День жаворонка

Я не философ и не мудрец. Потому, вероятно, не оценила в должной мере Мастера Масок, который простучал тросточкой вдоль всей моей жизни неумолимо, как время; который так удачно перелепил мой нос (если только все это мне не попритчилось). А Светке вот помочь отказался (а она просила, сама призналась мне) и оставил ее с этими пятнами, выдающими нутро.

Почему?

— Тебе не надо. Нет, нет, не надо.

Может, он и знал.

Я не философ и не мудрец. И много больше, чем все теории, мне интересна, к примеру, Светлана с ее пятнами и нелепыми выходками, потому что увлечение этим лесным философом, конечно, выходка.

— Если бы он предложил мне войти в свой дом, — сказала Светлана. Она стояла среди молодых сосен, красных, будто закат содрал с них кожу. — Если бы он… вот тут я бросила бы все городские блага. Помнишь наш разговор на берегу? — Губы ее были сжаты, глаза темны.

— У вас народятся волчата, — засмеялась я.

— Да! — вдруг щедро улыбнулась Светка. — Волчата с идеей терпимости в крови.

Мы рассмеялись и побежали по невидимой, одной ей известной лесной тропе.

Однажды Светлана спросила:

— Ты давно не была в Городе? (Она говорила о нашем с Тобой городе, который потом поглотил Тебя.)

— Довольно давно. А что?

— Я тут ездила насчет пенсии — маме дали пенсию — и прямо ахнула: он весь покрылся какими-то странными скульптурами.

Я почувствовала знакомое сдавливание в горле. Светлана сразу заметила.

— Что с тобой?

— Ничего. Посидим давай.

Мы сели на лавочку возле Светкиного дома. От скамьи шла дорожка к соседнему дому, протоптанная в траве, где желтели одуванчики. И эта трава, и одуванчики — все вдруг включилось, вписалось в мою внезапную и острую тоску.

— Меня даже познакомили со скульптором. — Светки, рассмеялась, вспоминая что-то.

— Ты чего?

— Честно?

— Да.

— Я в него чуть не влюбилась. Ведь это у меня быстро.

— Разве? — спросила я, чтобы немного отдышаться.

— Конечно. Я даже в папиного приятеля была тайно влюблена. Помнишь, приходил к нам — в светло-сером костюме? Знаешь, как он пел! Больше уж не поет.

— Умер?

— Нет. Отец обошел его в этих бегах, и тот, говорят, не поднялся.

И начала дурачиться. Она любила дурачиться и умела придумывать всякую нелепицу.

— Представь, — говорила Светка, — ведь этот человек одно время в своем заведении почти богом работал. Такой был величественный, как продавщица в галантерейном магазине. Я, бывало, с матерью зайду к нему — девчонка совсем, а у него там посетители, посетители. Одна старушка просит:

— Мне бы внимания от дочери.

ОН. Сколько?

— 28.

ОН. Чего?

— Лет, лет ей 28.

— При чем тут лет. Денег сколько хотите?

— Что вы. Мне бы ласки. Ну, как матери, инвалиду труда.

ОН. Пишите заявление. Обеспечим.

Или студент пришел:

— Я против равнодушия. Это же безобразие, сколько развелось равнодушия!

А наш красавец сразу:

— Заявление есть? С фактами? Хорошо.

И — резолюцию: «В участии отказать».

Тогда бедняга — хоть что-нибудь выпросить: «Дайте, — говорит, — ордерок на любовь».

Но тут появляется книга такая — гроссбух. «Фамилия», — спрашивает. «Имя и отчество. Та-ак… Что же вы, студент такой-то. В прошлом году отоварены были. Нет, нет, каждый год не можем».

А старик кошку просил оставить (соседи донимали) — это он разрешил. Так и написал: «Разрешить кошку, но ограничить. В собаке отказать». Хотя старик о собаке и не заикался.

Мы посмеялись. Стало легче. Теперь можно спросить.

— Свет, ты начала про скульптора.

— Да, собственно, говорить нечего. Ужасно он мне понравился, поэтому я сразу нагрубила.

— Как?

— Не помню точно. Мы встретились у бывшего папиного сослуживца. Помнишь, я рассказывала: смуглый, он еще на отцовском чествовании мне приглянулся. А теперь он в этом городе работает. Важный тоже стал. Лицо неподвижное. И этот скульптор — его зовут, между прочим, Юлий — тоже зашел к нему. И что у них общего? И вдруг среди разговора предложил вылепить меня. У него взгляд пристальный, ласковый, и я как-то не так расценила. Хотя он мне и понравился. То есть потому меня и обидел такой оценивающий взгляд, что понравился. И я ответила: лучше пусть меня высекут на камне.

