Майлз Уоллингфорд

— Постой, Хлоя, разве же у меня не было это самое твое согласие почти два года?

— Нет, это не то согласие, про которое я думать. Не собираться же ты, неблагодарный, жениться и не спросить прежде согласие масса Майл, вот что я думать! Ты, который так долго быть его собственный слуга, и так часто ходить с ним в плавание, и спасти ему жизнь, и помочь ему убить столько мерзкий дикарь, и быть с ним на необитаемый континент!

— Я никогда не говорить тебе это, Хлоя, я говорить «остров».

— Ну и какая разница? Ты не сметь что говорить мне про образувание, Наб, потому что я так часто слышать, как мисс Грейс и мисс Люси отвечать их урок, я даже иногда думать, что я уметь ответить все уроки один за другим почти так же хорошо, как сами барышни. Нет, Наб, про это лучше тебе помолчать. Ты всегда быть слишком занятой, чтобы получить образувание, так что, если я и выйти за тебя замуж, ты запомнить, что я теперь сказать тебе: я вступить в брак с тобой совсем не потому, что у тебя есть образувание.

— В Клобонни все говорить, что из нас получиться отличная пара.

— В Клобонни они все не шибко понимать про брак, Наб. Люди говорить всякое и часто не знать, что они такое говорить. Прежде всего, моя мать, моя родная кровная мать возражать против наш сууз, и это очень серьезная помеха. Когда кровная мать возражать, дочь надо крепко подумать.

— Дай мне поговорить с масса Майл, он сразу сказать, чтоб она переменить курс.

— Как так, Наб?

— Это значить, что масса приказать, чтоб она дать согласие.

— Это никогда не годиться для меня, Наб. Мы есть негр, оно конечно, но только ни один масса в Клобонни никогда не говорить раб жениться или не жениться, как он пожелать. Тогда это уж вообще быть нестерпимо и несносно! Нет, брак касаться наша вера, а вера свободная. Ни одна молодая, темнокожая леди не выходить за всякий ничтожество, который ей указать ее масса. Но, Наб, есть еще помеха наш сууз, я просто не знать, иногда я чувствовать ужас!

Оттого, что Хлоя вдруг заговорила просто и естественно, Наб явно пришел в изумление, и мне разговор их показался довольно занятным: мне было весьма любопытно узнать, что же это за новое препятствие; я не двинулся с места. Голос негритянки был сама музыка, почти такой же мелодичный, как голос Люси, но, к моему удивлению, в нем послышалась легкая дрожь, когда Хлоя столь неожиданно оставила свои претензии и отбросила всякое жеманство.

— Никогда не говорить мне про брак, Наб, — продолжала Хлоя, почти всхлипывая, — пока мисс Грейс быть так плохо! И так тяжело видеть, какая она бледная и печальная, куда тут еще думать про супружство.

— Мисс Грейс скоро стать лучше, раз масса Майл повезти ее по реке. Эх! Если бы только он отвезти ее к морю, она бы стать такая пухлая и здоровая, что никто ее не узнать!

Хлоя не соглашалась с таким суждением; она утверждала, что мисс Грейс слишком хрупкая и утонченная особа, чтобы жить на судне. Однако более всего в этом характерном диалоге меня поразило то обстоятельство, что Хлоя знала причину мучившего мою сестру недуга, но внутреннее чутье, свойственное ее полу, и верность долгу не позволили ей выдать тайну своему возлюбленному. Сердце сдавило мучительной безысходной болью: предчувствие беды сквозило не столько в словах ее, сколько в самом ее поведении; мне стало ясно, что она не верила в выздоровление своей юной госпожи. В заключение разговора она сказала:

— Нет, нет и еще раз нет, Наб, не говорить мне про брак, пока мисс Грейс такая больная, а если, не дай Бог, что случиться, то ты вообще никогда не говорить мне про это. Я никогда больше не думать ни про какой сууз, коли что случиться с мисс Грейс. Лубопь умереть навсегда у нас в семья, когда мисс Грейс умереть!

От этих слов у меня на глазах выступили слезы, я повернулся, чтобы уйти, и увидел Люси, стоящую у сходного трапа. Она, видимо, желала говорить со мной; поймав мой взгляд, Люси поманила меня к себе рукой и сразу же сообщила о том, что сестра моя желает видеть меня. Поспешно стерев с лица следы душевного волнения, я спустился вместе с Люси в каюты и вскоре был у постели моей сестры.

