Страница 3 из 9
— Где твой муж?— спросил Федор, следя за бабой и кусая пересохшие губы острыми, как у лисы, зубами.
— Разве жена знает, куда лежит в тундре путь воина?
— Разве Рырка воин? Он трусливый песец,— гневно сказал Попов.
Баба промолчала,только движения ее стали проворнее. Федор отвернулся и долго смотрел, как по закопченному днищу котла снуют языки пламени.
— Ты пойдешь в тундру и позовешь Рырку.Говорить станешь что таньг просил его вернуться.Я не собирался никого зорить.Если же он боится,гости уйдут от него. Твои уши слышали мои слова? Так пусть твой язык не соврет, когда ты увидишь шамана.
— Рырка не вернется. Он скорее уйдет к верхним людям.
— Вернется,— уверенно сказал атаман.— Рырка жадный.Он шаман. Ему плохо будет у верхних людей.Чавлу¹ без нарты и упряжки нечего делать на небе, а он оленей имать разучился. Другие оленей ему пасут.
— Так ему и скажет мой язык.
[¹Чавлу(чук.)— оленный чукча.]
Еще одна ночь прошла светлая,словно день. Солнце нырнуло в море, да скоро снова показало красную спину. Первым в стойбище воротился работный мужик Эйгели. Разговаривать с ним сразу Попов никому не велел.Первым делом шаманья женка самого жирного мяса для него сварила.
Эйгели, оробевший было, оживился, лестные слова атаману сказал:
— Теперь я верю, что ты не дух. Разве келе стал бы заботиться о желудке человека?И убивать ты меня не станешь. Иначе зачем тебе набивать мой живот мясом?
— Кто ты?— спросил Попов.
— Я пурэл из племени анадырских коряков.Восемь зим прошло, как взял меня в плен Рырка. Теперь я пасу его оленей.
— У тебя есть яранга, жена?
— Разве рабу дают ярангу?— грустно спросил Мигели.— А когда нет яранги, ни одна женщина не согласится сидеть вместе у чужого очага.Шаман дает мне одежду и еду.
— Почему не пришел шаман?
— Он ходит совсем близко,—сказал Эйгели.— Но он боится тебя. Духи покинули его.
— Эйгели, ты наелся? — спросил Федор.
— Да, таньг.
— Эйгели жил в яранге Рырки,— не сводя с него глаз,сказал атаман.— Он знает, где шаман берет серебро.
— Ко-о-о,— коряк испуганно отвернулся.— Рырка никому не говорил.
— Ты пойдешь ц позовешь шамана. Если сумеешь его привести, я подарю тебе нож.
Морщины зашевелились на лице Эйгели,поползли,собрались у глаз в куропачью лапку.
— Я все сделаю, таньг, как велишь. Я тоже хочу быть человеком.
Попов усмехнулся.
— Хорошо. Но если обманешь, твоя душа никогда не попадет к верхним людям и не узнает сытой жизни.
Эйгели поспешно закивал,заерзал тощим задом на шкурах. В зрачках мелькнули огоньки.
— Хочу сказать тебе, таньг. Сегодня будет пурга. Рырка долго просил об этом злого Духа Холодных Ветров, и он обещал. Глаза мои видели, уши мои слышали.
— В небе большое солнце,— возразил Федор.
— Солнце прячется, когда хотят этого духи.
Эйгели ушел, выгнув дугой спину и поколачивая по коленям длинными руками. Попов долго смотрел, как мелькает его фигура среди рыжих кочек,пока не исчезла она у синеющих вдали сопок.
Рядом со стойбищем по низкой сырой тундре бродили олешки, и не было им числа. Богат Рырка, силен.
С сомнением посмотрел атаман на небо, думая про слова Эйгели. Редкие сизые тучки ходили по небу; над морем, над белыми льдами, как чад от пожарища, вставал черный туман.
— Теря! — крикнул Попов.— Беги в стадо. Скажи Аунке: пурга будет.
— С чего бы? — удивился парень.
— Беги,— хмурясь повторил Попов.-Коль говорю— знать, ведаю.
Теря убоялся спорить. К стаду пошел неспешно, не веря словам атамановым.
К ночи и взаправду пурга пришла с Пресного моря. Шаманья яранга бубном гудела,высокие жерди скрипели,совсем как живые деревья в чаще. Казаки сидели над костром, варили оленину.То ли от сумрака, что объял землю, то ли от того, что ветер брошенной собакой выл,смурно на душе у каждого было, зыбко.
