Страница 45 из 69
Потом она ходила по комнате, одеваясь и укладываясь, растерянная, почти подавленная, открывая в себе то, о чем раньше могла лишь догадываться.
— Я и не думала, что так люблю тебя, — сказала она, — и я рада, что мы едем в усадьбу сегодня.
Капли дождя летели нам в лицо из темноты, когда мы вели лошадей по скользким ступеням вниз, к набережной; свет резких уличных фонарей отражался в мокрых плитах мостовой. Первый паром собирался отчаливать. Поднявшись на борт, мы привязали лошадей и укрылись от дождя в люке на корме, где уже сгрудилась небольшая кучка людей. У меня плаща не было, и Глэдис заботливо укрыла нас обоих, насколько хватало, полами своего, и мы сели тесно прижавшись друг к другу.
Паром тяжело отвалил от причала. Сидевший рядом со мной мужчина, лица которого я не мог различить, сказал:
— Гартон из Вантри, недалеко от Севина.
— Ланг с реки Лей, — ответил я.
— Гладиса, — раздался совсем близко еще один голос.
Я сжал руку Глэдис.
— Ланг из ущелья Ваба?
— Да, я тоже был вместе с Доном.
— Мы завидуем и благодарны вам, — произнес мужчина. — Вы не островитянин?
— Теперь — да. Я купил поместье у Дорнов.
— Собираетесь жить там?
— Да, — ответил я, — но Гладиса всего три дня как приехала и еще не видела усадьбы.
— Добро пожаловать к нам, — сказал Гартон, обращаясь к Глэдис. — Земля на реке Лей плодородная, и места очень красивые.
— Спасибо, — ответила Глэдис не совсем уверенно. — Я жду не дождусь, когда наконец увижу нашу усадьбу.
Паром вошел в реку. Здесь дул северо-западный ветер и ощущалась близость моря. Мы услышали, как беспокойно переступают на привязи лошади, и я пошел взглянуть на наших, оставив Глэдис в укрытии, а сам постоял рядом с лошадьми, пока волнение не улеглось. Бледный свет с востока стал разливаться по воде, и когда я вернулся к люку, он уже не казался темной ямой. Пятеро сидевших внизу человек тоже уже не казались сплошным темным пятном, хотя лица были еще смутно различимы.
Гартон рассказывал Глэдис о родных краях.
Когда мы достигли северного берега, неяркий дневной свет брезжил в воздухе. Восхода мы не увидели: слишком плотной была облачная пелена, застилавшая небо на востоке, но густые клубы облаков уже не сливались в мутно-дождливую завесу.
Мы сошли на берег, и я расплатился с паромщиком из своего быстро уменьшавшегося запаса наличности. Прежде чем вполне ощутить себя благородным и независимым землевладельцем, предстояло еще собрать урожай, отвезти примерно пятую его часть в Тэн, уплатить налоги и обзавестись кредитом. В отличие от большинства островитян, у нас с Глэдис не было никаких сбережений на черный день. И даже если, оказавшись без гроша в кармане, мы не будем голодать и у нас всегда будет крыша над головой, нам придется нелегко: мы не сможем путешествовать, не сможем пополнить гардероб, купить новые книги, произвести какие бы то ни было улучшения в хозяйстве.
Мы сели на лошадей; Гартон, ехавший один, составил нам компанию. Глэдис впервые увидела, как выглядит Главная дорога, но сказала, что она мало чем отличается от обычного американского проселка.
— Но ей уже девятьсот лет! — заявил я.
— Римские дороги в Европе еще древнее, — ответила Глэдис. — А эта выглядит совсем новой, ухоженной и очень по-домашнему.
— Здесь и есть дом.
— Точнее — будет. Я не могу называть домом то, чего еще не видела.
Чувство смешанной со страхом тревоги снова шевельнулось во мне, но память о нашей близости и согласии была еще свежа, и все мое существо отторгало дурные мысли.
Перекусить мы решили на постоялом дворе в Тори. Дождь прекратился, и дувший теперь с юга ветер разогнал облака, в разрывах между которыми проступало голубое небо. Гартон, темноволосый, симпатичный мужчина лет сорока, по-прежнему ехал с нами, и, похоже, ему приглянулась Глэдис: почти все время он держался рядом с ней и постоянно рассказывал разные разности, многие из которых я не мог расслышать. Я был уверен, что она не всегда понимает его, но не уверен, что он об этом догадывается — так ловко ей удавалось перехватывать концы фраз. То, что островитянин увлекся ею и что она смогла заинтересовать его, открывало перед ней приятные перспективы, и я использовал любую возможность, чтобы дать ей почувствовать свою власть, время от времени подсказывая нужное слово и стараясь не слишком вмешиваться в беседу, но и не проявляя явного безразличия.
