Екатерина Великая

2 февраля 1786 года на подмостках столичных театров появилась комедия «Обманщик», где под именем Калифалкжерстона был выведен Калиостро. В доме доверчивых простофиль Самблиных живет приезжий маг, который обещает хозяину сварить золота, чтобы тот мог рассчитаться с долгами. Он уверяет, будто знавал Александра Македонского, когда тот завоевывал Персию: «Я ему поднес анкерок вина… который ему столько понравился, что натри дни остался в моем доме… и последний вечер пьянехонько встал из-за стола». Находятся простаки, готовые верить его словам. «Ведь это давно, мой друг! — восклицает хозяин дома. — А ты рассказываешь, как будто с неделю назад; чудесный ты человек!» Здравомыслящие люди — молодой дворянин Додин и крепостная девка Марья — давно разгадали, что перед ними опасный лгун, но долго не могут втолковать этого барам. «Когда заговорят они между собою, право, мы ничего не понимаем», — жалуется служанка. Язык Калифалкжерстона стилизован под тексты масонских трактатов: «Познание наше обширно, как вселенная… Сила наша действует повсюду… Качества наши суть количества». На что Додин резонно замечает: «Невесть с ума сошел, невесть притворяется». Для «великого делания» Калифалкжерстону нужны бриллианты. «Я малые алмазы переделываю большими, — говорит он Додину. — Например, безделушка, которая у тебя на руке, перстень, буде мне отдашь, я тебе его возвращу величиною в один камень, втрое противу того, как он теперь, лишь прибавь на сто червонных чистого золота». У доверчивого Самблина маг выпрашивает складень с бриллиантами и пытается сбежать, но его задерживают при выезде из города. Котлы, в которых он якобы варил золото, «один лопнул, а другой полетел на воздух». «Удивляюсь Вам, — говорит Додин бывшему покровителю обманщика, — как… Вы могли дать веру подобным бредням, которыми, выманивая от Вас наличные деньги, обещаньями пустыми умел Вас прельстить».

Здесь следует забежать вперед и сказать, что весной 1792 года Новикову в Шлиссельбурге был предложен вопрос: «Делано ли золото, буде делано, то сколько и куда употребляли?»[1597] Правительство не совсем понимало происхождение богатств самого издателя и тех громадных сумм, которые «братья» тратили на благотворительность. Если в 1786 году императрица смеялась над верой невежд в алхимию, то к началу следствия была готова заподозрить в «братьях» фальшивомонетчиков. Вопрос о поддельных ассигнациях вставал и в связи с тайными типографиями масонов.

В том же 1786 году в обеих столицах поставили комедии «Обольщенный» и «Шаман Сибирский». Они были рассчитаны на простую (не в смысле происхождения, а в смысле образования и духовных запросов) публику, способную дивиться легковерию одних персонажей и искренне осуждать обман других. Тем не менее в первых же сценах новой пьесы императрица затронула крайне болезненную тему: разрыв семейных связей у членов ордена, замена их на внутреннее «братство», почитаемое выше любви к родителям, жене и детям. Мать главного героя — Радотова — собирается выехать из дома сына, поскольку не может смотреть, как тот учит дочь масонским принципам. «Иной хотя явно бредит и вздор несет, — жалуется она на окружение главного героя, — другой шепчет, говорит, будто с духами. Чертями, что ли, населили дом? Даже и ребятам нелепицу сажают в голову… Пришла ко мне в горницу внучка моя, Таисия, увидела на столе передо мною стоит стакан с цветами; она начала целовать листочки; я спросила, на что? она на то сказала, что на каждом листе душок обитает… Я от страха обмерла! Век чего мы боялись! Предков наших в ужас приводило! От чего отплевывались, чего слышать не хотели и от чего уши заграждали, с тем… сам отец ныне наставник и учитель! И для того уже здесь более оставаться не хочу».

