Островитяния. Том первый

Приближалось время ужина, и я рассказывал своим новым знакомым о моей стране, когда входная дверь распахнулась и в зал вошли трое европейцев-альпинистов в полном облачении: в подбитых гвоздями ботинках, защитных очках, с ледорубами и альпенштоками в руках. Освещение в доме было довольно тусклое, но я сразу узнал братьев Уиллсов — Гордона и Филипа — и молодого Келвина.

— Что вы здесь делаете? — спросил Филип.

Не найдя сразу что ответить, я улыбнулся, а потом спросил:

— А что делаете вы?

— Мы только что пробовали взойти на Мораклорн.

Не зная, знакомы ли они с Дорном, я повернулся к тому месту, где он только что сидел, но оно было пусто. Мой друг исчез. Я напрягся, в растерянности стараясь поскорее сообразить, как вести себя дальше, решил по возможности не говорить, кто мой спутник, и поэтому тут же начал расспрашивать Уиллса о восхождении.

Филип вкратце рассказал о преодоленных трудностях. Очевидно, вершина не давалась им, и, не будучи готовы к последнему отчаянному рывку, они сдались, не дойдя до цели каких-нибудь пятисот футов. Вскоре все трое ушли переодеваться. Как только они скрылись, я направился в нашу с Дорном комнату. Дорн упаковывал свою суму и взглянул на меня с довольной и одновременно вопросительной улыбкой:

— Прости, что я сбежал.

— Мне удалось ничего не сказать им про тебя.

— Отлично! Я предпочел бы, чтобы Келвин не знал, что я здесь.

Глаза его теперь глядели спокойно. Продолжая говорить, он надевал дождевик.

— Я уезжаю, — добавил он.

— Тогда и я с тобой, — сказал я неуверенно, с тревогой думая о том, что останусь один.

— Нет. Тебе лучше остаться. Если Келвин что-то подозревает, то в случае твоего отъезда его подозрения подтвердятся. Ты можешь присоединиться ко мне завтра утром.

— Но где ты будешь ночевать?

Дорн пожал плечами:

— Найду какое-нибудь место на свежем воздухе. Я привык… Джон, мне очень жаль, что я причиняю тебе беспокойство.

— Нисколько! — воскликнул я.

— Переночуй здесь. Поговори с ними, будь естествен. Если они спросят, с кем ты путешествуешь, скажи, что с другом. Келвин слишком воспитан, чтобы любопытствовать. А завтра с утра выезжай пораньше. Я устрою так, что лошадей проведут через перевал и спустят в долину. Ты тоже можешь спуститься в долину и дожидаться меня внизу, но, если хочешь, можешь присоединиться ко мне. Я собираюсь прогуляться по горам.

Я внимательно, с сомнением взглянул на него. Я знал, что он выполняет некое поручение, и боялся случайно оказаться помехой.

— Пожалуй, я спущусь с лошадьми, — сказал я наконец.

— А может быть, ты позволишь мне решить? — мягко спросил Дорн после короткой паузы.

— Ты готов обещать, что устроишь все так, что я не помешаю тебе? — спросил я неуверенно.

— Обещаю.

— Тогда решай.

— Отправляйся за мной завтра утром, если, конечно, у тебя хватит сил на день пешего пути. Может случиться, что ты увидишь что-то, тебе непонятное; не пугайся — опасности практически никакой. Я хочу, чтобы ты был рядом. Если это причинит неудобства тебе, мне или кому-нибудь еще, ты пойдешь дальше один. Дорогу найти несложно.

— Согласен! — воскликнул я.

— Выйди пораньше и пройди через перевал. Ярдах в двухстах ниже верхней точки будет тропа, ведущая направо, на северо-восток, она идет к ущелью Лор между долиной Доринг и страной карейнов, примерно в двадцати милях оттуда. Я буду ждать тебя на тропе, мили через три-четыре. Захвати еду на постоялом дворе. Я распоряжусь, чтобы тебе приготовили.

— Как мне одеться?

Дорн посоветовал выступить налегке и напоследок сказал:

— Ситуация может сложиться так, что тебе придется сказать, что ты путешествуешь со мной. Тогда тебе решать. Если положение будет безвыходным и отрицательный ответ или излишняя уклончивость вызовут подозрения, будь свободен, как ветер, только не говори, что едешь в сторону ущелья. У меня в этих краях друзья, и то, что я здесь остановился, не должно показаться Келвину странным. А этот постоялый двор — место историческое, необычное, и всякое такое, и тебе все это очень интересно, — верно, Джон?

