Страница 106 из 110
— Возможно, сеньор! — ответила Мерседес, чувствуя, как бьется ее сердце при мысли, что ее избранник решился на отважное путешествие в ту пору, когда никто не верил в него и всех страшила неизвестность. — Возможно, что вы правы, сеньор. Но более скромные довольствуются и таким плаванием вдоль берегов, где жена, к счастью, может сопровождать мужа.
— Сеньора! — перебил их доблестный и беззаботный Алонсо де Охеда. — Дон Луис на турнире заставил меня свалиться на землю, но сделал это так смело и 'ловко, что я против него не таю зла. Зато теперь я превзойду его! Он не желает удаляться от берегов Испании, а мы отправляемся в славный поход на Индию, чтобы утвердить над неверными власть наших государей!
— Для моего мужа достаточно и того, что он может гордиться победой, о которой вы сами упомянули, — пошутила Мерседес. — Для него и это уже не малая честь!
— Графиня, через год вы бы гордились им еще больше, если бы он отправился с нами и показал свою доблесть народам великого хана!
— Как видите, дон Алонсо, адмирал и сейчас его достаточно ценит: они только что ушли в мою каюту, чтобы побеседовать с глазу на глаз. А дон Христофор не стал бы оказывать такую честь людям никчемным или ненадежным.
— Просто поразительно! — пробормотал отвергнутый поклонник. — Дружба графа с адмиралом удивляла всех еще в Барселоне. Послушайте, де Охеда, может быть, они сталкивались когда-нибудь раньше?
— Полно, сеньор! — со смехом воскликнул Алонсо. — Если бы дон Луис столкнулся с адмиралом так же, как со мной на турнире, одной этой встречи было бы вполне достаточно до конца их дней!
Так и шел на палубе этот дружеский разговор, то легкомысленный, то более серьезный, а тем временем Колумб и наш герой действительно удалились в каюту.
— Дон Луис! — заговорил адмирал, когда они остались одни и сели рядом. — Вы знаете, как я к вам отношусь, и не сомневаюсь, что вы питаете ко мне такое же доверие. На этот раз я ухожу в гораздо более опасное плавание, чем первое, когда мы были вместе. Тогда я покидал Испанию, окруженный недоверием и оскорбительной жалостью невежд. Теперь же меня сопровождают злоба и зависть сильных мира сего. Я слишком стар, чтобы этого не знать и не предвидеть. В мое отсутствие многие будут чернить мое имя. И даже те, кто сейчас ходят за мной по пятам и превозносят меня, скоро начнут клеветать, стараясь вознаградить себя за сегодняшнюю низкую лесть завтрашним грязным злословием. Наших государей будут заваливать ложными доносами, возводя в преступление каждую мою неудачу. Правда, у меня остаются здесь и друзья, такие, как Хуан Перес, Сантанхель, Кинтанилья и вы, Луис. На вас я и полагаюсь, но не жду, чтобы вы мне выпрашивали какие-то милости, а только хочу, чтобы вы защищали истину и справедливость!
— Сеньор, мое влияние невелико, но на меня вы можете рассчитывать при всех обстоятельствах! Я видел вас в дни самых суровых испытаний, и никакое злословие не поколеблет моего доверия к вам.
— В этом я был уверен! — воскликнул адмирал, дружески пожимая руку Луису. — Благодарю за теплое, искреннее слово. Не знаю, могу ли я считать своим другом Фонсеку note 106 , который приобрел сейчас такое влияние на все дела, связанные с Индией, но хорошо знаю, что один из членов вашей семьи настроен ко мне крайне враждебно. Я ему совершенно не доверяю! При первой же возможности он постарается мне навредить.
— Я знаю, о ком вы говорите, дон Христофор. Этот Бобадилья не делает чести нашему роду!
— Однако он пользуется доверием короля, а сейчас это важнее всего.
— Ах, сеньор, от нашего двуличного и хитрого монарха вообще нельзя ждать ничего хорошего! Пока донья Изабелла стоит на страже справедливости, вам нечего опасаться, но дон Фердинанд с каждым днем становится все более алчным и ненасытным. Подумать только, что некогда смелый и благородный рыцарь с годами превратился в такое ничтожество! Мавр и тот постыдился бы! Впрочем, моя добрая тетушка стоит целой армии, а она вам предана по-прежнему.
