Страница 21 из 50
— Господин Мрамор! — закричал я громким голосом.
— Да, да. А это вы, мистер Милс?
— Да, я. Будьте осторожны, господин Мрамор. Дикари хозяйничают у нас на палубе, я их пленник. Они все здесь, стерегут выходы.
Внизу послышался свист, который объяснялся беспокойством, овладевшим командой.
Я решил говорить правду, несмотря на то, что рисковал быть понятым дикарями. Я не сомневался в том, что многим из них был знаком английский язык.
— Капитана Вильямса нет с нами, — начал Мрамор. — Не знаете ли, где он?
— Увы! Он уже более не в силах оказать услуги никому из нас.
— Да что с ним? — вне себя от волнения вскричал Мрамор. — Говорите скорее.
— Ему размозжили голову дубиной и выбросили за борт.
За моими словами последовало тяжелое молчание, длившееся с минуту.
— Значит, теперь я должен решать, что предпринять. Милс, вы свободны? Можете ли вы сказать, что вы думаете?
— Меня теперь держат два дикаря. Но" они дают мне разговаривать, хотя я боюсь, что некоторые из них понимают нас.
Опять настало молчание; должно быть, внизу советовались, как быть.
— Слушайте, Милс; мы друг друга знаем хорошо; будем говорить обиняками, авось дикари не поймут нас'. Сколько вам лет там наверху, на палубе?
— Около тридцати, господин Мрамор. И лета все здоровые.
— Снабжены ли они серой и пилюлями, или же у них только детские игрушки, которыми забавляются наши дети?
— Первого сорта, пожалуй, наберется с полдюжины, порядочно второго сорта, но зато много острого железа.
Водолаз выказывал нетерпение, знаками заставляя меня выражаться яснее. За мной следили. Надо было удвоить осторожность.
— Я — понимаю вас, — медленно проговорил Мрамор, — нам следует принять свои меры. Как вы думаете, не хотят ли они спуститься к нам?
— Ничто не предвещает этого в настоящую минуту, но понимание всеобщее, и нельзя говорить ничего, что приходится скрывать. Мой девиз таков: «миллионы для защиты и ни одного доллара в виде дани».
Так как эта последняя фраза вошла в поговорку у американцев, будучи употреблена по случаю войны с Францией, я был уверен, что Мрамор меня понял. Мне позволили отойти от лестницы и сесть на курятнике. Несмотря на ночь, звезды так сияли, что я ясно различал загорелые лица дикарей, которые шныряли по палубе там и сям, время от времени останавливаясь перед самым моим носом, чтобы посмотреть на меня в упор.
До самого восхода солнца я оставался все в том же положении. Спичка не хотел ничего начинать до рассвета. Он ожидал подкрепления; и действительно, едва успели показаться первые лучи солнца, как с нашего судна дикари начали испускать рычания, на которые как эхо ответили из лесу, казавшегося наполненным дикарями. Затем из заливчика выехали лодки. Я насчитал теперь до ста семи человек этих разбойников; вероятно, они тут были все, так как более их уже не показывалось. Сообщаться с нашими я пока не мог и терялся в догадках относительно их образа действий.
Меня поражало обращение со мной дикарей. Мне позволили как бы для моциона погулять по баку, затем ' допустили вылить ведро воды на то место, где оставалась лужа крови и клок волос несчастного капитана Вильямса. Что касается моих чувств, то после нравственных мучений мной овладело странное равнодушие к участи, предстоящей мне. Но даже в ожидании смерти я не столько думал о раскаянии в грехах своих, сколько о мщении.
По мере того как день надвигался, дикари, предводимые Спичкой и Водолазом, принялись за грабеж. Водолаз, приблизившись ко мне, громовым голосом сказал: — Считай! — Я сосчитал. Всего было сто шесть дикарей, не считая их вождей.
— Скажи им, туда вниз, — сказал Водолаз, указывая на нижние этажи.
Я позвал Мрамора, и когда он взошел на лестницу, то между нами произошел следующий разговор.
— Что нового, мой милый Милс? — спросил он.
— Мне приказано сообщить вам, господин Мрамор, что индейцев всего сто восемь человек, меня сейчас нарочно заставили сосчитать их.
— Пусть бы лучше их была целая тысяча, мы сейчас взорвем палубу, и они все взлетят на воздух. Как вы думаете, в состоянии ли они понять мои слова?
