На отмелях

Чужестранец, попавший ныне в Ваджо и заслуживший доверие туземцев, может услышать традиционный рассказ о последней гражданской войне и легенду о вожде и его сестре и о их матери-колдунье, которая, лежа на смертном одре, передала им тайны магического искусства. Особенно сестра вождя, «по виду — дитя, а по бесстрашию — великий воитель», была опытна в волхвованиях.

Их двоюродный брат победил их, потому что, простодушно пояснит рассказчик, «народ Ваджо так храбр, что волшебные чары бессильны против него». «Я сражался в эту войну. Мы прижали их спиною к морю». И затем он станет повествовать трепетным голосом о том, как однажды ночью, «когда бушевала такая гроза, какой никогда не бывало ни до того, ни после», корабль, похожий на корабли белых людей, появился в виду берега, «как будто приплыв из туч». «Он шел, — поведает рассказчик, — на парусах, надувшихся против ветра; величиною он был с остров; молнии сверкали между его мачт, высоких, как гора; на облаках, прямо над ним, горела звезда. Мы сразу поняли, что это была звезда, ибо никакой огонь, зажженный человеческой рукой, не мог бы выдержать того ветра и дождя, какие свирепствовали в ту ночь. Это была такая ночь, что мы, стоявшие на страже, не решались смотреть на море. Дождь лил потоками и бил в глаза. А когда наступил день, корабля нигде не было видно, и в палисаде, где еще накануне сидело в осаде сто или более человек, находившихся в нашей полной власти, и‹ осталось ни души. Вождь Хассим исчез, исчезла и княжна, и до сего дня никто не знает, что с ними сталось. Иногда наши тор говцы говорят, что слышали о них то тут, то там, но это все россказни людей, ездящих в далекие страны из-за денег. Мм жители страны, думаем, что корабль уплыл обратно в облака откуда его вызвали чары княжны. А что касается раджи Хассима и его сестры Мае Иммады, то одни говорят одно, другие другое и бог один знает, где правда».

Таков традиционный рассказ о посещении Лингардом берс гов Бонн. Правда заключается в том, что Лингард отбыл в ту же ночь. Когда наступил дождливый рассвет, бриг, под подрифлен ными парусами и весь заливаемый пеной, уже летел стрелой к югу от залива. Наблюдая за быстрым бегом своего корабля, Лингард тревожно глядел вперед и не раз спрашивал себя, зачем он так гонит бриг под всеми парусами. Волосы его развевались под ветром, голова была полна забот и смутных, новых дум, а послушный бриг, ныряя с волны на волну, несся все вперед и вперед.

Его владелец и командир сам не знал, куда он идет. Лингард только смутно сознавал, что стоит на пороге какого-то большо го приключения. Что-то нужно было сделать, и Лингард чувст вовал, что ему придется это сделать. От него ждали этого, — ждало море, ждала земля, ждали люди. История войн и страда ний, верность Джафира, Хассим и его сестра, ночь, буря, обда ваемый пламенем берег — все это как будто указывало на какую-то жизнь, властно требовавшую его вмешательства. Больше всего, однако, действовало на Лингарда молчаливое, безграничное, не сомневающееся и, по-видимому, не рассуждающее доверие этих людей. Они попали к нему в руки прямо из лап смерти и теперь пассивно отдались ему, словно на свете и не существо вало таких вещей, как сомнение, надежды, желания. Эта поразительная беззаботность налагала на него тяжелый долг.

Он говорил себе, что если бы эти побежденные люди не ждали всего от него одного, они не были бы так безразличны. Их немое спокойствие трогало Лингарда больше, чем самые горячие мольбы. Ни слова, ни шепота, ни вопросительного взгляда. Они не спрашивали. Это льстило ему и отчасти радовало его, ибо, хотя его подсознательное «я» отлично знало, что оно сделает, его рассудок решительно не мог сказать, куда девать израненные и истомленные существа, внезапно брошенные в его руки капризной судьбой.

Он сам встретил беглецов, даже перетащил некоторых из них через поручень. Несмотря на тьму, только изредка прорезываемую молнией, он догадался, что они все ранены, и, глядя на их шатающиеся фигуры, не понимал, как им удалось добраться до увезшей их шлюпки. Самого маленького из воинов он бесцеремонно подхватил на руки и отнес в каюту, а затем, даже не оглядываясь на свою легкую ношу, опять выбежал на палубу, чтобы распорядиться отъездом. Пока он отдавал приказания, он смутно почувствовал, что кто-то стоит рядом с ним. Это был Хассим. j — Я не готов к войне, — поспешно объяснил он, — а завтра, может быть, не будет ветра.