— Все в руках божьих, положимся на его премудрость и справедливость. А теперь, Луис, несколько слов о вас. Судьба доверила вам счастье такого существа, какое не часто встретишь на этом свете. Человек, у которого такая добродетельная, чудесная жена, должен воздвигнуть ей алтарь в своем сердце и ежедневно, ежечасно благодарить бога за этот дар. Из всех земных радостей вам досталась самая чистая и самая непреходящая, и вы обязаны ее ценить. Но такая женщина, как Мерседес, — создание хрупкое. Будьте к ней всегда добры, укрощайте свой несдержанный нрав. Ее чистота выше всех ваших достоинств, а ее достоинства могут только умножить ваши; ее любовь никогда не даст угаснуть вашей страсти, а ее нежность будет всегда взывать к вашему мужеству, искать у вас утешения и защиты. Исполните свой долг перед ней, как подобает испанскому рыцарю, сын мой, и да будет благословен ваш счастливый союз!
После этих слов адмирал простился с Луисом, затем так же торжественно благословил Мерседес и вернулся на свою караку. Лодка за лодкой отходили от борта «Озэмы», многие уже издали выкрикивали последние дружеские пожелания, посылая прощальный привет. Через несколько минут вся флотилия развернулась и двинулась на юго-запад, к берегам далекой Индии, как думали в те времена. Но «Озэма» еще с час стояла на месте, словно провожая взглядом своих уходящих друзей. Затем на ней поставили паруса, и она ходко пошла по направлению к бухте, в глубине которой лежит Палос-де-Могер.
Вечер выдался удивительно тихий и ясный, и, когда фелюга приблизилась к берегу, поверхность моря скорее напоминала озеро. Еле ощутимого ветерка хватало только на то, чтобы навевать прохладу и двигать легкое суденышко со скоростью не более трех-четырех узлов.
Днем Луис и Мерседес обычно располагались на юте, где стоял брезентовый навес, обтянутый изнутри дорогими тканями; сидя там, можно было подумать, что находишься в маленькой уютной гостиной. Вход в нее загораживала раздвижная переборка, роскошное заднее полотнище тоже задергивалось, но сейчас оно было небрежно отброшено, открывая необъятный простор океана, озаренный лучами заходящего солнца.
Полулежа на мягкой кушетке, Мерседес не отрывала глаз от горизонта. Луис сидел у ее ног, тихо наигрывая на гитаре. Он только что допел одну из своих любимых испанских песен и уже хотел положить гитару, когда вдруг заметил, что жена, обычно такая внимательная, его не слушает.
— Ты сегодня рассеянна, Мерседес, — проговорил он, склоняясь над ней и заглядывая в ее глаза, в которых светилась печаль.
— Солнце садится в той стороне, где родина Озэмы! — ответила Мерседес, и голос ее дрогнул. — Я подумала об этом, о бескрайнем океане и вспомнила о ее последних минутах.
— Хотел бы я, чтобы ты поменьше об этом думала! Ты и так достаточно молилась о ней и заказала достаточно месс за упокой ее души. Но, если хочешь, закажи еще!
— Да, мы закажем еще, — чуть слышно повторила юная графиня, и слезы покатились по ее щекам. — Любой из нас в этом нуждается, а за бедную Озэму мы обязаны молиться. Ты не забыл еще раз напомнить адмиралу, чтобы он сделал все, что может, для Маттинао, когда достигнет Эспаньолы?
— Я все ему сказал, не думай больше об этом. И в Льере уже поставлен памятник. Мы можем сожалеть о несчастной девушке, но нельзя же так убиваться! Если бы я не был Луисом де Бобадилья и твоим мужем, дорогая, я бы давно почувствовал к ней не жалость, а ревность.
Мерседес благодарно улыбнулась, и они заговорили о вещах менее горестных, хотя беседа их по-прежнему оставалась печальной. Оба прекрасно понимали друг друга, как это бывает с влюбленными, к тому же Мерседес уже научилась руководить своим пылким и необузданным супругом. Этому не противился и сам Луис, который никогда не забывал, что ему вверено счастье любимого существа, ибо для истинно благородного человека такая ответственность гораздо важнее всего остального. Может быть, влияние Мерседес объяснялось прежде всего тем, что она преклонялась перед достоинством мужа, а это, в свою очередь, обязывало Луиса быть именно таким, каким она его видела. Но сам он никогда не мог осознать этого до конца.
Note106
Хуан де Фонсека (1451 — 1524) — человек, который с 1493 года фактически управлял всеми новооткрытыми землями; по прямой указке Изабеллы и Фердинанда он всячески теснил Колумба, чьи привилегии и права казались опасными королевской чете. Колумб не без оснований считал Фонсеку своим злейшим врагом.