Страница 47 из 117
Что ж, совет Марбла показался мне весьма дельным, и я решил ему последовать. Ветер в тот момент был довольно свеж, и «Рассвет», едва почуяв тягу лиселей, стал, зарываясь носом в волну, набирать ход. Мы теперь шли курсом, составлявшим тупой угол к курсу фрегата, и таким образом могли бы оторваться от него настолько, чтобы выйти из той области, которая просматривалась сквозь туман, прежде чем наш план откроется. Туман стоял довольно долго, и во мне стала крепнуть надежда на избавление от преследователя, когда один из матросов вдруг закричал: «Фрегат! » На этот раз он показался прямо у нас на корме, примерно в двух милях! Мы были в некотором выигрыше, еще десять минут — и мы вовсе были бы вне опасности. Так как мы теперь уже видели фрегат, я был уверен, что вскоре и на фрегате заметят нас, ведь все взоры на борту его, без сомнения, выискивали нас в тумане. Тем не менее фрегат все еще шел круто к ветру, держась того курса, на котором нас видели в последний раз.
Однако так продолжалось недолго. Вскоре нос «англичанина» стал отклоняться в сторону, и к тому времени, когда он стал прямо по ветру, мы увидели, как его лисели заполоскались в воздухе, как будто их растягивали фалами, шкотами и галсами одновременно. Не успели англичане поставить паруса, корабль опять заволокло туманом. Что нам было делать дальше? Марбл сказал, что, поскольку мы и так отклонились от нашего курса, хорошо бы повернуться к ветру правым бортом, поставить все лисели, которые мы могли нести с этого борта, и гнать судно на северо-восток; я согласился и распорядился произвести необходимые изменения. Ветер свежел, туман сгустился, и мы пустились прочь, в сторону от курса «англичанина», делая почти десять узлов. Так продолжалось целых сорок минут, и все члены экипажа уже вообразили, что мы наконец улизнули от крейсера. Матросы, по обыкновению, стали отпускать шутки и радостно фыркать, все на борту облегченно вздохнули, почуяв счастливый исход погони, когда темная пелена тумана разорвалась на юго-западе; мы увидели, как солнце пробивалось сквозь тучи, дымка рассеялась и завеса, все утро скрывавшая океан, поднялась, мало-помалу открывая обзор вокруг судна; вскоре ничто, кроме видимого горизонта, уже не ограничивало его.
Едва ли нужно описывать, с каким беспокойством мы следили за тем, как медленно приподнимается эта завеса. Все взоры были устремлены туда, где ожидалось появление фрегата, и, к нашей великой радости, пространство вокруг нас миля за милей расчищалось, а его изящных очертаний все не было видно. Но так не могло продолжаться бесконечно — за столь короткое время такое большое судно не могло выйти за пределы видимости. Как всегда, Марбл первым заметил его. Теперь он находился у нас под ветром на расстоянии почти двух лиг, летя вперед со скоростью скаковой лошади. Горизонт был совершенно чист, до земли далеко, ветер свеж, а день только начинался — нечего было и пытаться уйти от столь быстроходного судна; что ж, я решил лечь на прежний курс и всецело положиться на правоту моего дела. Читатель, который соблаговолит прочесть последующую главу, узнает о последствиях сего решения.
ГЛАВА ХIII
— Кто здесь? Мне Бекингем пришел мешать?
— От короля он прислан. Притворимся…
Шекспир. Король ГенрихVInote 66
Сначала на фрегате взяли по одному рифу на марселях, поставили над ними брамсели и привели судно к ветру, туго натянув булини. Но, обнаружив, что мы не собираемся спускать лисели, на фрегате отдали рифы, выправили реи, поставили бом-лисели и взяли курс, при котором наверняка можно было пересечь нам путь. Фрегат оказался впереди по курсу прежде нас и стал лавировать, поднимая нижние прямые паруса, убирая брамсели, спуская все верхние паруса, кроме стакселей. «Рассвет» же продолжал путь, неся все паруса, какие только мог выдержать рангоут. Ундер и бом-лисели наполнялись ветром, до фрегата оставалось пройти не больше четверти мили, но никто еще не притрагивался к шкотам и галсам. «Англичанин» выкинул свой флаг, а мы выкинули «звезды и полосы»note 67. Однако мы по-прежнему не убавляли парусов. Как будто удивившись нашему упрямству, Джон Булль выстрелил из пушки, стараясь, впрочем, не задеть нас. Я подумал, что пришло время убавить парусов и показать вид, что мы заметили его. Мы начали спускать лисели в свойственной «купцам» неспешной манере и, не закончив еще этих приготовлений к дрейфу, оказались неподалеку от фрегата. Когда «Рассвет» приблизился, фрегат спустился под ветер и пошел рядом, держась на расстоянии ста фатомов и пристально наблюдая за нами. Тогда я распорядился взять брамсели на гитовы в знак того, что мы готовы принять его людей на борту нашего судна.
