Под волнами Иматры

– Слава богу! – невольно вырвалось у Воробьевой восклицание. – Не тот, не тот!

С души у нее отлегло, когда Морлей ответил. Она была уверена, что услышит фамилию Кудринского…

Англичанин посмотрел на нее пристально-долгим взором, и в глазах его отразилось выражение скрытого торжества.

– Я теперь буду разговаривать дальше, – снова начал он. – Для меня нет никакой неизвестности, каковой судьбою пользовались эти люди в вашей этой Сибири…

– Эти люди! – воскликнула Воробьева и почувствовала, что вся так и холодеет.

– Ну, да, мисс, эти люди, – с подчеркиванием произнес Морлей. – Мне нет известности о причинах вашего удивления тому, что я говорил „эти люди“, потому что за товарищем вашего почивавшего отца пошла его вернейшая добродетельная жена и в то же время понесла на своих руках малолеточного сына…

– Дальше, дальше!… – едва имела в себе силы выкрикнуть Марья Егоровна.

Морлей, делая вид, что не видит волнения молодой девушки, невозмутимым тоном продолжал свой рассказ.

Теперь он рассказывал, что Воробьев сумел в несколько раз увеличить похищенную сумму и стал, если не богачом, то состоятельным человеком. В нем пробудился дух наживы, явилась размашистость, непреодолимое стремление к крупным оборотам. Откуда-то Воробьев узнал непреложную истину, что всякое дело – золотое дно для того, кто первый начинает его. Эта истина подтолкнула его вперед. Он решился рискнуть своим состоянием и отправился на Амур, который был в то время сказочною страною для всех искателей счастья и приключений. Повезло там и энергичному Воробьеву. Он быстро стал миллионером и тогда-то, вероятно, под влиянием угрызений совести, он решил поправить сделанное им зло, но – увы! – раскаяние пришло слишком поздно. Несчастную обездоленную семью или, вернее, следы ее Воробьеву удалось найти без особенного труда, но только следы… Горемычные супруги не видели своего несчастия, ибо они были уже в ином мире, из которого нет ни для кого возврата.

– А их дитя? – вся, замирая от волнения, трепещущим голосом спросила Марья Егоровна.

– Я буду о нем иметь сейчас к вам свою речь, – ответил Морлей. – Этот столь молодой ребенок стал виноватым лишь в собственном вашем несчастии.

– Как так? – воскликнула Воробьева.

Но англичанин, не обратив внимания на ее вопрос, с виду бесстрастно, продолжал свой рассказ, хотя глаза его как-то странно блестели, и сам он то и дело вздрагивал.

Прежде всего, он сообщил Воробьевой, что он был товарищем ее отца, когда тот наживал свои миллионы. Общих дел они не вели, но часто встречались, особенно с тех пор, как Морлей поселился в Шанхае. Воробьев часто наезжал туда. У него вдруг оказались какие-то особенные дела на острове Формозе и в самом Китае, особенно в тех портовых городах, которые были открыты для европейцев. Там в одно из свиданий, – так говорил Морлей, – мистер Джордж поведал „древнему другу“ историю своего преступления, сделавшего его глубоко несчастным, признался, как тяжко мучит его совесть и как страстно жаждет он загладить, хотя бы отчасти, то зло, которое он принес своим жертвам.

– К сожалению моему теперь, я тогда весьма одобрял его эти намерения, – произнес Морлей.

– Как же мой отец исполнил их? – спросила дрожащим голосом молодая девушка.

Англичанин снова запустил в боковой карман руку, согнутую в локте под острым углом, и вытащил оттуда большой опечатанный сургучом конверт.

– Чтением такого документа, – торжественно произнес он, выпрямляясь во весь свой длинный рост, – состоящего из начертанного руками вашего почивавшего родителя письма к вам, вы будете иметь самую большую известность обо всем без всякого исключения.

С низким церемонным поклоном он передал конверт Марье Егоровне.

Та вскрикнула, увидав его. Она узнала руку своего отца.