— Очень! — рассмеялся я. — И потом, мне необходим комфорт.

— Да, и все же будь начеку. До встречи. Завидую твоей теплой постели.

Дорн осторожно приоткрыл дверь, выглянул и с кошачьей мягкостью и быстротой, которых я раньше в нем не замечал, выскользнул и исчез.

Обедали за двумя длинными столами. Уиллсы и Келвин еще не появлялись, и, пользуясь возможность, я юркнул на свободное место, вокруг которого все остальные были заняты, чувствуя себя покинутым и одиноким. Правда, напротив меня сидели мои знакомые из Доула. Я заговорил с ними и постепенно втянулся в беседу настолько, что даже не заметил, как вошли Келвин и Уиллсы в вечерних костюмах и заняли места далеко от меня.

В девять я наконец улегся, вполне довольный собой. Больше часа мы с этой троицей лениво болтали у очага. Действительно, я был вынужден признаться, что путешествую с другом, и пережил ужасное мгновение, когда Филип Уиллс в упор спросил, уж не знаком ли он с моим товарищем. Меня выручил Келвин, резко переменив тему. Для него, как и предполагал Дорн, мой ответ означал бы конец расследования, и, когда его друзья попробовали нажать на меня, он почувствовал себя отчасти в ответе за их поведение и поспешил вмешаться. По счастью, Филип Уиллс не был достаточно заинтересован и дальше подвергать меня перекрестному допросу, и теперь я уже не отставал от него, выведывая подробности его альпинистских похождений — тема поистине спасительная. Я намекнул также на то, что есть американцы, заинтересованные в налаживании торговли с Островитянией, и пожаловался, что мне приходится собирать для них сведения подобного рода. Быть может, именно это окончательно удовлетворило их любопытство.

Проснулся я с первыми лучами зари. Завтрак подали в комнату, и, удостоверившись, что все распоряжения Дорна исполнены, я покинул постоялый двор. На перевале было холодно и сыро, стелился туман, и я чувствовал себя не очень-то уютно, медленно продвигаясь вперед и вверх по петлявшей дороге вслед за слугой с постоялого двора, ехавшим на лошади Дорна, и вьючной лошадью, шедшей посередине. Минут через двадцать мы достигли вершины перевала — зеленой седловины. Вверху, на гребне горы, с обеих сторон высились башни, и стена соединяла их. Мы проехали через ворота, и перед нами открылась долина Доринг; голые склоны скал и зеленые горные пастбища отлого спускались в нее. Я тут же инстинктивно взглянул в дальний ее конец, где должен был находиться перевал, но он был не виден. На севере тянулись крутые отроги Мораклорна, укрытые снежным покровом; на северо-западе протянулся острый высокий кряж с голубыми ледниками и белыми участками фирна. Между ними вздымалось совершенно непроходимое нагромождение утесов и скал. И все же где-то должен быть проход. Уже сегодня предстоит его отыскать — мысль об этом пьянила, как вино.

Мгновение спустя мы оказались перед расщелиной, петляя по которой, дорога терялась из виду. Проводник показал мне уходившую вправо тропу. Я спешился. Проводник тут же пустил лошадей по дороге вниз, дружески помахав мне рукой, и я еще какое-то время следил за тем, как лошади спускаются, удаляясь.

Чувствуя себя легко и свободно, без какого-либо груза в руках или за плечами, кроме лежавшего в кармане завтрака, я пошел по тропе. Почти сразу она свернула за выступ, и я оказался совершенно один в огромном естественном амфитеатре. Долина безлюдно застыла внизу; исполинская тень гор падала на нее. Единственными звуками вокруг были шум моих шагов и шуршанье моих кожаных бриджей; и нигде ни единого следа человека, не считая тропы, тонкая ниточка которой вилась вниз по склону.

Где-то шагал сейчас Дорн, в другую сторону двигались лошади с вещами. Недвижимо застыли огромные горы; снежные поля на вершинах слабо розовели. Воздух был разреженный и холодный.

И все же мой друг оставался мне чуждым. Мы были слишком разные, и даже теплота наших чувств всегда оказывалась в каком-то смысле неожиданной и поражала. Он боролся за дело, которое я не поддерживал и которое казалось мне безнадежным. Он говорил о каких-то непонятных для меня вещах, и его слова звучали загадочно и несколько пугающе.