Екатерина Великая

Парадоксально, но на развитие русской общественной мысли огромное влияние оказал текст, который мало кто читал. Зато все знали, что автор ругал существующий строй и за это отправился в Сибирь. История книги возбуждала интерес больше, чем сама книга.

Поток важных военных и дипломатических бумаг, проходивших через руки императрицы в это время, был чрезвычайно велик. И все же, увидев текст, государыня не отложила его в сторону, начала читать. А дальше… дальше неясно, что для нашей героини было страшнее: канонада за окнами или неслышные выстрелы с белых аккуратных страниц. Во всяком случае, судя по запискам Храповицкого, в самые тяжелые дни Екатерина вновь и вновь возвращалась к чтению, бралась за перо, писала заметки.

«2 июля. Продолжают писать примечания на книгу Радищева, а он, сказывают, препоручен Шешковскому и сидит в крепости… 7 июля. Примечания на книгу Радищева посланы к Шешковскому. Сказывать изволила, что он бунтовщик, хуже Пугачева, показав мне, что в конце хвалит Франклина, как начинщика (американской революции. — О. E.), и себя таким же представляет. Говорено с жаром о чувствительности (автора. — О. Е.)»[1441].

Всего императрица написала более девяноста помет. За исключением хрестоматийной: «Бунтовщик похуже Пугачева» — их редко приводят. Наверное, потому, что в отличие от текста Радищева они глубоко личностны. Императрица все пыталась понять: что она как человек сделала другому человеку, где обидела, обошла по службе? За что он так больно ударил ее в самый неподходящий момент?

Если Дашкова заметила в Радищеве «писательский зуд», то Екатерина — «необузданные амбиции» и «стремление к высшим степеням». Она писала: «…да ныне еще не дошед, желчь нетерпения разлилась повсюду на все установленное и произвела особое умствование, взятое, однако из разных полу-мудрецов сего века… Не сделана ли мною ему какая обида?»[1442]

Любопытно, но некоторые отзывы Екатерины, в частности о французских «полу-мудрецах» или о фальшивой «чувствительности», почти дословно совпадают с характеристикой, данной тексту Радищева А. С. Пушкиным много лет спустя. «Сетования на несчастное состояние народа, — писал поэт, — на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны… В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но все в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему»[1443].

За всю историю бытования книги Радищева только два автора писали о ней с непониманием и раздражением. Это были Екатерина и Пушкин. Кто бы мог подумать, что их мнение удастся замолчать?

В советское время исследователям полагалось быть в восторге от того, что Русь зовут к топору. Однако странно читать подобные же восторги в наши дни, как если бы Русь к призывам осталась глуха и за топор так и не взялась. «О! если бы рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем, разбили железом, вольности их препятствующим, главы наши, главы бесчеловечных своих господ, и кровию нашею обагрили нивы свои! Что бы тем потеряло государство? Скоро бы из среды их исторгнулися великие мужи для заступления избитого племени; но были бы они других о себе мыслей и права угнетения лишены. Не мечта сие, но взор проницает густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую: я зрю сквозь целое столетие!»[1444] — восклицал Радищев. И действительно зрел. Вот только является ли уничтожение целого сословия и разорение страны предметом для радости?

Читая такие строки, императрица, должно быть, думала: всюду клин. Вот венец ее блистательного царствования! Во внешней политике скорое военное поражение, во внутренней — нищета, бесправие народа, голод… Вот результаты ее законодательной и административной деятельности — надвигающаяся катастрофа государства, интервенция, кровавый мужицкий бунт. Если трагедия эскадры Нассау согнула Екатерину, то книга Радищева должна была ее окончательно сломить.

Однако вышло по-другому. Екатерина была сделана из очень прочного человеческого материала. Она оставалась государыней в своей стране и вскоре наглядно продемонстрировала это именно на примере дела Радищева. Еще в 1774 году Екатерина писала Потемкину по поводу попытки П. И. Панина присвоить себе диктаторские полномочия: «Дай по-царски поступить, хвост отшибу!» Тогда Григорий Александрович удержал гнев императрицы. Теперь его рядом не было, и Екатерина вознамерилась-таки «отшибить хвост».