Через десять миль после Тори наши дороги расходились: нам надо было сворачивать, Гартон же продолжал путь по большаку. Он попросил нас навестить его в Вантри, в доме его отца. Скользнув взглядом по Глэдис, он поехал дальше своим путем. Мы повернули на дорогу, которая вела к поместью со стороны Дорингского леса.
— Прекрасно! — воскликнула Глэдис. — Как тебе это нравится? — Довольное лицо ее выражало удивление и одновременно легкую неуверенность. — Кажется, ему и в самом деле понравилось говорить со мной. Может быть, это оттого, что я не похожа на остальных?
— Островитянам ты понравишься.
— Почему ты так думаешь?
— Твои взгляды…
— Ах, только не это!
— Твои взгляды, твоя искренность, твой ум, твоя прямота и то, что ты для них — человек новый.
— Правда только последнее.
— Получше присмотрись к себе, Глэдис, и ты не будешь так скромничать. Ты очень привлекательна и…
— И вовсе нет!
— Я не единственный, кто может это подтвердить.
— Кто же еще?
— Тот человек, который сделал тебе предложение несколько лет назад, мужчина с парохода, тот, что предлагал тебе остаться в Биакре, Дорн, Гартон…
— Дорн — нет! Он относился ко мне исключительно как к чему-то, что принадлежит тебе.
— Ты уверена? А я не совсем. Он не может относиться к кому-либо как к чьей-то собственности.
— Не согласна, да и другие… они ничего для меня не значат.
— Ты знаешь, что ты привлекательна, Глэдис. Знаешь, как ты умеешь любить и быть любимой.
— Хочешь, чтобы я зазналась?
— Я хочу, чтобы ты поняла и оценила, как ты мила, привлекательна, какая ты вообще.
— Что ж, если тебе так нравится… — вздохнула Глэдис.
— Ах, — сказал я, — пусть это понравится тебе самой, дорогая.
— Неужели тебе не хочется, чтобы я была скромнее?
— Я не хочу, чтобы ты слишком низко себя ставила.
— Но я и не ставлю себя низко! Ты специально делаешь мне комплименты или все же критикуешь?
— Я стараюсь помочь тебе освободиться.
— Разве я выгляжу несвободной?
— Не до конца.
— Я не хочу быть свободной! Я люблю тебя и хочу быть твоей!
— Мне приятно это слышать, если ты имеешь в виду, что тебе нравится любить меня… но ни я не принадлежу тебе, ни ты мне.
— Я принадлежу тебе, — ответила Глэдис чуточку обиженно, — иначе бы меня здесь не было. Разве принадлежать тебе — это не по-островитянски?
— Женщина принадлежит мужчине лишь настолько, насколько он — ее опора. А в других отношениях она вполне самостоятельна.
— Я чувствую, что принадлежу тебе. И не говори, что это не так.
— Не буду! Ты — моя. Я стану твоей опорой, а ты должна мне повиноваться.
— Клятву повиновения я, пожалуй, давать не буду, — рассмеялась Глэдис… Тут ее мысли вновь вернулись к Гартону, и она рассказала мне все, что он говорил о себе, о поместье Гартонов, о том, как прекрасна их провинция, и о белоснежном чуде — горе Омоа, возвышавшейся над долиной. Ее позабавило, что он называл себя «второй-сын-Гартона», но после его рассказов ей захотелось взглянуть на земли провинции Вантри, на горы и долины северо-западных провинций. Потом, словно признаваясь в чем-то особенном, она добавила, что Гартон не женат.
— Один из двух братьев часто остается холостяком, — сказал я.
Глэдис поинтересовалась почему, и я объяснил, что это происходит из-за бессознательного нежелания перенаселять поместье. Ей показалось, что в этом есть несправедливость по отношению к тем, кто вынужден вести холостую жизнь.
— Отчасти они находят утешение в заботе о своих племянниках и племянницах, которые здесь почти как родные дети и значат больше, чем в Америке.