На отмелях

Смертоносная свалка произошла так внезапно, что Лингард, быстро обернувшись, увидел, что его защитник уже падает к его ногам, пронзенный пиками в трех местах. Васуб, присутствовавший при этой сцене, впоследствии рассказывал эту историю каждую неделю, к ужасу слушателей наглядно демонстрируя, как моргал глазами раненый прежде, чем упасть. Лингард был безоружен. В этом отношении он до конца своих дней оставался неисправимо беззаботен, объясняя, что он слишком вспыльчив, чтобы носить при себе оружие на случай стычки. «А если меня вынудят, — добавил он, — во всяком случае, сумею убить человека кулаком; тогда знаешь, что делаешь, и не так-то легко затеешь ссору из-за простого раздражения или страха».

В данном случае он постарался убить одного кулаком наотмашь, а другого схватил за пояс и швырнул в разъяренную голую толпу. «Он бросал людей, как ветер бросает сломанньк ветви. Он проложил широкую дорогу через наших врагов», рассказывал Васуб своим крикливым голосом. По всей вероят ности, воины отступили перед Лингардом просто потому, что были поражены его быстрыми движениями и необычным ви дом.

Воспользовавшись их удивлением и испугом, Лингард, со провождаемый матросами, бросился по мосткам, устроенным над водой и ведущим к деревне. Они вскочили в одну из хижин, выстроенных из циновок и обломков челноков, и в этом убежи ще, просвечивавшем насквозь, они имели время перевести дух и в то же время убедиться, что положение их мало улучшилось.

Бывшие в хижине женщины и дети с визгом убежали в лес На берегу и на мостках воины прыгали и выли, приготовляясь к решительной атаке. Лингард с досадой заметил, что матрос, ос тавленный у лодки, по-видимому, потерял голову, ибо вместо того, чтобы поплыть к кораблю и позвать на помощь, что он вполне мог сделать, он ринулся к маленькому утесу в ста ярдах от берега и изо всех сил пытался влезть на его отвесный обрыв. Прилив кончился, и у берега оставалась только жидкая грязь; броситься в нее значило бы идти на верную смерть. Жалкая же хижина не выдержала бы и сильного толчка, а не только осады, и потому не оставалось ничего иного, как ринуться обратно к берегу и захватить лодку. Лингард так и решил поступить и, вооружившись валявшейся тут же изогнутой палкой, бросился на вылазку во главе своих трех матросов. Далеко обогнав их и подвигаясь вперед бешеными скачками, он понял, насколько отчаянна была его попытка; но не успел он как следует сообразить всю безнадежность положения, как вдруг справа от него раздалось два выстрела. Видневшаяся впереди плотная масса черных тел и курчавых голов дрогнула и расступилась, но еще не разбежалась.

Лингард продолжал свой бег, но теперь он уже бежал с тем воодушевлением, которое придает сангвиническому человеку хотя бы слабая надежда на победу. Издалека слышались крики, затем снова раздался звук выстрела, и мушкетная пуля, ударившись в землю, взрыла песок между ним и его дикими преследователями. Со следующим прыжком он очутился бы как раз посредине толпы, если бы дикари ожидали его натиска; однако его поднятая рука так и не нашла, на кого опуститься. Он увидел перед собой только черные спины, уносившиеся через траву к опушке леса.

Лингард швырнул палку в ближайшую пару черных плеч и замер на месте. Высокая трава перестала качаться; визги и крики превратились в печальный вой, замиравший в отдалении, и лесистые берега и синяя бухта сразу погрузились в светлую тишину. Быстрота перемены напоминала сон. Внезапно наступившее молчание ошеломило Лингарда.

Лингард крикнул во всю глотку, и матросы, преследовавшие дикарей, остановились и неохотно вернулись назад, сердито глядя на стену джунглей, в которой ни один лист не шевелился. Незнакомцы, своевременное появление которых решило исход схватки, не решались принять участие в преследовании, а остановились всем отрядом на том месте, где только что были дикари.

Лингард и молодой вождь ваджских торговцев встретились под яркими лучами полуденного солнца, среди внимательного молчания их свиты, на том месте, где погиб матрос-малаец.