Старый Шолох в шкуры кутался— все мерз— и тихо ругался. Жутко, когда среди лета пурга приходит,с моря летит крупный,мокрый и соленый снег. Греться стал дедко словами.
— Отыщем серебро — пойду на Русь. Открою в Китай-городе лавку, стану персиянскими шелками торговать.
— Сколько ты по свету ходишь, дедко, за своим богатством?— спросил Теря, отворачивая от дыма лицо и вытирая заслезившиеся глаза.
Шолох покачал белой головой, пошевелил вялыми губами, в задумчивости нахмурил кустистые брови:
— Давно,отрок, давно. Твои годки мне стукнули, когда со служивыми людьми встречь солнца я двинул.А сколько прошло, так уж и со счета сбился. Да и пошто считать? Един бог за нас все знает.
— Пошто ж не везло тебе, дедко? Эко сколько годов минуло…
— Удачи не было, везения.
— А вдруг и ныне не будет?
Шолох с суеверным страхом на Терю покосился.
— На все воля божья.Только не должно так выйти. Мне видение допреж нынешнего похода было.Явился ангел с лицом чукочьим, в горностаях да в черных лисицах, над кудрями свет красный, и сказал мне слова такие: «Иди туда, сам знаешь куда. Найдешь то, сам знаешь што».
— То сатана тебе являлся,— усмехнулся Анкудин.— Не к богатству он путь тебе указал, а в преисподнюю.
— За что ж меня туда?
— А будто ты мало православных обижал.
— А ты меньше?
— Доводилось.— Анкудин отвернулся в сторону, лицо в тень рятал.
— Вот вернусь на Москву— лавку открою,— снова сказал Шолох.Не хотелось ему вести серьезных разговоров с ругателем Анкудинкой. Душу бы погреть думкой заветной, боль из старого тела хоть ненадолго прогнать.— А то пирогами и шанежками торговать зачну. Едал пироги с убоиной? — спросил у Тери.
— Н-е-е-е. Я хлеб всего два раза в жизни пробовал.
— И я запамятовал, какой он, хлебушко.
Дед Шолох вздохнул, сглотнул липкую слюну, беззубыми деснами пошамкал. Потом сказал:
— А хошь, Теря, возьму я тебя на Москву. Вместе жить станем. Див разных насмотришься. Бояре толстопузые там в кафтанах, золотом шитых, да в шапках горлатых по улицам ездят. А народу— что линного гуся в ковымских протоках.
Теря подумал,покрутил неуверенно головой. По скуластому лицу его с плоским носом бродили отсветы костра, и было оно чужим, каменно серьезным.
— Не, дедко,ты уж один на Русь свою иди. Бог с ними, с дивами разными. Мне здесь жить нравится. Да и матку как бросишь? Она у меня старая.
И,глядя на него из-под прищуренных век,подумал Попов, что никогда и никуда не уйдет из этих краев Теря— сын ламутки.Даже кровинка русская,что примешана в нем, не потянет. Каждая птица свою землю знает, а в другие края только гостить летит.
Шолох вздохнул на Терины слова,покосился на задремавшего Анкудина и снова завел песню про богатство.
Сквозь дрему слышал еще Федор, как рассказывал старик про камку да камни самоцветы, про жемчуг, что персицкие торговые люди в Москву везут по Волге-реке. А Волга-река огромная, поболе Ковымы, и рыба в ней дивная водится. А Теря все выспрашивал, на кого она более похожа: на чира ли, на муксуна ли, на нельму ли, на гольца ли?
И еще, засыпая, гяжко думал атаман про то, что здесь, на краю земли, года идут медленно и незаметно, как лед в Пресном море истаивает. Быть удаче или нет от того зависит,в какую сторону ветер крылья поворотит.
Крепко спали ватажники, когда услыхал караульщик Анкудин потаенный шорох за оленьими шкурами. Тихо дотронулся он во тьме до лица атамана, прикрывая его рот ладонью.Тот быстро и также тихо проснулся. Долго оба молчали, сжимая рукоятки ножей.
— Войди в ярангу, бродящий в пурге,— крикнул Попов. За шкурами тишь, только ветер, злой ветер зимы, ходит по летней тундре, швыряя на ярангу мокрый снег. Потом сквозь вой ветра послышался неуверенный голос:
— Эттик.
— Эттик,— отозвался атаман.
Шкура, закрывающая вход, приподнялась. Первым ворвался в ярангу ветер, вздул пламя в затухавшем костре, закачал его, прижал к земле. Оттого на миг стало еще темнее, совсем как ночью.
Кто-то черный ползал у входа, лез в ярангу на коленях.