Страница 69 из 70
Она действительно была бледнее подушки, с воспаленными, сухо и лихорадочно блестящими глазами. Сознание женщины плавало где–то рядом с реальностью, спутанное и темное. Её лечили, и вполне профессионально, оттягивая неизбежное. И, кажется, понимая безнадежность прилагаемых усилий. Хоть боли сняли, и то хорошо. Чутье уверенно твердило, что без яда дело не обошлось. Помявшись, я рассказала Ермилу о своих подозрениях. Он, к моему удивлению, согласно кивнул, тяжело вздыхая. Потом оживился, радуясь быстрому и точному диагнозу, заговорил свободнее. Знали в доме и отравительницу, сводную сестру больной, и лекаря, продавшего зелье. Первая повинилась сама, ужаснувшись столь радикальному результату, и была отослана в далекую деревню, к чужим людям в работницы, без права вернуться домой. Второй ответил перед городским судом, по ходу спорого разбирательства выяснилось, что яд он делал не первый раз, – и отравителя казнили. Муж звал лечить свою ненаглядную и сельских травников, и дорогих городских лекарей, но все без пользы. На меня Ермил тоже особо не надеялся, но случай упустить не решился.
– Вот и славно, – усмехнулась я. – Дело–то может и сдвинется. Только времени уйдет немало. Уход будет нужен, чтобы сидел тут человек постоянно.
– Мама моя, Ладия, и так от неё не отходит, посидит, сколь надо. Сейчас звать?
– Зови.
И не стыдно мне бессовестно врать? Нет.
Знала, что делаю глупость, но пересилить себя не смогла. Мила мне глянулась сразу. Тоненькая, светлая, не обремененная злобой или корыстью. Золушка, для которой в этом просторном доме сбылась и мечта о вполне зажиточном принце, готовом носить любимую на руках, и, увы, оборотная сторона сказки. Бледные поганки и в моем прежнем мире развитой медицины означали смерть, тем более – когда присутствуют в специальном сложном яде. А ведь с момента отравления прошло более двух недель. Удивительно, что она еще жива, даже противоестественно. Дверь за Ермилом закрылась, я быстро подошла к кровати. Как и следовало ожидать, угнетенное дыхание, сердечко едва управляется, печень на исходе. В общем, обнадеживающего сказать совсем ничего нельзя. Видно, девочка действительно очень хорошая, раз меня сюда так неожиданно случай привел. Еще пара–тройка дней, и даже моя сила ничего не даст. Или вернутся окаянные. А теперь беда еще исправима.
Я сделала все необходимое, пока он ходил за сухонькой пожилой женщиной со строгим и усталым лицом. Видно было, что «доченьку», иначе она Милу не звала, в доме любили. Глянув мельком на больную, матушка сразу заметила перемены, быстро и профессионально тронула тонкую руку, лежащую поверх одеяла. Коротко глянула на меня – и отослала сына. Потом вздохнула, еще раз недоверчиво покосилась на Милу и обернулась, деловитая и собранная. Врать дальше не пришлось, она не дала мне и слова сказать, решительно подняла руку.
– Кому другому мозги порть, а я и сама травница не из последних, не зря она еще жива. Травками Милетту с того света не вернуть, а ты в пару минут управилась. Дело хорошее, но рискованное. Хоть окаянных в городе нет, а слух пойти может. Я, конечно, про жив–траву сказочку расскажу и себе припишу заслуги, как иначе, – она усмехнулась. Добавила серьезно: – Спасибо, деточка. Денег или еще чего…
– Знаете же, не возьму.
– Знаю, знаю, сама не люблю за монеты здоровье отмерять. Вот что, травки у тебя толковые есть? Хорошо. Человек вчера приходил, помощи просил, а у меня нужного ему не сыскалось. Ехать за море, при больной дочке, сама понимаешь, не смогу. Завтра тебя провожу, он до безобразия богат, тут и кошель взять не грех, ему кошель – не деньги. Да и на корабль, может, напросишься? След потеряется, если искать станут. Больно кони у тебя приметные.
– Ваша правда, напрошусь.
– А уж коли случится попутный ветер, – усмехнулась снова Ладия, – меньше, чем через неделю будешь в Ирнасстэа, у них с черной княжной всегда было большое немирье, там концов не найдут.
– Спасибо.
– Про лечение, что ты посоветовала, я сама с три короба наплету, не трать времени. Встанет она скоро?
– В полное сознание вернется к утру. Подниматься начнет через пару дней, а хозяйством займется в полную силу к зиме, не раньше. Отдых ей нужен. Очень больно с её–то чистой душой такую гадость про близких людей узнать.