Он засмеялся и сказал:

— Стоило бы высечь! — И откланялся. И глаза сразу другие, без всякого интереса ко мне с моим хамством. Мне бы извиниться, да ведь русский человек задним умом крепок. А он точно отщелкнул меня — вежливо, мягко, но насовсем.

Во мне болело, ныло, стоном стонало каждое ее слово. Понравилась она ему или — интерес художника? Наверное, понравилась, иначе не обиделся бы так быстро. Неужели это возможно? А почему нет?! И как все похоже на него!

Когда боль поостыла, я услыхала Светкины слова. Она собиралась поехать в город.

— Мне нужно там кое-что купить для мамы. Но если не хочешь, не езди, я, пожалуй, и одна справлюсь.

И мы поехали.

Вез нас красавец парень, с которым тогда Светка встретилась в лесу. Он, оказалось, прораб большой торфяной разработки, и у него в распоряжении смешной «бьюик» под брезентом. Машину он вел молча, не оглядываясь на нас, а уши его пылали, выдавая самолюбивое волнение.

— Как звать нашего шефа? — спросила я громко.

Светка пожала плечом.

— Его звать Петя, — ответил парень. — И он не берет чаевых.

Светка улыбнулась. Не знаю, увидел ли он в шоферское зеркальце.

— А как он думает, — опять спросила я. — Мы скоро доберемся до Города?

— Он постарается, — пробурчал Петя. — Он должен еще вернуться и поработать хоть часок. — И добавил, подумав: — Он довольно серьезный человек.

А мимо шли леса.

Автомобиль наш обгонял рабочих в телогрейках, иногда — женщин с мешками и ребятишек, которые непременно поднимали руки.

Вот мелькнул старик без поклажи. В руке — палка широкая и вверху с узором (уж не открытая ли львиная пасть?). И не зря вспомнила эту львиную голову, потому что городской крой костюма, полусапожки с ушками, шаркающая походка — все было знакомо. Петя притормозил.

— Садись, дедушка.

— Мне недалеко. Дотопаю.

— Ну, как знаешь.

За мутной оконной слюдой не разглядеть лица. Мы обе приникли к окошку.

Светка сжала мою руку.

— Не может быть, — прошипела я.

— Точно, Аня.

— Просто похож?

Что он мог делать здесь, такой похожий? Надо было крикнуть ему: «Авалала-карала!» Или про сварогов и чернобогов. Я вспомнила, как он обронил шоколадку и после поил меня чаем. Я ведь думала, он и правда ее потерял. Чепуха! Подбросил, конечно. Тоже не без хитрости, но мил. Мил! Только зря он так — по всем дорогам. Сидел бы возле своего шкафа. Или любопытствует поглядеть на дело рук своих?

А мимо шли леса.

— Ты этим путем ехала? — спросила я Светку.

— Другого вроде бы нет, — ответила она.

— Лесами здесь не пройдешь, — пояснил Петя. — Заболочено.

— А я вышла прямо в лес недалеко от нашей речки и от моста, — сказала я.

— Откуда вышла?

— Я покажу тебе. Это в Городе. Светка удивленно покосилась.

— Здесь такая охота! — заговорил Петя. — Медведи есть. А рыбы!..

Мимо шли леса.

Они шли долго, пока вдали не мелькнул белый дом с балкончиками и серый куличик помойки. Потом еще белый дом с балкончиками и помойкой…

Неужели здесь я бывала в той, имени Тебя, жизни? Не я — Мы. Мы здесь ходили!

— Ну вот ваш Город. Когда заехать-то? Завтра?

Петя остановил машину, мы попрощались, условились, где завтра встретимся.

— Взберемся сюда, — предложила Светлана. Мы влезли на поросший травой холмик и оттуда начали глядеть. Теперь этот город надо было глядеть сверху. (Лучше — с вертолета, чуть выше уровня крыш.) Его надо было обозревать. Странные, вытянутые, высоко поднятые фигуры, черные на серо-голубом, почти не касаясь черных постаментов, легко парили над городом, стремясь к его центру. Они бежали к пожарной каланче. К той, нашей с Тобой каланче! Они не попирали домов и парков, не довлели, но и не соединялись с городом. Город говорил свое, а они — свое. Не знаю, красиво ли это, вежливо ли, можно ли так. Но это было удивительно.