Горы и оружие

— Затем, что есть срок и предел всему, даже супружеству. И ты заходишь за этот предел. Я хочу, чтобы ты осознал это. Пойми же, наконец.

Они почти подошли уже к дому, и у ворот спор полагалось прекратить — по издавна укоренившейся привычке прятать ссору от детей и от прислуги-персиянки.

— Пойми, что ты нуждаешься в помощи, во встряске, — сказала Кэти. — И до тех пор пока ты не вспомнишь о себе, я так и буду злить тебя и выводить из равновесия. Со мной ли, без меня ли, но ты нуждаешься в помощи…

— Не в этом смысле.

— И даже в сексуальном смысле не нуждаешься?

— Я совершенно нормален.

— Значит, во всем я виновата.

— Да, Кэти. Ты хочешь того, чего я не могу тебе дать. И не смогу, пока ты такая.

Входя в ворота, она проговорила сквозь опять подступившие слезы:

— Ненавижу это холодное, скрытное, странное, упрямое твое нутро. Ненавижу просто… Ненавижу.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Под гул обуревавших Францию раздоров Кюмон встретился с Мак-Грегором на Пийе-Виль, в одной из богатых и стерильных комнат банкирской конторы Мозеля. Кюмон извинился, что не смог тогда принять Мак-Грегора в министерстве.

— Но ситуация успела уже сильно измениться со времени нашей последней встречи, — сказал Кюмон.

— Поэтому я и хотел, чтобы вы меня выслушали, — ответил Мак-Грегор.

— Я уже говорил со Шраммом. Так что теперь я осведомлен гораздо полнее, чем прежде. Шрамм убежден, что ваш курдский Комитет не представляет собой реальной силы.

— Сведения Шрамма могут быть ошибочны.

— Естественно, могут, — согласился Кюмон.

— У Шрамма не было возможности судить, является ли Комитет реальной силой в Курдистане. Он оценивал вещи лишь с точки зрения солдата, и к тому же при крайне тяжело сложившихся обстоятельствах.

Мак-Грегор был разгорячен, Кюмон же потягивал апельсиновый сок, по-стариковски терпеливо обводя взглядом стену, стол, бокал с соком, свои изящные желтые пальцы.

— Я знаю, что Шрамм судит с военной точки зрения, — сказал Кюмон. — Но именно эта его точка зрения и важна теперь, поскольку дает единственный эффективный критерий для оценки перспективности вашего Комитета.

Мак-Грегор понимал, что не способен втолковать Кюмону разумность и справедливость курдского дела, потому что не знает, какие доводы по-настоящему весомы для европейца.

— Прошу учесть, — сказал Мак-Грегор, — что решение, которое вы примете сейчас, на долгие годы запомнится в Курдистане.

— Естественно, — сказал Кюмон, — но Франция никак не может связывать себя обязательствами по отношению к тому, что проявит себя, возможно, лишь через десятки лет.

— Почему же не может?

— Потому что это неделовой подход. К тому же… — Кюмон встал, подошел к столику у окна, налил соку из кувшина и вернулся. — Есть и другие, конкурирующие стороны, и Франция их игнорировать не может. Обращаю на это ваше внимание.

— Какие стороны вы имеете в виду?

— Нам теперь яснее обрисовалась сила того контроля и влияния, каким американцы и британцы еще обладают в данном районе даже среди самих курдов.

— Вы говорите об ильхане?

— Я говорю о том, что Франция при данных обстоятельствах не смогла бы одна пойти далеко. Риск превышал бы результаты.

У Мак-Грегора вырвался персидский жест досады.

— Думаю, вас вряд ли заинтересует аспект справедливости курдского дела… — сказал он.

— Он мог бы заинтересовать меня, — мягко ответил Кюмон. — Но справедливость, увы, плохой аргумент в международной политике. Я думал, вам это известно.

— Хорошо, — сказал Мак-Грегор. — Займемся другим аспектом. В Марселе у вас находится это оружие. Оно в ваших руках. Если вы допустите, чтобы оно досталось ильхану, Комитет навсегда заклеймит Францию как государство, вооружившее вражескую группировку.

— Оружие лишь проследует через Францию, — возразил Кюмон. — Не более того.

— Вот вы и конфискуйте его или уничтожьте, — предложил Мак-Грегор, ощутив вдруг, что такого рода торг звучит вполне уместно и естественно в этой голубовато освещенной банкирской комнатке.