– Точно, доченька совсем у нас беззащитная. Что сестра виновата, так и не смогла толком поверить. Твердила: может, ошибка. – Она деловито поправила одеяло, погладила мягкие золотистые волосы Милы. – Внука моего смотреть станешь? Учти, глядеть не на что, он в синяках постоянно. Лошадь его, любопытного, приласкала, дух чуть не вышибла. Полежит пару дней, а все одно не поумнеет. Шебутной: отец его такой же, и ходит какой год в старших стражи, до большего не дорос, хотя с нашим Головой знаком. В прежние–то времена где нынешний градоправитель, не вельможный еще тогда, Гимат моряков привечал? В старой нашей корчме, на берегу.
– Да чего там, раз уж все известно, – безнадежно махнула я рукой. – Можно побыстрее мальца поднять, тут никто дурного не заподозрит, и труд не велик. Завтра зато найдется мне проводник, город толком покажет.
Утром Милетта, как и было обещано, очнулась.
От бурной радости, охватившей весь дом, мы сбежали еще до рассвета, – я, приодетая не слышащей возражений Ладией до «приличествующего девушке вида», получивший обновки и дочиста отмытый Зимир, а с нами и награжденный по случаю выздоровления внеплановым профилактическим подзатыльником сын Ермила.
Гирт мне очень понравился.
Здесь трудились, дружили, обсуждали дела, спорили. На улицах смеялись, не боялись стражи и не прятали глаз. Рабов я совсем не заметила – видимо, кормилица Головы одна и осталась на особом положении. На прибрежных улочках звучала незнакомая островная речь, мелькали странные нездешние лица. Зимир долго глазел на узкоглазого плосколицего северянина в диковинных шкурах. Споткнулся, растянулся на булыжнике – и, не помня боли, уставился на еще более странного жителя юга, темно–бронзового, пожилого и степенного, с выкрашенной огненным цветом курчавой бородой. Наш провожатый зашептал, что этого гостя привез корабль с Таира, а сам он, судя по всему, из сказочно далеких пустынь Обикат. Там всегда жарко и сухо, а еще водятся смертоносные змеи, яд которых бабушка Ладия иногда покупает для мазей.
Мы облазали причалы, рассмотрели, хоть и издали, пресловутую галеру. Я даже обиделась за князя. Ну, может кому и свинья, зато краска свежая и золото внушительное. Да и узоры по бортам вполне оригинальные, – это я отметила как бывший дизайнер.
Потолкались в утренних рыбных рядах, шумных, характерно пахнущих, богатых местным говором. Позавтракали в настоящем морском кабаке, куда мальчишки без меня и не сунулись бы, да и я без них – пожалуй, тоже. По раннему времени в зале было почти пусто, но нам для долгих восторгов хватило колоритного боцмана небольшой шхуны, прибывшей вечером с грузом знакомого мне по ужасам Силье мрайсского стекла. Говорил он уже невнятно, но полноту недовольства хрупким грузом и сварливым купцом мы осознали.
А потом был базар, особенно яркий и праздничный в начале осени, при необычной для этого времени сухой и ясной погоде.
Ладия отловила меня, как и условились, в послеобеденный час и проводила в один из самых дорогих постоялых дворов города. Тогда я и поблагодарила её за свой приличный вид. Лечение требовалось для внезапно утратившей сон и покой жены наместника Ирнасстэа, госпожи Бирс. Мне стало искренне жаль маму Эмис, о делах которой я знала, наверняка, больше сидящего напротив вельможного Дамита – управителя того самого поместья Римас, столь славного своими виноградниками. Не плыть стало просто невозможно, тем более, знаменитый винный край, где теперь отдыхала благородная дама, лежал рядом с дорогой на Кумат.
Энергичный и деловитый Дамит явно ценил лекарский талант Ладии и принял её рекомендации с полным доверием. А я еще раз удивилась своей счастливой звезде, подарившей встречу с этой неординарной женщиной. Поздно вечером мой личный обоз, мальчик и два гриддских скакуна, вызвавших законное восхищение управителя, без шума погрузился на стройный барк. С востока подтянулись облака, напитывая воду масляной чернотой, по которой золотыми рыбками плескались закатные блики. Душа пела. Покидая бригантину Силье, я тайком страдала по несостоявшемуся выходу в океан. Всю жизнь мечтала хоть раз – под парусом, на настоящем живом судне, собранном руками мастеров. Этот барк превосходил все мои самые смелые надежды – а также робкие несбыточные мечты…