Страница 102 из 110
Мерседес изменилась в лице; с минуту она молчала, не зная, хватит ли у нее сил довести до конца задуманный разговор.
— Послушайте меня, Луис, я вас недолго задержу, — начала она. — Когда по моему настоянию вы отправились в это славное путешествие, вы любили меня, и ничто на свете не отнимет у меня этого сладостного воспоминания. Да, тогда вы любили меня, и только меня! Мы расстались, обменявшись обетами, и все это время не проходило дня, когда бы я не молилась за адмирала и его спутников.
— Мерседес, любимая! — прервал ее Луис. — Неудивительно, что усилия наши увенчались успехом: ваши молитвы были услышаны!
— Не перебивайте, прошу вас! — взмолилась Мерседес. — До того самого знаменательного дня, когда мы узнали о вашем возвращении, ни одна жена не тревожилась так о своем муже, как я том, на кого возложила все свои надежды. Сомнения и страхи преследовали меня, однако наше будущее казалось мне безоблачным и лучезарным. Гонец, прибывший ко двору, первый открыл мне глаза на горькую действительность и преподал печальный урок разочарования в людях. Увы, все мы получаем его слишком поздно! Тогда я впервые услышала об Озэме — о вашем восхищении ее красотой, о вашей готовности пожертвовать ради нее своей жизнью…
— Святой Луис! Неужели этот бродяга Санчо наплел вам все это? Неужели он осмелился усомниться в моей верности и любви к вам, Мерседес?
— Он рассказал только правду, Луис, и не надо его винить. Его рассказ был предвестником несчастья, которое не замедлило на меня обрушиться, и я благодарю бога, что знала о нем заранее и была к нему подготовлена. А когда я увидела Озэму, я уже не удивлялась случившемуся и не стала ни в чем вас винить. Перед ее красотой, думала я, вы бы могли еще устоять, но ее безграничная привязанность к вам, ее наивность, ее чарующая простота, естественность и живость — все это могло бы пленить любого мужчину!
— Мерседес, вы ли это говорите?
— Да, Луис, и я вас не осуждаю. Хорошо, что это случилось сейчас, а не позже: если бы я уже была вашей женой, я бы не вынесла такого страшного удара. Но сейчас я еще свободна, передо мной еще открыты ворота монастыря, где я еще могу стать невестой Христовой… Нет, не перебивайте меня, Луис! — проговорила Мерседес с нежной улыбкой, но видно было, каких усилий это ей стоило. — Мне и так нелегко говорить. Вы не смогли скрыть свое восхищение; странная новизна всего, что окружало Озэму, ее безыскусная наивность и очарование принесли ей победу, а мне — поражение. Я смиряюсь, ибо так угодно богу, и верю, что это пойдет мне на благо. Если бы я вышла за вас, нежные чувства, которые я все еще к вам питаю, — не хочу этого скрывать, — могли бы возрасти настолько, что я забыла бы о моих обязанностях перед богом, так что все к лучшему! Раз уж мне не суждено земное счастье, я могу надеяться на счастье на том свете. Да и не только на том свете: я еще могу молиться за вас и за Озэму так же, как за себя, ибо из всех земных существ вы мне всего дороже!
— Нет, Мерседес, все это так невероятно, так жестоко, бессмысленно и несправедливо, что я не верю собственным ушам!
— Я уже сказала, что ни в чем вас не виню. Красота и искренность Озэмы вполне оправдывают вас. Мужчины чаще прислушиваются к голосу страсти, нежели души, а гаитянка, — здесь Мерседес густо покраснела, — могла по своей наивности воспользоваться тем, на что бы никогда не решилась девушка христианского воспитания. А теперь — самое главное. Озэма заболела и до сих пор больна. Ей грозит смерть — так утверждают врачи. Ее высочество и донья Беатриса весьма встревожены. Что Вы, Луис, можете поднять ее буквально из гроба, это в вашей власти! Повидайтесь с ней! Скажите ей хоть одно слово, которое вернет ей счастье, скажите, что если вы не обвенчались с ней по испанскому обычаю, то сделаете это теперь, И пусть священники, которые не отходят от Озэмы, подготовляя ее к крещению, сегодня же совершат брачный обряд! Тогда мы снова увидим принцессу радостной, счастливой и сияющей, какой она была прежде!
— И это говорите мне вы, Мерседес! — воскликнул Луис. — Говорите так спокойно и уверенно, словно сами того хотите!
— Спокойно? — грустно возразила девушка. — Вам это только кажется, Луис. Уверенно? Да, я знаю, что говорю. Вы не можете жениться на мне, любя другую! Так почему вам не последовать влечению своего сердца? У принцессы будет богатое приданое, потому что мне в монастыре не понадобятся ни золото, ни поместья.