— Для подобных действий у меня нет никаких законных прав, — сказал Кюмон.

— Как видно, у всех и для всего здесь есть законные права, у одних лишь курдов нет их, — сказал Мак-Грегор. — Европейское безумие какое-то…

— Единственные права, принимаемые здесь мной во внимание, — это права Франции.

Мак-Грегор встал.

— В таком случае курдам остается лишь по-своему распорядиться этими вагонами.

— Позвольте мне ваши слова оставить без ответа.

— Как вам угодно.

— Я крайне сожалею, мосье Мак-Грегор, — сказал Кюмон. — Непритворно сожалею. Но мы не можем идти на такой риск наперекор гораздо более сильным интересам других сторон, более свободных в своих действиях.

— Прощайте, — сказал Мак-Грегор.

— Не торопитесь, — сказал Кюмон. — Остался еще способ помочь делу.

Твердо взяв Мак-Грегора за локоть, он провел его через устланную толстыми коврами небольшую комнату заседаний правления мозелевского банка в примыкавшую к ней небольшую гостиную. Она предназначалась для отдыха в перерывах между заседаниями; в ней стояли кушетки, глубокие кресла и стеклянные столики с напитками, кофе и фруктами. Мак-Грегор увидел там прежде всего Ги Мозеля, поднявшегося и идущего ему навстречу. А затем увидел лорда Эссекса. Эссекс сидел на солнце у окна, откинув голову, точно загорая на взморье. По соседству с ним американец Кэспиан погрузился чуть ли не до пола в кресло; на коленях у Кэспиана была разостлана карта. Кэспиан поднял от карты глаза, подмигнул Мак-Грегору. Слегка на отлете, в позе готовых к услугам экспертов, сидели два незнакомых Мак-Грегору человека, положив перед собой на кофейный столик папки.

— Не вышло дело? — справился полушепотом Мозель и сочувственно пожал плечами. — Ну, не беда. Быть может, наша альтернатива лучше.

Эссекс приветствовал Мак-Грегора вяло поднятой рукой, и Кэспиан не без иронии скопировал Эссекса — тоже лениво поднял свои сытые пальцы.

— Это мингер ван Клоп и гелл Дойтлер, — представил Мозель незнакомцев. — Они из фондового секретариата Международного банка.

Мак-Грегора усадили в красное кожаное кресло у стеклянного длинного столика — под молчаливыми взглядами присутствующих. Перед ними стояли уже бокалы с мартини, Мозель подал и Мак-Грегору запотевший холодный бокал. Помолчали; Кэспиан посвистал в назидание Мак-Грегору персидскую песенку: «Стужа в горах, и голодные волки глядят на меня ледяными глазами…»

— Полагаю, — начал Эссекс, — что нам с вами, Мак-Грегор, разумнее всего будет приступить к делу без обиняков. Итак, мы желаем знать, обладаете ли вы по-прежнему полномочиями от курдского Комитета. Вправе ли вы говорить от его имени?

— Разумеется.

— Чем вы можете подтвердить это право?

— Письмом от кази, если вам угодно.

— Написанным на персидском языке?

— Нет. На французском.

— Да побоку все эти мелочи, Гарольд, — проговорил Кэспиан. — Могу лично поручиться вам за подлинность полномочий Мак-Грегора. Переходите к сути дела.

— Отлично, идем дальше, — сказал Эссекс. — Нам всем известна, Мак-Грегор, нынешняя обстановка в горах, и мы здесь разработали начерно план некой первичной федерации для курдов…

— Разработали план?..

— Да. И если вы согласны будете повезти нашу идею своим друзьям, и если они примут ее в принципе, то мы будем готовы организовать существенную финансовую помощь и инвестиции в качестве составной части соглашения.

— А конкретно — чей это план? — спросил Мак-Грегор и обвел взглядом гостиную.

Шестеро сидевших в ней молчали, как бы уступая друг другу право ответа.

— Вы ведь шотландец-кашеед, — произнес Кэспиан. — Вам известно, как такую кашу варят.

— Кэспиан несколько утрирует, — сказал Эссекс. — Мы все здесь являемся заинтересованными сторонами.

— А где иранцы и турки? Я их не вижу.

— Они согласятся со всем, нами здесь предложенным, — сказал Эссекс.