— Водолаз понимает, когда вы говорите медленно и отчетливо, но, судя по его выражению, сейчас он понимает вас наполовину.
— Что, этот негодяй теперь слышит меня? Где он?
— На левом борту.
— Милс, — нерешительно позвал он меня.
— Ну, я вас слушаю, господин Мрамор.
— Если я выстрелю в верхушку лестницы, что тогда будет с вами?
— Обо мне-то нечего беспокоиться, все равно они убьют меня; но, вообще, от вашего выстрела нельзя ожидать хороших последствий, не пришлось бы нам раскаяться. Все-таки, если хотите, я сообщу им ваше намерение взорвать их; быть может, это заставит их призадуматься.
Мрамор согласился, и я исполнил поручение как мог. Мне пришлось прибегнуть ко всевозможным знакам. В конце концов Водолаз понял меня и сообщил о наших планах Спичке; старик выслушал его с большим вниманием и полнейшим равнодушием. Страх для этих людей — неведанное чувство; влача столь жалкое существование, они привыкли пренебрегать жизнью. А между тем самоубийство у них — неслыханная вещь. Оно привилось у людей, пресыщенных удовольствиями: из десяти человек девять эпикурейцев скорей покончат с собой, чем один бедняк, доведенный до этого крайней нищетой.
Меня просто поразило выражение обезьяньего лица Спички, когда он слушал своего друга. Его взгляд выражал недоверие, ни один мускул не дрогнул от беспокойства.
Очевидно, угроза не произвела на дикарей никакого впечатления. Спичка с Водолазом, не теряя более времени, начали действовать.
Первым делом стали бросать в шлюпку большое количество веревок и горденей от лиселей. Затем посредством двух-трех канатов шлюпку потянули к берегу. Индейцы устроили так называемый моряками буксир, привязав один конец веревки к дереву, а другой прикрепив к судну. Расчет их оказался верным: шлюпка могла таким образом двигаться взад и вперед.
Затем они отправились в камбуз искать топор, которым хотели разрубить якорные канаты. Я решился известить об этом Мрамора, даже рискуя жизнью.
— Индейцы привязали к острову веревки, они хотят отрезать нас от якорей и притянуть к берегу на то место, где погиб «Морской Бобр».
— А ну их! Пусть делают, что хотят, мы будем тоже готовы! — Это было все, что мне ответили.
Между тем дикари, найдя топор на дне шлюпки, принялись рубить канаты.
— Милс, — закричал Мрамор, — эти удары отдаются мне в самое сердце. Неужели негодяи так-таки отрывают нас от якорей?
— Да, уж левый якорь оторван, они теперь рубят канат правого… Ну, вот теперь все кончено!.. Судно держится только на буксире.
— Есть ли ветер, мой мальчик?
— В бухте — ни капли, хотя поверхность воды немного колышется.
— А течение прибывает или убывает?
— Отлив кончается, они не смогут дотащить судна до той скалы, куда завлекли «Морского Бобра» до тех пор, пока вода не поднимется по крайней мере на десять-одиннадцать футов.
— Слава тебе, Господи!
— Точно нам это не все равно, господин Мрамор! Разве у Нас может быть теперь какая-нибудь надежда одолеть их, раз их так много и мы лишены свободы действия?
— Что же делать, Милс, надо попытаться спасти экипаж во что бы то ни стало! Если бы я не боялся за вас, я бы полчаса тому назад сыграл бы с ними злую шутку.
— Прошу вас, забудьте обо мне. Все произошло вследствие моей оплошности, за которую я должен ответить. Делайте все, что вам велят долг и осторожность.
Несколько минут спустя послышался шум, заставивший меня предположить, что пробовали взорвать палубу. Затем раздались крики и стоны. Выстрелы были пущены из иллюминаторов каюты и попали в две лодки, подъезжавшие к нам. Троих убили на месте, остальные были смертельно ранены. Тотчас же на меня набросились. Но вмешательство Спички спасло мне жизнь. Вне всякого сомнения, он имел на меня особенные виды.
Большая часть дикарей бросилась в лодки и наш ялик, чтобы подобрать тела умерших и раненых. На борту осталась только половина неприятелей и при этом ни одной лодки. Чтобы как-нибудь выместить свою злобу, они принялись тащить «Кризис» к земле, но вследствие сильного напряжения при большом расстоянии судна от берега кончилось тем, что веревка, привязанная к дереву, разорвалась.