии в романе «Тереза Ракен». К его созданию Золя приступил в феврале 1867 года. В отличие от «Завета умершей», новый роман писатель предназначал для журнала. «Меня не устраивает задыхающийся, обрываемый изо дня в день фельетон ежедневных газет. Мне хочется давать каждый раз по большой части. Итак, я Вам предлагаю, — обращался Золя в письме от 12 февраля 1867 года к писателю Арсену Уссейю — редактору журналов „Артист“ и „Обозрение XIX века“, — роман из шести частей, каждая из которых равна по объему моему этюду об Эдуарде Мане. В качестве сюжета я возьму историю, о которой я кратко рассказал недавно в „Фигаро“…