Порывистым движением сорвала Марья Егоровна печати и углубилась в чтение. Морлей сидел неподвижно, словно застыв в своей позе. Он даже прикрыл глаза, но из-под опущенных век виден был его блестящий скрытым торжеством взор. Англичанин зорко следил за каждым новым выражением, появлявшимся на лице Воробьевой…

Марья Егоровна то краснела, то бледнела, читая строки, написанные рукою ее отца. Из них она узнавала то, что сейчас только сообщил ей Морлей. Это письмо было исповедью покойного Егора Павловича, и конец его подтверждал то, о чем она только что начала догадываться.

Кудринский был именно ребенком двух погибших из-за ее отца людей…

Егор Павлович писал дочери, как он, терзаемый невыносимыми муками раскаяния, чтобы загладить свой великий грех перед погибшими Масленниковыми, решил найти их сына. И это удалось ему, но только не сразу. Прошло несколько лет, прежде чем дитя, наконец, было найдено. Ребенок был на краю нравственной гибели, и Воробьев поспел вовремя, чтобы спасти его. Он вырвал мальчика из окружавшей его среды и принял все меры к тому, чтобы тот позабыл о первых годах своей жизни. Далее Егор Павлович сообщал, что, так как ему было бы тяжело постоянно вспоминать фамилию отца ребенка, то он записал своего питомца под именем Кудринского, производя эту фамилию от кудрей на голове Алеши.

„Я воспитал из него честного человека, – писал Егор Павлович, – но никогда – и прежде, и теперь – у меня не хватало, и чувствую, что не хватит достаточно мужества, чтобы признаться ему, чем я был в жизни его родителей… Никогда, никогда! Да и ему так лучше. Мне кажется, что он любит меня, по крайней мере, я чувствую, что он ко мне привязался. Пусть же он останется в неведении – неведение блаженно. А на тебя, дочь, я возлагаю священную обязанность вознаградить его за то, что потерял он в прошлом. По моей вине он потерял семью, так я должен и возвратить ему ее. Ты должна стать его женою. Он (в письме несколько строк было густо зачеркнуто)… так ты, более сильная характером, должна прийти к нему на помощь и заменить ему мать своими заботами. Дочь моя! Ради любви моей к тебе, пожалей меня, сними грех с меня! Будь женою Алексея!“

Молодая девушка читала эти строки, и сердце ее так и рвалось, но уже от счастья.

Вот тайна ее отца! Вот почему он так упорно не хотел говорить о причинах своего, непонятного дочери, желания видеть ее женою Кудринского! В его прошлом было преступление, но не детям судить отцов… Да и времени прошло столько, что всякое осуждение потеряло смысл. Никогда Марья Егоровна не противоречила бы отцу, если бы только знала причину его желания! Зачем он молчал! Она решила свято исполнить его последнюю волю. Теперь она сама должна постараться, чтобы Алексей стал ее мужем. Это самый верный путь к тому, чтобы загладить тот вред, который нанесен ему ее отцом. Что же из того, что она, как сказал Морлей, не так богата, как думала раньше? Все-таки состояние отца не настолько уменьшилось, чтобы от него не осталось ничего. Она отдаст себя Алексею, а вместе с собою и все, что есть у нее. Да, так она поступит, и ее бедный, погибший отец там, на небе, увидит, что его последняя воля не только священна для дочери, но в исполнении ее будет участвовать еще и сердце, потому…

„Потому, что я люблю Алексея!“ – в первый раз определила свое чувство к Кудринскому Маша.

Толчок был дан, молодая девушка поняла, что в ней пробудилась женщина.

В волнении опустила Марья Егоровна письмо, даже не обратив внимания на то, что исповедь ее отца как-то странно обрывалась на полуслове, и под письмом не было подписи.

Если бы письмо читал не столь взволнованный и потрясенный человек, он сразу бы увидал, что за признанием должен следовать еще и конец, но Марье Егоровне в эти мгновения было не до того, чтобы подметить такую подробность.

Она молчала, молчал и Морлей, застывший в одном и том же положении. Так они и сидели, не говоря ни слова.

Глава 17

В молчании прошло несколько минут.

Наконец Марья Егоровна пришла в себя, думы отлетели от нее, вернулась прежняя способность к размышлению над свершавшимися событиями.