Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 13

— В четвертом, — поправил Куртка.

— Хорошо, в четвертом. Отринули веру, стали эсером.

— Левым эсером, — опять поправил Куртка.

— Да, конечно. Весной восемнадцатого от эсеров ушли, к большевикам пришли. Воевали с белогвардейцами, контужены. Сейчас — один из лучших оперативников МУСа.

— Верно, — хлопнул себя по коленям Орехин. — Верно, черт побери. В самую точку, тезка Аз.

— Теперь я знаю, — насмешливо сказал Куртка. — Вы — Шерлок Холмс.

— Нет, конечно, нет. Шерлок Холмс сейчас непременно бы выложил, каким путем он узнал всю подноготную о товарище в куртке. Я же умолчу.

— Хорошо, хорошо, пусть так. Но все же, чем вы занимались прежде, товарищ? — Оболикшто окончательно решил заменить сердечное «ты» бездушным «вы».

— Окончил Императорское правоведческое училище. Служил в санитарном отряде на Галицийском фронте. Ранен, контужен. После революции работал по заданию партии.

— Какой? — спросил Куртка.

— Где? — одновременно спросил тезка О.

— Партии большевиков. Куда посылали, там и работал.

— Понятно, — протянул Оболикшто. — Хорошо, спрошу по-другому: опыт работы в уголовном сыске есть?

— Небольшой. Когда учился, доводилось помогать Владимиру Ивановичу.

— Какому такому Владимиру Ивановичу?

— Яценко. Следователю.

— Не знаю такого… — сказал Оболикшто. Пожалуй, поспешно сказал.

— Он по уголовным делам специалист, не по политическим.

— По уголовным, что ж, по уголовным люди бывали и неплохие. Он как, послужить новой власти не хочет?

— Владимир Иванович Яценко пропал без вести, — сухо сказал Арехин.

— Бывает, бывает. Зато ты… вы то есть, теперь здесь. С людьми у нас сложно. Иной начитается книжечек про Ната Пинкертона и летит к нам, приключений ищет. А у нас — служба. Попробовал бы Пинкертон… — но продолжать не стал, только рукой махнул. Махнул и задел стакан, хорошо, подхватить успел.

— Мы тут немножечко… С устатку… Вы как?

— Я не устал, — отказался Арехин.

— Брезгаешь? — с дивана сказал Куртка. — К шампанскому привык?

— Я вижу, у вас тут партизанщина… — протянул Арехин.

— Изредка случается, — согласился Оболикшто. — Когда особо тяжелый день.

— Тяжелый день?

— Я ж говорю, Пинкертону такое и в кошмаре не снилось. Бандитизм небывалый. Да что говорить, завтра сами увидите.

— Завтра?

— Ну, сегодня день, можно сказать, на исходе, опять же секретарши нет. Потому всякую бюрократию отложим до завтра. Времена такие — без бюрократии нельзя. Зачислить на службу, паек, жалованье. Паек наш не чекистский, но прожить можно. Потом насчет обмундирования. Его, как такового, нет, но кое-чем из самого необходимого пособить можем. Хотя, возможно, вы в одежде не нуждаетесь?

— Не нуждаюсь, — согласился Арехин. — Во всяком случае, сейчас.

— Хотя… — Оболикшто с сомнением осмотрел пальто Арехина, сшитое, правда, еще в 1917 году, но у лучшего парижского портного и из лучшей английской материи, и, что еще главнее, практически не ношеное. Кашемировый шарф и лакированные туфли с блестящими шотландскими калошами добавили сомнения. — Нам ведь по чердакам шуровать приходится, по подвалам.

— В канализацию спускаться, — добавил Куртка, — по дерьму ходить.

— Как-нибудь, — ответил Арехин. — У меня есть полевая форма.

— Офицерская? — ехидно спросил Куртка.

— Разумеется.

— Ничего, главное, чтобы без золотых погон, — примирительно сказал Оболикшто.

Арехин не стал говорить, что полевая форма и золотые погоны несовместны. Зачем? Просто учел: товарищ Оболикшто в отечественную на фронте не был. А что Куртка и Кофта молчат — может, из солидарности. Или просто до конца из зазеркалья не выбрались.

— А вот оружие товарищу Арехину нужно прямо сейчас. Домой спокойнее идти будет.

— Оружие у меня тоже есть, — успокоил Арехин.

— Тогда носите его при себе.

— При себе и ношу, — но показывать не стал.

Куртка опять усмехнулся. Похоже, считает, что лучше «маузера» оружия не бывает.