Наконец, убрав все паруса, кроме трех зарифленных марселей, я остановил «Рассвет» и стал дожидаться шлюпки с «англичанина». Как только фрегат увидел, что «Рассвет» лег в дрейф, он повернулся к нашему наветренному борту в полукабельтове от нас, развернул свои длинные, изящные реи и тоже лег в дрейф. Тотчас же с подветренного борта спустили шлюпку с матросами, в нее вскочил юноша — корабельный гардемарин, за ним последовал лейтенант; маленьким барашком на гребне волны шлюпка взлетела и вскоре подошла к корме «Рассвета». Я как раз стоял на корме под ветром, рассматривая незнакомцев, пока они боролись с волнами, пытаясь багром зацепиться за путенс-ванты. Матросы с фрегата ничем не отличались от обычных матросов военных кораблей — подтянутые, крепкие, добродушные на вид. Гардемарин был элегантный юноша, очевидно, из дворянской семьи; лейтенант же принадлежал к той породе старых, видавших виды морских волков, которых редко нанимают на корабль для обычных походов. Это был человек лет сорока, с красным, грубым, рябым лицом и злобным взглядом. Потом я узнал, что он был сыном какой-то мелкой сошки на портсмутской верфи и пробился в лейтенанты главным образом благодаря той прыти, с которой он насильственно вербовал моряков на чужестранных судах. Его звали Сеннит.
Мы, как полагается, бросили мистеру Сенниту канат, и Марбл встретил его у трапа с обычными в таких случаях любезностями. Я улыбнулся про себя, наблюдая за встречей этих людей, которые были чем-то похожи друг на друга; про таких говорят: «Один другого стоит». Оба они были излишне самоуверенны, категоричны, имели чрезвычайно высокое мнение о своих познаниях в морском деле, и каждый ненавидел родину другого с такой силой, с какой сердце человеческое способно ненавидеть, между тем как оба ни во что не ставили французов. Однако Сеннит с первого взгляда понял, где капитан, а где помощник, и, пренебрегши моряцким поклоном Марбла — неуважение, которое тот не скоро простил ему, — направился к корме, как мне показалось, раздосадованный тем, что капитан «купца» не счел нужным подойти к трапу, чтобы встретить лейтенанта с фрегата его величества.
— К вашим услугам, сэр, — начал мистер Сеннит, соизволив ответить на мой поклон, — к вашим услугам, сэр. — Я полагаю, удовольствием нынче видеть вас мы обязаны прояснению погоды?
Он повел себя враждебно с самого начала, и я решил отвегить ему тем же.
— Вполне вероятно, сэр, — отвечал я со всей холодностью, на какую я был способен, — нельзя сказать, что вы добились большого преимущества во время тумана.
— Да уж, вы мастак играть в прятки, и я не сомневаюсь, что темной ночью нам пришлось бы довольно долго гоняться за вами. Но куда уж янки провести «Быстрый», корабль его величества?
— Наверное, так и есть, сэр, судя по тому, что вы здесь.
— Вряд ли кто станет удирать, не имея на то причины. Мне поручено выяснить эту причину, так что, сэр, вы обяжете меня, если прежде всего сообщите мне, как называется ваше судно.
— «Рассвет» из Нью-Йорка.
— О, чистокровный «янки» — я так и понял по вашим фокусам, что вы из Новой Англии.
— Нью-Йорк не относится к Новой Англииnote 68, и у нас судно из Нью-Йорка не называют «янки», — вставил Марбл.
Note66
Перевод Е. Бируковой.
Note67
«Звезды и полосы» — наименование государственного флага США.
Note68
… Нью-Йорк не относится к Новой Англии… — Новой Англией в США именуются шесть колоний на северо-востоке страны, объединенные пуританскимнаследием. Позднее они превратились в штаты: Род-Айленд, Коннектикут, Массачусетс, Мэн, Нью-Гэмпшир и Вермонт, обитателей которых, собственно, именовали «янки». Прозвище это впоследствии распространилось и на весь регион северо-востока США, а в европейском политическом контексте употребляется по отношению к американцам в целом.