На отмелях

— Капитан Лингард, мы забываем, при каких обстоятельствах мы встретились и что сейчас происходит. Не надо! Я не хочу сказать, что вы ошибаетесь, веря мне, но я должна вам кое в чем признаться. Я должна рассказать, каким образом я сюда добралась. Иоргенсон…

Лингард порывисто, хоть и не повышая голоса, перебил ее:

— Иоргенсон! При чем тут Иоргенсон? Вы пришли ко мне потому, что вы не могли иначе.

У миссис Треверс захватило дух.

— Но я все-таки должна сказать вам, — настаивала она. — Здесь есть некоторые обстоятельства, которые мне не ясны.

— Вы не можете мне сказать ничего, чего бы я уже не знал, — проговорил Лингард умоляющим тоном. — Не говорите ничего. Сидите тихо, вот так. Успеем завтра. Завтра! Ведь ночь уж скоро кончится, и сейчас я не хочу думать ни о чем в мире, кроме вас. Дайте мне жить. Дайте мне вашу тишину.

Она еще никогда не слышала в его голосе таких нот и почувствовала к нему глубокую и нежную жалость. Почему бы ей не уступить его настроению? Ведь такие мгновения в его жизни больше не повторятся. Она молча колебалась. Она видела его нерешительное движение во тьме, словно он не мог решиться сесть на скамью. Вдруг Лингард отбросил угли костра ногой, опустился на землю около ее ног и положил голову ей на колени. Миссис Треверс не испугалась, она только чувствовала себя глубоко растроганной. Зачем мучить его всеми этими вопросами о пленных и их освобождении, об интригах и насилии, о жизни и смерти? Все равно, ему было бы бесполезно толковать сейчас об этом. Да и сама она была так охвачена жалостью, что не могла ничего говорить. Единственное, что она могла сделать, — это положить ему руку на голову и тихими движениями отвечать на едва слышные вздрагивания его тела — не то вздохи, не то рыдания, от которых она вдруг замерла в тревожном волнении.

В это самое время на другой стороне лагуны Иоргенсон взглянул на звезды и сказал себе, что ночь уже скоро кончится. Ему хотелось, чтобы поскорее рассвело. Он надеялся, что Лингард уже успел что-нибудь сделать. Огни в ограде Тенги были снова зажжены. Влияние Тома было ведь безгранично, да и, кроме того, он был неуязвим.

Старые глаза Иоргенсона окинули взглядом отсветы и отражения на той полосе воды, что лежала между ним и враждебным берегом, и ему показалось, что по лагуне движется тень, похожая очертаниями на сидящего в челноке человека.

— Эй! — окликнул он. — Что надо?

Но тень эту уже успели подметить и другие глаза. На палубе «Эммы» раздались тихие голоса.

— Если ты сейчас же не заговоришь, я буду стрелять, — свирепо крикнул Иоргенсон.

— Не стреляй, белый человек, — протянула приближающаяся тень. — Я послан к тебе с дружескими словами. Со словами вождя. Я послан от Тенги.

— Недавно на эту шхуну прилетела пуля — тоже от Тенги, — сказал Иоргенсон.

— Это была случайность, — раздался с лагуны протестующий голос. — Чем же иным это могло быть? Разве между тобой и Тенгой ведется война? Нет, белый человек. Тенга хочет только поговорить с тобой. Он послал меня пригласить тебя к нему на берег.

При этих словах сердце Иоргенсона несколько упало. Это приглашение обозначало, что Лингард не предпринял никаких шагов. Заснул там Том или окончательно рехнулся?

— Тенга будет говорить с тобой о мире, — внушительно сказала тень, подплывшая ближе к борту.

— Не мне говорить с великими вождями, — осторожно возразил Иоргенсон.

— Но Тенга твой друг, — настаивал ночной вестник. — И у его костра сидят твои другие друзья — раджа Хассим и госпожа Иммада. Они посылают тебе поклон и надеются увидеть тебя еще до восхода солнца.

— Это ложь, — коротко заметил Иоргенсон и начал раздумывать.

Посланный хранил оскорбленное молчание, хотя, конечно, ни минуты не воображал, что ему поверят. Но ведь никогда нельзя заранее сказать, чему поверит и чему не поверит белый человек. Он только хотел дать понять Иоргенсону, что Хассим и Иммада были почетными гостями Тенги. Ему пришло в голову, что Иоргенсон, может быть, еще ничего не знает о их пленении. И он продолжал настаивать.