Грейс встретила меня с ангельской улыбкой на лице, но у меня ком подкатился к горлу, когда я заметил, какая разительная перемена случилась с ней за столь короткое время. Теперь она более чем когда-либо походила на существо из иного мира, несмотря на то, что только что пробудилась после долгого ночного сна. Я поцеловал ее в лоб, который, как м не показалось, был как-то неестественно холоден, она нежно обняла меня за шею, и я почувствовал, как немощна ее рука. Затем я уселся на транец, не выпуская руку моей сестры. Грейс с полминуты тревожно глядела на меня перед тем, как заговорить, будто желала понять, сознаю ли я истинное ее положение.

— Брат, Люси сказала мне, — наконец заговорила она, — что ты думаешь везти меня вниз по реке до самого города, чтобы показать меня врачу. Однако, я надеюсь, наша дорогая Люси ошиблась?

— Нет, Грейс, это правда. Если ветер по-прежнему будет дуть с запада, я надеюсь, что к вечеру завтрашнего дня смогу доставить тебя в дом Люси, на Уолл-стрит. Я знаю, она радушно примет тебя, и решился поступить так, не посоветовавшись с тобой.

— Лучше бы мне оказаться в Клобонни, — если что-то еще может быть мне полезным, брат, то это наш родной, чистый деревенский воздух. Исполни мою просьбу и остановись у нашего притока.

— Твоя просьба, Грейс, для меня закон, если ты серьезно подумала, прежде чем высказала ее мне. Однако меня тревожит, что ты слабеешь, и я не смогу найти себе оправдания, если не пошлю за доктором.

— Майлз, не прошло и суток с тех пор, как один из самых знающих врачей в стране осматривал меня. У нас есть его письменные указания, и все, что в человеческих силах, будет для меня сделано. Нет, брат, внемли моим мольбам и поверни к нашему притоку. Я тоскую по милому Клобонни, только там может снизойти на меня мир, покой телесный и душевный, если это еще возможно. Это судно не годится для меня, я не могу думать о будущем или молиться здесь. Брат, мой дорогой брат, отвези меня домой, если ты любишь меня!

Невозможно было не внять такой мольбе. С тяжелым сердцем вышел я на палубу, отдал необходимые распоряжения лоцману; спустя сорок восемь часов после того, как мы вошли в воды Гудзона, мы снова покидали сию величавую реку, чтобы вернуться к тенистым, лесистым берегам нашей небольшой бухты. Грейс была столь слаба, что ее пришлось на руках отнести к повозке, в которой она, поддерживаемая Люси, добралась до дома, — по счастью, дорога была недолгой. Подойдя следом за ними к своему жилищу, я увидел мистера Хардинджа, который в ожидании моего прихода расхаживал по небольшому портику, или веранде, с таким явным беспокойством, что мне тотчас стало ясно: ему не терпелось поговорить со мной. Он управлял лошадью, запряженной в повозку, и только что впервые перед его глазами предстала угрожавшая Грейс опасность.

— Майлз, дорогой мой мальчик, мой второй сын, — начал простосердечный, великодушный старик, — Майлз, дорогой мой мальчик, десница Божья опустилась на наши плечи — твоя возлюбленная сестра больна более, чем я мог себе представить прежде, нежели увидел ее нынче утром.

— Ее жизнь в руках милосердного Создателя, — сказал я, всячески стараясь совладать со своими чувствами, — и он, сдается мне, скоро заберет душу ее из мира, который недостаточно хорош для того, кто так чист и непорочен, и призовет ее к Себе. Я предчувствовал это с той самой минуты, как впервые увидел ее после моего возвращения, хотя в душе моей забрезжил луч надежды, когда Пост посоветовал нам переменить обстановку. Но поездка отнюдь не пошла ей на пользу, напротив, она принесла вред; теперь ей намного хуже, чем было тогда, когда мы покинули дом.

— Как мы, смертные, недальновидны! Но что мы можем сделать, мой мальчик? Признаюсь, вид Грейс совершенно ошеломил меня, от неожиданности мне изменила всегдашняя моя способность рассуждать здраво, да и все другие способности. Я полагал, что болезнь ее — лишь легкое недомогание, с которым мы, без сомнения, справимся благодаря ее юному возрасту и нашему заботливому уходу, и вот мы стоим, может быть, у смертного одра, почти у самой ее могилы!