Затем, проводя бриг через опасные места, он на некоторое время забыл всех и все. Но через полчаса бриг уже отплыл далеко от берега. Ветер дул с кормы, и Лингард свободно вздохнул. Только теперь он подошел к двум людям, стоявшим на корме, — в том месте, где в трудные минуты он имел обыкновение беседовать один на один со своим бригом. Хассим вызвал свою сестру из каюты. Они были теперь видны совершенно отчетливо: они стояли рядом, взявшись за руки и глядя на таинственную страну, что при каждом сверкании молнии уходила все дальше и дальше от брига, невредимая под бурей и грозой и с каждой минутой таявшая в пространстве.

«Что я буду делать с ними?» — думал Лингард.

Но, по-видимому, никто не интересовался тем, что он будет делать. Джафир и восемь других воинов устроились на грот-люке, перевязывали друг другу раны и тихо беседовали, веселые и спокойные, как благовоспитанные дети. Каждый из них сохранил свой крис, но, чтобы одеть их, Лингарду пришлось раздать им ситцу из корабельных запасов. Когда он проходил мимо них, все они серьезно глядели ему вслед. Хассим и Иммада поселились в каюте. Сестра вождя выходила на воздух только по вечерам, и каждую ночь можно было слышать, как брат и сестра шепотом разговаривали, укрывшись в каком-нибудь темном углу.

Каждый малаец на корабле держался от них в почтительном отдалении.

Лингард, стоя на корме, прислушивался к их тихим голосам, то возвышавшимся, то падавшим в печальном ритме. Иногда женщина вскрикивала, — как будто от гнева или от боли. Лингард затаивал дыхание, и в тишине ночи до него доносился глубокий вздох. Внимательные звезды окружали блуждающий бриг, струя свой свет с немых высот на беззвучное море. Тогда Лингард опять принимался ходить по палубе, бормоча:

— Самый подходящий для этого человек — Белараб. Только оттуда, где он живет, и можно рассчитывать получить помощь. Но найти его я, пожалуй, не смогу. Ах, если бы хоть на десять минут залучить сюда старика Иоргенсона!

Этот Иоргенсон знал многое из давнего прошлого и жил среди людей, умеющих встречать события настоящего дня, но не заботящихся о том, что случится завтра, и не успевающих вспоминать о вчерашнем. Строго говоря, он и не жил среди них. Он только появлялся время от времени. Проживал он в ту земном квартале, с женщиной-туземкой и в туземном домике, посреди огороженного участка, где росли бананы; единствен ным украшением его жилья были циновки, печные горшки, ры боловная сеть на двух шестах и небольшой ящичек из красного дерева с замком и серебряной дощечкой. На дощечке были вы гравированы слова: «Капитан Г. К. Иоргенсон. Барк «Дикая Ро за».

Это походило на могильную надпись. «Дикая Роза» умерла, как умер и сам капитан Г. К. Иоргенсон, и ящичек для секстан та было единственное, что осталось от них. В обеденное время старик Иоргенсон, суровый и молчаливый, появлялся то на одном, то на другом торговом судне, заходившем в проливы, и стюард-китаец или мулат, не дожидаясь приказаний, хмуро ставил для него лишний прибор. А когда моряки шумной толпой собирались где-нибудь на веранде перед сверкающей батареей бутылок и стаканов, старый Иоргенсон выныривал откуда-то со ступенек лестницы, словно из морских глубин, подходил слегка дрожащей, стройной походкой и угощался из первого попавшегося под руку стакана.

— Пью за здоровье всех… Нет, стула не нужно.

Потом он становился позади группы беседующих. Молчание его было столь же красноречиво, как предостережения раба, прислуживавшего за древними пирами. Тело его, разделив судьбу всякой плоти, износилось и обветшало, дух погрузился окончательно в воспоминания о бурном прошлом, но его огромный костлявый остов продолжал жить, точно был сделан из железа. Руки его дрожали, но глаза глядели твердо. Говорили, что он знает все подробности о гибели таинственных людей и о конце таинственных предприятий. Сам он был, несомненно, неудачником, но, как уверяли, он знал секреты, могущие принести немалое богатство; однако, по общему мнению, секреты эти были такого рода, что они вряд ли оказались бы полезными для сколько-нибудь рассудительного человека.