Островитяния. Том первый

Взяв одну из лошадей за узду, он повернул ко мне ее умную, красивую голову.

— Джон, — сказал он, — это Фэк. Скачки на нем не выиграешь, но он вынослив и надежен. Он родился в горах, и я не знаю, кто бы держался лучше там, где держаться не за что. Он — твой, если, поездив на нем, ты захочешь оставить его у себя.

Он сделал какое-то неуловимое движение, и лошадь заржала.

— Если ты не против, — продолжал он, — я поеду впереди.

После чего он гортанно выкрикнул несколько слов, которыми потом нередко пользовался и я. Пока Фэк, склонив голову, звонко бил копытами о камни мостовой, вьючная лошадь сама тронула с места быстрой рысью, за ней, почти вплотную, последовал Дорн, и, наконец, Фэк тоже двинулся вперед, не отставая и почти касаясь мордой своего приятеля. Так мы проехали по пустынным улицам, с которых дождь разогнал прохожих, через весь Город, через Ривсские ворота и по длинному крутому мосту пересекли западный приток реки Островной. Потом мы взяли на север и поехали мимо видневшихся то тут, то там ферм по прямой дороге, блестевшей от луж и покрытой тонким слоем грязи, хотя и хорошо вымощенной, легкой для лошадей.

Небо, все в пышных серо-белых дождевых облаках, огромным куполом раскинулось над моей головой. Тяжелое хлюпанье копыт по мокрой дороге, скрип седла, шелест дождя в листве и тихий свист ветра, изредка касавшегося полей моей шляпы, были единственными звуками, нарушавшими тишину. Влажная зелень полей сменилась такими же влажно-зелеными лесами, а те — огородами, засеянными кукурузой и различными злаками. За деревьями виднелись постройки: дома, конюшни, надворные строения, со всех сторон окруженные разнообразно чередующимися полями, лугами, лесами, фруктовыми садами и огородами, где выращивались овощи на продажу. Крупная, массивная фигура Дорна впереди казалась настолько несоразмерной его лошади, что это было даже забавно. Падавшие на щеки капли дождя влажно холодили их, но щеки все же горели — сказывалось непривычное напряжение от езды верхом. Дождь разукрасил светлую шкуру Фэка темными подтеками и полосами. Мне нравилось наблюдать за его бархатистыми ушами, все время чутко поднятыми, настороженными и любопытными, в отличие от туловища, механически мерно ходившего подо мной.

Так, в безмятежном молчании, прошел час. Границы мира стерлись, и в самом центре этого огромного дождливого пространства, одинокая и маленькая, двигалась наша кавалькада — три лошади и два человека.

Вдруг я уловил слабый, низкий, монотонный звук. Это напевал Дорн — так, как он привык это делать…

Воздух потеплел, и в просветах между темными влажными клочьями облаков показалось небо. Лужи в выбоинах дороги блестели, и листья свисавших над дорогой ветвей переливались яркой зеленью. Прошло уже два часа, а мы все ехали и ехали, и я впал в то дремотное состояние, когда мысли становятся расплывчаты и неуловимы.

Ясная синева уже сквозила на западе и на севере. Дорн снял плащ, свернул его и приторочил к задней луке седла; я последовал его примеру, но оказалось, что это отнюдь не простая операция, учитывая безостановочный быстрый бег лошади. Это был какой-то странный шаг, довольно размеренный и в то же время неспокойный, создающий впечатление, что вот-вот он перейдет на галоп, чего, впрочем, не происходило.

Временами мы встречали других путешественников, большей частью одиноких всадников, хотя порой попадались идущие пешком или же караваны наподобие нашего. При каждой такой встрече ехавший первым поднимал руку и с улыбкой кивал.

Еще час мы ехали, пригреваемые лучами то яркого, то вновь скрывавшегося в дымке солнца, по красивой, плодородной, свежей после омывшего ее дождя местности. Постоянное чередование лесистых участков, распаханных полей, лугов, садов и каменных стен стало несколько утомлять своим однообразием. Неожиданно дорога, обогнув тяжелую круглую башню, оборвалась резким спуском.