Луис с нежностью смотрел на благородную девушку, никогда еще она не казалась ему прекраснее! Затем он вскочил и забегал по комнате: в душе его бушевала такая буря, что он не в силах был усидеть на месте. Наконец, овладев собой, он снова сел, взял безвольную руку Мерседес в свои и заговорил:
— Вы так долго пробыли у постели своей больной подруги, так много раздумывали о ней, что теперь не в силах смотреть на вещи здраво, любимая! Озэма не тронула моего сердца, во всяком случае совсем не так, как вы думаете. Какое-то мимолетное увлечение…
— Ах, Луис! «Мимолетное увлечение»! Здесь, — проговорила Мерседес, прижимая обе руки к своей груди, — никогда не было подобных чувств!
— У нас не одинаковое воспитание, привычки да и сама природа, Мерседес. Вы много лучше меня! И, если бы было иначе, я не смотрел бы на вас с таким обожанием. Не будь вас, я бы все равно не был счастлив в браке с Озэмой, но вы есть, и я так вас люблю, что брак с другой вверг бы меня в бездну горя, — даже я не вынес бы этого при всей грубости моей души! Я уже не говорю о том, что на индианке я бы никогда не женился.
Луч счастья озарил лицо Мерседес, однако высокое чувство долга и бескорыстная решимость тут же взяли верх, и, словно наказывая себя за это минутное торжество, она с упреком спросила:
— И вы можете так говорить об Озэме? Ваше «мимолетное увлечение» обмануло ее наивное сердце. Честь требует, чтобы вы теперь на деле подтвердили то, во что заставили ее поверить!
— Мерседес, любимая, послушайте меня! Вы должны знать, что при всем моем легкомыслии и недостатках я никогда не был лицемером! Я никогда не поступал наперекор своему сердцу, а мое сердце отдано только вам одной. Вы для меня — единственная! Красота Озэмы, ее очарование могли на мгновение привлечь взгляд моих глаз или вызвать мимолетное восхищение. Но вы, любимая, всегда были здесь, в моем сердце, всегда оставались со мной, потому что вы стали частицей меня самого. Если бы вы только знали, как часто ваш образ оказывался сильнее меня, как часто мысль о вашей любви помогала мне там, где уже ничего не могли поделать ни долг, ни вера, ни воспитание, вы бы поняли разницу между моей любовью к вам и тем, что вы насмешливо называете «мимолетным увлечением»!
— Луис, я не должна была бы слушать эти обольстительные слова! Вы говорите их по доброте сердечной, чтобы сейчас смягчить мою боль, но потом она станет еще острее. Если вы действительно так меня любите, как могли вы отдать другой мой прощальный подарок?
— Мерседес, вы ведь знаете, при каких страшных обстоятельствах я решился с ним расстаться! Смерть уже заглядывала нам в лицо, когда я дал Озэме ваш крестик, надеясь, что хоть он поможет несчастной язычнице в час грозной опасности, А этот дар, вернее, то, что я дал ей крестик на время, она прияла за брачный обет! Вы знаете наши обычаи — скажите, мог ли я предвидеть, что это приведет к такому страшному недоразумению? Ведь я тоже мог бы уже называть вас своей женой на том основании, что вы сами сделали мне этот подарок!
— Ах, Луис, вручая вам этот крест, я вручила вам и свою судьбу!
— А что вы хотели сказать, когда неделю назад вернули мне его снова?
— Я послала вам крест, когда надежда вновь ожила в моем сердце, а также повинуясь воле королевы. Ее высочество теперь благоволит к вам и желает, чтобы мы поскорее обвенчались. И если бы не горестное состояние Озэмы, которой объяснили все… Но, увы, боюсь, она не знает главного — ваших истинных чувств к ней и ко мне!
— Мерседес, нельзя быть такой жестокой! Неужели вы никогда больше мне не поверите, неужели мне уже не суждено счастье? Клянусь, любимая, мое сердце принадлежит только вам! Вместе с вами я буду счастлив и в аду, а без вас — несчастен и на троне. Вы поверите в это, когда я превращусь в жалкого безвольного бродягу, странствующего по земле без цели и без надежды. Я всегда считал вас своим ангелом-хранителем, только вы одна могли сдерживать и направлять меня там, где все остальные были бессильны. Если забыть о моих сомнениях и нетерпении, разве не был я всегда с вами добр и кроток? Разве донья Беатриса имела надо мной хоть десятую долю той власти, которую имеете вы? Ведь только вы умели укрощать мои самые дикие порывы!