Ястреб с холмов

— Ты пришел один, — сказал Гордон, с презрением глядя на оракзаи. — В тебе больше храбрости, чем я думал.

— Я знал, что у тебя нет пистолетов, — ответил Али-Багатур. — Ты расстрелял все патроны, а потом выбросил их и, выхватив нож, стал пробиваться сквозь ряды наших воинов. Что же до храбрости… Что толку в храбрости, если Аллах обделил тебя умом, и ты не видишь дальше собственного носа?

— Ты хорошо говоришь, — пробормотал Гордон. Да уж, что правда, то правда… Он попался, как последний дурак. Без пистолетов, без сабли, с одним ножом… Стоит ему шелохнуться, и Али-Багатур, не долго думая, спустит курок.

Впрочем, пока американец стоял смирно, и его противник не спешил стрелять.

— Мой брат Афдаль-хан похвалит меня, когда я принесу ему твою голову! — сообщил он. Тщеславие у большинства уроженцев Востока в крови, и изобретенные ими жестокие пытки — лишь извращенный и отвратительный способ покуражиться над недругом. Гордон уже понял, что Али-Багатура погубят именно бахвальство и самоуверенность. Оракзаи мог просто спрятаться за скалой и пристрелить американца, едва он вышел из расщелины — вместо того чтобы кичиться своей смекалкой.

— Почему Афдаль-хан пригласил нас на праздник и перебил моих друзей? — спросил Гордон. — Между нашими племенами уже много лет мир.

Али-Багатур высокомерно хмыкнул.

— Мой брат хочет подняться выше. А твои друзья встали у него на пути, сами того не ведая, как дерево, что растет на горной тропе и мешает караванам. И мой брат придумал, как извести вождей африди, а своих людей не погубить. Воистину, безумен тот, кто предупреждает, прежде чем нанести удар.

— И проклят тот, кто предает дружбу! — отрезал Гордон.

— Мы не были друзьями, — возразил Али. — Люди из Куррама были безумцами и глупцами, как и ты!

Себя Али-Багатур не причислял ни к глупцам, ни к безумцам, и прекрасно понимал, что уже давно должен выстрелить, но не мог остановиться. Он хотел подольше насладиться триумфом. Прославленный Аль-Борак, первый клинок Востока, стоит перед ним, под дулом его пистолета, его жизнь во власти Али-Багатура из племени оракзаи, и стоит ему, Али-Багатуру, спустить курок… Он уже заметил неуловимую напряженность, которая вдруг появилась в позе Гордона, и знал, что недобрые огоньки в его глазах — не просто отблески солнца. Оракзаи ощутил под ложечкой неприятный холодок. Гордон не зря получил прозвище Аль-Борак — «Стремительный». Но ни один человек не способен двигаться быстрее пули, выпущенной из пистолета. Воображение уже рисовало Али-Багатуру картину, достойно венчающую его победу: чуть заметное движение Аль-Борака — и его палец нажимает спусковой крючок.

Словно собираясь что-то сказать, Гордон приоткрыл рот, но тут же передумал. Али-Багатур подобрался. Это было явно неспроста. А когда Гордон стрельнул глазами куда-то в сторону, потом украдкой взглянул на афганца, потом снова посмотрел ему через плечо, все стало понятно — вернее, почти все. Гордон заметил нечто важное и теперь пытался незаметно разглядеть это получше. И очень хочет, чтобы он, Али-Багатур, ничего не заподозрил и не обернулся.

И Али-Багатур обернулся.

Лишь с опозданием он обнаружил обман, резко повернул голову обратно — и успел мельком заметить движение правой руки американца, быстрое, как молния. Выстрел прогремел в тот миг, когда это движение было окончено. Словно сраженный параличом, Али-Багатур рухнул на колени и повалился набок. В горле у него что-то забулькало, глаза вылезли из орбит. Растянув рот в предсмертном оскале и задыхаясь, он попытался приподняться на локте. Из его горла торчала рукоятка ножа.

Последним усилием Али поднял пистолет обеими руками, попытался взвести курок, но пальцы уже не слушались. Посиневшие губы приоткрылись, извергнув фонтан крови, и пистолет выскользнул из рук. Еще секунду оракзаи словно цеплялся за землю, потом замер и припал к окровавленным камням. Казалось, он прислушивается к каким-то подземным звукам.