— Слова мои правдивы, туан. Ваджский раджа и его сестра находятся у моего господина. Когда я уезжал, они сидели у костра по правую руку от Тенги. Не захочешь ли ты сойти на берег и поговорить с друзьями?

Иоргенсон напряженно думал. Ему хотелось выгадать время, чтобы Лингард мог вмешаться. У него, однако, не было ни малейшего желания полагаться на дружеские чувства Тенги. Он, конечно, не боялся риска, но, в данном случае, по-видимому, не стоило рисковать.

— Нет, — сказал он, — я не поеду на берег. У нас, белых людей, есть свои обычаи. Мне доверен этот корабль, и я должен смотреть за ним. Мой вождь, раджа Лаут, такой же белый, как я. Только он может сказать важные слова, и если Тенга такой великий вождь, пусть он пригласит к себе для беседы раджу Лаута. Вот что надо сделать Тенге, если он действительно такой великий вождь, как он говорит.

— Раджа Лаут уже сделал свой выбор. Он живет у Белараба с белыми людьми, которые все собрались, точно пойманная в ловушку дичь, в ограде Белараба. Почему бы тебе тем временем не пойти туда, где все открыто и где ты можешь поговорить с друзьями Тенги, сердца которых болят от сомнений? Раджа Хассим, и госпожа Иммада, и Даман, вождь живущих на море людей, не знают теперь, кому верить, кроме разве тебя, туан, хранителя стольких богатств.

Подъехавший на челноке дипломат на минуту смолк, чтобы подчеркнуть вес последнего аргумента.

— А у тебя нет средств их защитить. Мы знаем, сколько у тебя вооруженных людей.

— Зато они хорошие воины, — беззаботно отвечал Иоргенсон, кладя локти на поручень и всматриваясь в плавучее темное пятно, откуда слышался голос хитрого посланца Тенги. — Каждый из них стоит десяти вас.

— Да, верно, туан. Каждый из них стоит, может быть, и двадцати наших. У тебя достаточно людей, чтобы хорошо сражаться, но недостаточно для того, чтобы победить.

— Один Аллах дает победу, — раздался внезапно голос Джафира, который, стоя рядом с Иоргенсоном, внимательно слушал разговор.

— Истинно, — послышался вежливый и равнодушный ответ, — Так что же, белый человек, захочешь ли ты сойти на берег и стать вождем вождей?

— Я уж бывал им раньше, — с большим достоинством отвечал Иоргенсон, — а теперь я хочу только мира. Но я не пойду на берег к людям, которые потеряли рассудок, пока раджа Хассим и его сестра не возвратятся ко мне на корабль и не расскажут мне сами о своей дружбе с Тенгой.

С каждой минутой Иоргенсон чувствовал все большую тревогу. Самый воздух, казалось, дышал предчувствием надвигающейся беды в эту ночь, которая не принесла с собой ни войны, ни мира и в которую не раздавалось никаких звуков, кроме угрожающе-льстивого голоса посланца Тенги.

— Нет, этого нельзя. Но, о туан, сам Тенга готов приехать к тебе на корабль поговорить с тобой. Он поистине готов приехать и хочет быть у тебя очень скоро.

— Да, с пятьюдесятью лодками, наполненными самой худшей сволочью с Берега Убежища, — саркастически заметил Джафир, перегибаясь через перила. Снизу, с темной воды, до него донеслось зловещее:

— Может быть.

Иоргенсон помолчал, словно дожидаясь вдохновения, и вдруг заговорил своим замогильным голосом:

— Передай от меня Тенге, что если он приведет с собой раджу Хассима и его сестру, я встречу его и его вождей с приветствием, сколько бы лодок с ним ни приехало. До его лодок мне мало дела. Теперь ты можешь уезжать.

Наступило глубокое молчание. Было очевидно, что посланец уехал, держась в тени берега. Иоргенсон повернулся к Джафиру.

— Смерть среди друзей — празднество, — процитировал он, бормоча под нос.

— Поистине, — с мрачной горячностью подтвердил Джафир.

Тридцать шесть часов спустя Картер сидел один с Лингардом в каюте брига. Во время паузы он почти физически ощущал тяжелую, бездыханную тишину отмелей, ждущих заката.

— Я не ожидал увидеть кого-либо из нас живым, — начал опять Картер своим обычным тоном; в манерах его чувствовалось, однако, гораздо меньше небрежности, точно за эти несколько дней ответственной работы он получил более зрелое представление об окружающем мире и о том месте, которое он в нем занимал.