— Ну-ну, — только и сказал Оболикшто, не видя характерных бугров под пальто. Если и носит, то «браунинг», дамскую игрушку, мухобой.

Тишина, что на мгновение заполнила здание, оказалась зыбкой. Хлопнула дверь, частые шаги зазвучали громче и громче, и вот уже дверь распахнута с нарочитой драматичностью, открыть ее можно куда скромнее.

Солнце скрылось за крышею особнячка, но закатная сторона небосклона все еще пылала, и потому прибывший немного походил на оперного Мефистофеля — адский огнь на челе и во взоре, и все к тому прилагающееся.

— Еще одна, — только и сказал вошедший. Если убрать красные лучи — обыватель как обыватель. Хорошо поношенная одежда, стоптанные ботинки, умеренная худоба.

— Где? — подобрался Оболикшто.

— В доме купца Красникова, в квартире, что в пятом этаже.

— Когда нашли? Кто?

— Да только сейчас. Сестра ее пришла навестить — тут и увидела. Позвали меня. Я, как узнал, сразу догадался — к вам бежать нужно.

— Дворник…

— Дворника оставил около комнаты.

— Тогда — Лютов со мной, Орехин — за старшего.

— Позвольте, вы забыли обо мне, — напомнил Арехин.

— Считайте, что вам повезло, сегодня вы еще не служите у нас.

— Служу, служу, — тихо, но убедительно ответил Арехин.

— Ну, если служите… — Из-за стола Оболикшто встал быстро, перепоясался кожаным ремнем, грубым, солдатским, но тоже с обязательным маузером, надел кожаную шоферскую фуражку.

2

Спустились они быстро, впереди спешил неизвестный (неизвестным он был только для Арехина, но ни Оболикшто, ни Лютов не сочли нужным представить человека: то ли некогда, то ли человек маленький, то ли маленький Арехин).

Они пересекли двор с захламленным, недействующим фонтанарием и перевернутыми скамьями, прошли через полуприкрытые ворота и вышли в Мальков переулок. Переулок был впору иной улице, все-таки Москва, а не, к примеру, Симбирск, только загаженный так, что и в Симбирске не встретишь.

Теперь-то, поди, встретишь.

Зато в переулке стоял «Паккард», блестящий, чистый, большой и закрытый, с новыми шинами «Данлоп» и шофером в кожанке, очках-консервах, с маузером на ремне, а помимо маузера — еще две бомбы самого зловещего вида, не подступишься. Настоящий революционный шофер, настоящий революционный автомобиль.

Только к МУСу ни шофер, ни «Паккард» отношения никакого не имели.

— Да, хороша Маша, да не наша, — вздохнул Оболикшто даже не мечтательно.

Но Арехин распахнул заднюю дверь, залез, сел и поманил остальных.

— Неужели… Неужели это ваше авто? — устроясь, а более успокоясь, спросил Оболикшто.

— Нет. Одолжил на время, — без подробностей ответил Арехин. — К дому купца Красникова, — сказал он в переговорную трубку, нисколько не сомневаясь, что шоферу адрес известен.

Лютов присел на откидном кресле напротив, не решаясь стеснить Арехина и Оболикшто, хотя места хватало. На другом откидном примостился и неизвестный.

«Паккард» тронулся аккуратно, едва заметно, но спустя несколько мгновений никакой лихач на «душках» не угнался бы за ним. Техника!

— Тут вот в чем дело, товарищ Арехин, — Оболикшто приободрился и дал понять, что его нисколько не подавляет великолепие «Паккарда». — Бандитизм сейчас, конечно, большой. Большой, но в общем-то понятный. Классовая ненависть, нехватки, мало ли что. И убить могут запросто ради сапог, часов, куска хлеба даже. Квартиры грабят, случается. Иногда с озорством.

Но в последнее время кто-то совсем с цепи сорвался. Не просто убьет, а непонятно. Все в квартире на месте, ничего не взято, даже то, что на виду; и что спрятано, тоже цело — золото, мануфактура, да мало ли какого добра у людей осталось. Только в убитом — или убитой, он не выбирает, — крови в теле почти не остается. И обязательно головы нет. Аккуратно так отрезана, силы убийца невероятной и инструмент имеет острейший, вроде глотины, не иначе.

— Глотины?

— Нуда, что французских буржуев глотала, королей всяких, принцесс, графьев. Острая, саморубная. Чик — и граф без головы. Понятная для народа агитация. Только глотина большая была, с комод, и высокая, а здесь — маленькое. Может, сабелька острейшая. Потому как опрашивали людей — никто ничего необычного не видел.