Пьеса была специально посвящена московским масонам. И в первых же словах пожилой героини звучало прямое обвинение ордена в уходе от христианства. «Весь дом свой приводишь ты в печаль и уныние», — упрекает Радотова его свояк, брат жены Бритягин. На что слышит: «Я в счастливом самом состоянии, я в беседах самых лучших. Для меня теперь хотя жена, дети, родня, друзья умри; все сие меня не тронет более, как это. (Щелкает пальцами)». Бритягин удивлен: «Что же в тебе могло истребить вдруг все естественные связи и чувства?» С легким высокомерием главный герой отвечает: «Душевное удовольствие предпочтительно всякой иной связи и чувствам». Теперь радость его состоит «во внутреннем спокойствии для испытания того, что от глаз наших закрыто».

Бритягин потрясен и обвиняет мужа сестры в эгоизме: «Это называется предпочитать своевольное хотение… и, отводя глаза от всего света, обратить взор на одного только себя». Но Радотов непробиваем. «Я иду иметь сообщение с равными со мною необходимостями», — гордо заявляет он. Домашние обсуждают положение и приходят к неутешительному заключению: «Я его почитаю обманутым… Варит золото, алмазы, составляет из росы металлы… домогается иметь свидание неведомое какими невидимками… Голову ему свернули каббалистические старые бредни; для разобрания каких-то цифров достал он еврейского учителя… Сей бедный жид потаенно здесь торгует в лоскутном ряду».

Нащупала Екатерина и другое неприятное свойство обратившихся к масонству людей. Их сектантскую нетерпимость. Радотова раздражают чужие мысли и чувства. «Их главный порок тот, что с моими не согласны», — говорит он. Внутренний покой кажется теперь герою самым важным в жизни: «Равнодушие во всех случаях подкрепляет человека». Однако внутренне Радотов остается порядочным человеком, желающим блага ближнему. Именно это и привело его в орден. «Они в намерении имеют потаенно заводить благотворительные разные заведения, — говорит один из персонажей о „братстве“, — как то: школы, больницы и тому подобное, и для того стараются привлекать к себе людей богатых». Бритягин резонно возражает: «Дела такого роду на что производить скрытно?» Вопрос повисает в воздухе. Ни у Екатерины, ни у публики нет на него ответа.

Попытка Ивана Лопухина обосновать причины таинственности ничего не объясняет: «Для чего, говорили, тайно делать хорошее? Ответ на это легок. Для чего в собраниях так называемых лучших людей или публики не только никогда не говорят, да и не можно говорить о Боге, о добродетели, о вечности, о суете жизни, о том, сколь порочны люди и как нужно им заботиться о нравственном своем исправлении»[1598]. О Боге говорили в Церкви. А обсудить пути помощи ближнему можно было и открыто. Таинственность масонских собраний, с одной стороны, вовсе не предполагала криминала, с другой — не объяснялась пороками общества.

Между тем государыня обращалась не только к самим московским «братьям», но и к так называемому «начальству» — светским и духовным должностным лицам, которые, по ее мнению, попустительствовали «нелепым умствованиям». Комедия писалась в 1785 году, когда генерал-губернатор старой столицы Я. А. Брюс и архиепископ Платон получили приказ освидетельствовать книжные публикации Новикова, чтобы установить, не заключен ли в них «раскол». Кроме того, Платон должен был испытать твердость издателя в вере и «нашел его таким христианином, каких бы желал он, чтоб было больше»[1599].

Эта фраза, часто приводимая в трудах о Новикове, взята из мемуаров Лопухина, друга и сподвижника издателя, который с видимой искренностью и горячностью доказывал именно христианские добродетели членов «братства»: «Единое сие заключается в духе Христовом — долженствующим быть истинною жизнью человека — в духе чистой любви к Богу и ближнему, которое есть единственный источник совершенной добродетели»[1600]. В разговоре с графом А. Г. Орловым, «который меня лично столько же любил, сколько был против общества нашего и правил его», Лопухин оправдывался: «Мы издали много книг. Конечно, на каждой странице почти каждой из них найдете вы поучение, что надобно истреблять в себе самолюбие, смиряться, все сносить, принимая все от руки Божией, покоряться властям»[1601].

1597

Сб. РИО. Т. 2. СПб., 1868. С. 117.

1598

Лопухин И. В. Указ. соч. С. 23.

1599

Там же. С. 24.

1600

Там же. С. 21.

1601

Там же. С. 47.