На беду русское правительство еще не знало, что лучший способ замять скандал с неугодной публикацией — делать вид, будто ее нет. Тогда о ней вскоре забудут, увлеченные очередной новинкой. Но с книги Радищева этот горький опыт только начинался. «Путешествие…» было первым пробным камнем революционной пропаганды в России. Камень этот попал в цель. Неверное поведение власти в отношении автора создало новый культурный архетип — запретная политическая книга и преследование за ее распространение.

Прозорливый Потемкин предупреждал императрицу после ознакомления с присланным ему «Путешествием…», что не следует уделять случившемуся чрезмерного внимания. Служивший при светлейшем князе мемуарист С. Н. Глинка вспоминал: «В сильной вылазке против князя Григория Александровича он (Радищев. — О. Е.) представил его каким-то восточным сатрапом, роскошествующим в великолепной землянке под стенами какой-то крепости. По этому случаю князь Таврический писал Екатерине: „Я прочитал присланную мне книгу. Не сержусь. Рушением очаковских стен отвечаю сочинителю. Кажется, матушка, он и на Вас возводил какой-то поклеп. Верно и Вы не понегодуете. Ваши деяния — Ваш щит“»[1445].

Однако Екатерина была серьезно оскорблена всем, что прочла у Радищева. Она заявила: «Грех ему! Что я ему сделала? Я занималась его воспитанием, я хотела сделать из него человека полезного Отечеству»[1446]. Совету был дан приказ расследовать дело, «не взирая на лица». Такие жесткие слова касались прежде всего Воронцова. На его «лицо» советникам не следовало «взирать», вынося решение. В июле писатель был приговорен к смерти через отсечение головы. Но 4 сентября 1790 года императрица заменила казнь на десятилетнюю ссылку в Сибирь.

Буквально на следующий день Воронцов передал в крепость 300 рублей на покупку для узника теплой одежды и обуви. Радищева повезли в ссылку закованным «в железа», но Александр Романович добился снятия кандалов. Петербургские сплетники не ошибались, говоря, что граф шлет вслед своему бывшему подчиненному целые обозы. В губернских городах, через которые проезжал Радищев, его ожидали письма, деньги, теплые вещи, книги, привезенные курьерами графа. Но что еще важнее — мягкое отношение местных властей, на которые оказывал из Петербурга давление Воронцов. Все годы пребывания писателя в ссылке граф направлял ему солидную по тем временам финансовую помощь. Сначала по 500 рублей ежегодно, затем, когда Радищев женился на сестре своей покойной супруги Елизавете Васильевне Рубановской и у них родился ребенок, сумма увеличилась до 800 рублей. С появлением на свет второго малыша — до 1000 рублей[1447].

Заметим — благодеяния посыпались на ссыльного писателя именно после смягчения приговора, когда стало ясно, что он рассказал и о чем умолчал. А до того, во время следствия, Воронцов залег на дно, не посещал придворных церемоний, обедов, праздников, сказавшись больным, перестал появляться в Совете. Недоброжелатели обвиняли Александра Романовича чуть ли не в соавторстве с Радищевым или, во всяком случае, в подстрекательстве к написанию крамольной книги. Понадобилось заступничество Безбородко, в личном разговоре уверившего государыню, будто граф узнал о «Путешествии…» позже других[1448].

1441

Храповицкий А. В. Указ. соч. С. 226–227.

1442

Бабкин Д. С. Процесс А. Н. Радищева. М.; Л., 1952. С. 164.

1443

Пушкин А. С. Александр Радищев // Полн. собр. соч. Л., 1978. Т.7. С. 246.

1444

Радищев А. Н. Указ. соч. С. 240.

1445

Русский вестник. 1842. № 7–8. С. 17.

1446

Там же. С. 18.

1447

Удовик В. А. Указ. соч. С. 12.

1448

Там же. С. 11.