Лингард прошел вперед и протянул руку; Хассим ответил на этот искренний жест, и первое их рукопожатие произошло над распростертым телом. Казалось, сама судьба потребовала смерти в уплату за самый зловещий из ее даров — за дар дружбы, иногда дающий полное счастье, а иногда губящий целую жизнь.

— Я никогда не забуду этого дня, — воскликнул Лингард сердечным тоном.

Его новый друг спокойно улыбнулся.

— Ты сожжешь деревню в отместку? — спросил он после короткой паузы, бросив быстрый взгляд на мертвого ласкара, который лежал ничком, с раскинутыми руками, словно жадно хватаясь за эту землю, которую он так мало успел узнать.

Лингард колебался.

— Нет, — сказал он наконец. — Это никому не принесет пользы.

— Верно, — тихо отозвался Хассим. — Этот человек был твой должник, твой раб?

— Раб? — воскликнул Лингард. — Это английский бриг. Раб? Нет. Свободный человек, как и я.

— Гай! Теперь он действительно свободен, — пробормотал малаец, опять взглянув на мертвого матроса, — Но кто же заплатит его родным за его жизнь?

— Если у него есть жена или ребенок, — мой серанг, наверное, это знает, — я их отыщу, — отвечал Лингард тоном, в котором звучала жалость.

— Ты говоришь как вождь, — сказал Хассим. — Но наши вожди не идут в битву с голыми руками. Вы смелы, белые люди!

— Это было сумасшествие, настоящее сумасшествие, — запротестовал Лингард, — и этот бедный малый заплатил за него жизнью.

— Он не мог уйти от своей судьбы, — тихо проговорил малаец. — Мне уже больше не удастся торговать в этом месте, — прибавил он весело.

Лингард выразил свое сожаление.

— Ничего не значит, — вежливо сказал Хассим.

Лингард пригласил Хассима и его двух знатных сотоварище И в гости на бриг, и они расстались.

Был тихий вечер, когда малайское судно покинуло свою сто янку у берега и медленно перешло на другой конец бухты к бри гу Лингарда. Прау привязали к бригу крепким канатом, и в эту ночь бриг белого человека и прау темнокожего малайца стояли на одном якоре.

При последних лучах заходившего солнца тело убитого лас кара, завернутое по магометанскому обычаю в белый саван, бы ло тихо спущено в спокойные воды того самого залива, на ко торый он впервые взглянул всего несколько часов тому назад.

В тот самый миг, когда мертвец, спущенный на тросах, бес следно исчез в воде, на носу брига сверкнул огонь и раздался громкий выстрел, подхваченный эхом прибрежных лесов и кру жащимися стаями морских птиц, которые, громко крича, точно посылали моряку свое дикое, вечное «прости». Владелец брига, склонив голову, прошел к корме, сопровождаемый одобритель ным шепотом экипажа и столпившихся на палубе гостей. В та ких простых актах, выполняемых без задней мысли, по убеждению, сказывалась романтическая сторона характера Лингарда, — та искренняя отзывчивость к призрачным голосам жизни и смерти, которая составляет основу благородной натуры.

Лингард угощал своих гостей до поздней ночи. Матросам прау дали овцу из корабельных запасов, а в каюте, на софе, расселись Хассим и его два друга, сверкавшие золотом, серебром и драгоценными камнями. Лингард вел разговор в тоне сердечной дружбы, а малайцы — с той сдержанной и благовоспитанной вежливостью, которая свойственна высшим классам этого народа. Беседа касалась многих тем и наконец перешла на политику.

— Мне кажется, что ты могучий человек в твоей стране, — сказал Хассим, оглядывая каюту.

— Моя страна лежит в далеком море, где легкие ветры так же сильны, как здесь — бури дождливых месяцев, — отвечал Лингард. Собеседники издали тихие восклицания удивления. — Я оставил ее очень молодым. Насколько я там могуч — право, не знаю. Ведь в моей стране одних великих людей столько же, сколько бедняков на всех ваших островах, туан Хассим. Но здесь тоже моя страна. Это английский бриг, достойный своей родины. И я тут достаточно силен. Я тут раджа. Эта частица моей земли принадлежит всецело мне.