После того единственного движения Гордон стоял неподвижно, как статуя. Из круглой ранки на левом плече медленно текла кровь, но он не замечал этого. Наконец Али-Багатур дернулся в последний раз и замер. Тогда он издал странный басовый рык, словно дикий обитатель джунглей, и шагнул к оракзаи.

Гордон не потрудился ни забрать свой нож, который метнул с такой силой и меткостью, ни поднять не остывший пистолет. Уверенным шагом он подошел к жеребцу, который фыркал и вздрагивал, почуяв запах свежей крови. Отвязав скакуна, американец вскочил в расшитое золотом седло и тронул повод.

На тропинке, прихотливо вьющейся по склонам холма, он обернулся туда, где остались его враги, и погрозил кулаком. Это была не пустая угроза. Игра началась. Пролилась кровь, и непримиримая вражда, словно волна, прокатится по холмам. Поселения опустеют, смерть соберет жатву, и правители не смогут спокойно уснуть.

Глава 1

ОСОБАЯ МИССИЯ

Джеффри Уиллоуби привстал в седле и оглядел длинные горные кряжи и голые каменные утесы, которые возвышались вокруг.

Природа неизбежно накладывает отпечаток на характер человека. Спутники Джеффри казались такими же суровыми, мрачными и молчаливыми, как эти угрюмые бурые скалы. Единственным исключением был Сулейман — мусульманин-пенджабец, который находился здесь под видом слуги Уиллоуби, а на самом деле — опытный агент английской секретной службы.

Сам Уиллоуби не работал ни на одну из спецслужб. Он был просто Джеффри Уиллоуби — один из тех вездесущих англичан, которые медленно, но верно строят империю, оставаясь в тени и предоставляя право на почести другим, — военным в пышных мундирах, увешенных орденами, и велеречивым господам с высокими титулами и в высоких цилиндрах.

Лишь немногие знали, чем на самом деле занимается Уиллоуби и какое место отведено ему в государственной структуре империи. На протяжении всей своей карьеры Джеффри постоянно слышал возмущенные вопли разоренных налогоплательщиков: «На границе творится черт знает что! Долой Уиллоуби!» Считалось, что именно из-за него британские отряды застревали в горах, а пушки не стреляли так часто, как этого хотелось бы политикам. Вот почему никто, за исключением самых твердолобых консерваторов, — тех, что считают, будто поддержание мира на афганской границе осуществляется тем же способом, что и поддержание порядка на Трафальгарской площади, — никто не сомневался, что именно Уиллоуби обязан положить конец кровавой вражде на холмах, развязанной каким-то местным царьком. И вот теперь Уиллоуби предстояло путешествие в компании этих бородатых головорезов.

Это был человек среднего роста, коренастый, круглолицый и румяный, с волосами цвета карамели и неожиданно крепкими мускулами. Обманчиво бесхитростный взгляд больших голубых глаз мог сбить с толку. На его голове красовался огромный тропический шлем, а под гражданской одеждой цвета хаки, возможно, было спрятано оружие, но этого пока никто не замечал. Его открытое, усеянное веснушками лицо трудно было бы назвать неприятным, по нему безошибочно определялся острый, как бритва, ум.

Он спокойно трусил вперед, словно катался на иноходце по лужайке в родном Суффолке, и чувствовал себя гораздо спокойнее, чем его сопровождающие — оборванные местные горцы, на первый взгляд — настоящие дикари. Четверкой предводительствовал старейшина, чья величавая осанка и тронутая сединой борода невольно внушали почтение, — если бы не печать свирепого и жестокого нрава, которая застыла на его лице. Бабер-Али, дядя Афдаль-хана, был уже стар — «далеко зашел в годах», как говорят на Востоке. Однако годы не согнули его спину, а тело было поджарым и крепким, как у волка. Правая рука своего племянника, он не уступал Афдаль-хану в жестокости, однако не обладал его остротой ума и хитростью.

Отряд спускался по тропе. Крутой склон, изрезанный лабиринтом оврагов, уходил вниз на тысячу футов. В долине, на расстоянии мили к югу, Уиллоуби заметил обгорелые развалины.

— Это деревня, Бабер-Али? — спросил он.