Внизу протекала река, сверкая плавными излучинами и тихими плесами. А милях в десяти, в конце долины, виднелась белая зубчатая полоса, венчавшая вершины золотисто-коричневых скал, над которыми парил в синеватой дымке белоснежный купол — Островная гора.

— Ривс, — сказал Дорн.

Чувство пространства во мне сместилось. Уже совсем рассвело, было часов одиннадцать, и мы проехали восемнадцать миль. Для пассажира поезда это было всего ничего — выкурить трубку-другую, перекинуться анекдотом, — но те восемнадцать миль, что проехали мы, были долгими, ведь глаз успевал изучить и запомнить каждый представший ему дом, каждое дерево, пока мы медленно, но верно продвигались вперед.

Мы решили дать лошадям небольшой роздых, и Дорн тем временем рассказал, что башня, которую мы только что видели, очень старая, еще тех времен, когда островитяне отвоевывали свою страну у чернокожих, и поставлена она на скалистом выступе, специально чтобы охранять долину реки. Земля же эта принадлежит семье Даннингов.

— Они опытные хозяева, — сказал Дорн, — и у них два прекрасных дома. Хорошо бы их навестить. И вообще, я бы хотел познакомить тебя со многими. Даннинги — родственники твоей знакомой Ислаты Сомы, жены Кадреда. — Он рассмеялся. — Сомсы на нашей стороне! Файны, конечно, тоже. Ты попал в компанию консерваторов, Джон.

— Можешь обратить меня в свою веру, но если тебе это удастся, мне придется покинуть страну.

— Вот как? Что ж, насколько нам известно, определенных взглядов у тебя нет. Не помнишь ли ты Карстерса? Он никак не мог смириться с тем, что его дражайший друг, лорд Файн, язычник. Эта разница посерьезнее, чем политика.

Дорн впервые заговорил на эту тему.

— Консулы обычно в политику не ввязываются, — сказал я, — что же до того, который сейчас перед тобой, то он тем более ничем не связан.

Мы двинулись дальше. Дорога резко свернула влево, и снова по сторонам ее стали появляться фермы. Час за часом летели как в зачарованном сне. Солнце прошло зенит. Я чувствовал себя усталым, голодным, но мне было радостно.

Так же неожиданно, как утес, возвышающийся над Островной долиной, перед нами открылось ущелье реки Темплин, которая течет с северо-запада, чтобы слиться с рекой Островная у подножия скал, на которых стоит Ривс.

Дорога, ведущая вниз, к реке, казалась почти отвесной и была высечена в скале. Скалы напротив отливали охрой в лучах солнца, и протянувшиеся по верху стены были того же цвета, а за ними виднелись кровли, крытые красной черепицей и серым шифером.

Помедлив мгновение, мы стали спускаться в ущелье. Там было солнечно и ветрено. Проехав по каменному мосту, под опорами которого слышался плеск воды, мы поднялись по дороге вверх и, миновав две каменные башни, въехали в город, очень похожий на столицу, с путаницей узких, мощенных плитняком улиц и тесно стоящими домами, фасады которых были украшены резьбой. Прохожих было мало, и улицы покойно лежали, залитые полуденным летним солнцем.

Мы, не задерживаясь, проследовали через город и въехали в узкие ворота между двух мощных башен, замыкавших толстую стену. Сразу за воротами шел небольшой спуск, а за ним плавно поднимался травянистый скат холма, на вершине которого, тоже обнесенной стенами, виднелись в беспорядочном нагромождении каменные зубчатые башни и старинные, незатейливой архитектуры постройки из серого камня. Это был Университет.

Непосредственно за въездом во двор помещались конюшни; сам двор, поросший изумрудно-зеленой на солнце травой, окружали крытые тенистые галереи. Слуга взял наших лошадей. Дождавшись, пока их расседлают, накормят и напоят, мы последовали за слугой сквозь запутанную сеть галерей, под множеством арок, через маленькие, залитые солнцем дворики, в приземистое здание на противоположной стороне и вошли в просто обставленную комнату с низким окном. Теплый ветер задувал в комнату, змеился в траве луга, подступавшего к самому подножию стены, — пустынного под пустынным синим небом. Тишина звенела в ушах.

— Мы опоздали к ленчу в большом зале, — сказал Дорн, — но нам принесут перекусить сюда. Правда, приятно учиться в таком месте?